Сокровище храма - Элиетт Абекассис

Нам предстояла довольно-таки неприятная процедура: похитить Серебряный свиток, а прежде — вскрыть стекло тяжелого буфета, где мы его видели накануне. Джейн оделась соответствующим образом, на ней была плотная черная куртка, плотно облегавшие ноги черные колготки и мягкие кроссовки. Она на цыпочках приблизилась к буфету, открыла его, взяла деревянную шкатулку, а я подал ей клещи из нашего воровского инструмента. Вскрыв шкатулку, она без дрожи схватила свиток и сразу протянула мне. Я взял его, осторожно завернув в приготовленную тряпку.

В этот момент в тишине послышались гулкие тяжелые шаги: кто-то шел по лестнице. Мы едва успели спрятаться. Человек, вошедший в зал, оказался содержателем того самого кабачка, где мы до этого ужинали. В одной руке он держал меч тамплиеров, в другой — разящее копье ангелов. Оно имело форму

«Зайн», седьмая буква алфавита, буква битвы и силы, мощи, необходимой, чтобы бороться за жизнь.

ШЕСТОЙ СВИТОК

СВИТОК ТАМПЛИЕРОВ

Они еще не знали, что ты пожаловал меня дворянством,

Они изгнали меня, словно птицу с насиженного гнезда,

Лишили меня друзей и близких.

По воле их стал я неприкаянным,

Ибо они оболгали меня,

Эти мистики, заговорщики, дети Сатаны,

Извратившие Закон, вживленный тобой

В мое сердце, своими лживыми словами.

Они лишили осажденных воды,

Они напоили их уксусом,

Чтобы слушать, как те бредят,

Через оконце каземата.

Я никогда не изучал историю в школе, о западной истории и ее перипетиях у меня самые смутные понятия. Я сам живу Историей, а История ритуально живет во мне, она — память моего народа, и я не делаю различий между прошлым, настоящим и будущим. Можно сказать, что для меня история в обычном понимании не существует вовсе.

Но я знал, что в данном случае речь шла о настоящем, о настоящем не христианства, а о нашем, а также о нашем будущем, без которого не обойтись, потому что настоящее — не что иное, как будущее, само являющееся обращенным прошлым, так как действия наши не всегда зависят от толкования прошлого. Вот почему битва сил прошлого не удивляла меня и не страшила. Возможно, именно по этой причине Шимон Делам призвал меня распутать эту головоломку.

Я открыл в большой комнате окно, которое выходило на улицу. Пропустил вперед Джейн, а сам последовал за ней. Так, гуськом, мы и вернулись в отель. Там, в комнате Джейн, мы принялись рассматривать нашу драгоценную добычу.

Оба конца свитка были скручены, в середине оставалось сантиметров двадцать. Эта часть походила на мягкий серебряный лист, старый, потускневший от времени. Две тысячи лет пролежал он в тишине. Я потрогал его. Шероховатая плотность контрастировала со слабым серебряным блеском. Луна и солнце. Ночь и день. В наших текстах говорится, что когда Бог создал два больших светила, то вначале они были равны, владея одним и тем же секретом; сперва одно обожало другое, а потом они расстались, и их драма в том, что они всегда пересекаются, но никогда не встречаются.

— Совсем не случайно, что он серебряный, — пробормотала Джейн. — Если бы знать, почему серебро — одна из главных тайн тамплиеров. Ни один историк не разгадал эту тайну.

И она рассказала, как тамплиеры, боровшиеся в XII веке с вторжениями сарацинов в Прованс и Испанию, взвалили на себя финансовые заботы в борьбе с мусульманами. Поведала она мне и о таинственном происхождении их состояния. Оказывается, почти два века у тамплиеров скапливалась большая часть европейского капитала. Члены ордена пользовались доверием, поэтому их назначали казначеями Церкви, они были королями, князьями, благородными дворянами. Короли и князья признавали орден тамплиеров, считали, что именно у них должны скапливаться средства для выполнения задач, предусмотренных уставом ордена. Короче говоря, Тампль был чем-то вроде «монашеского банка».

— Ну что? — сказала Джейн, показывая на Серебряный свиток, — начнем?

— Не торопись, — остановил я ее, — сперва мне надо связаться с Шимоном — я обещал позвонить ему.

— Ты звонишь только потому, что обещал? — недоверчиво спросила Джейн. — Или же боишься того, что может обнаружиться в этом свитке?

Она не ошибалась. Я действительно боялся того, что прочитаю, и хотел доложить Шимону о последних событиях, прежде чем узнать правду.

Дрожащей рукой я набрал номер Шимона. На том конце раздался его твердый, немного рокочущий голос. Пришлось рассказать о нашей встрече с Кошкой, о тамплиерах и о краже Серебряного свитка.

— Очень хорошо, — одобрил Шимон… — А вот у нас произошли небольшие стычки в потайном тоннеле под эспланадой Храма. Там опять пытались работать, но уже с помощью взрывов. Глава мусульман Вакф реагировал очень бурно и стянул к этому месту солдат. Пытавшиеся взорвать тоннель принадлежали к секте оккультистов. Судя по всему, они надеялись освободить путь, который ведет к святая святых. — Он помолчал, а потом очень серьезно сказал: — Следите за Кошкой, это важно. Ты говорил, что тамплиеры собирались отправиться в Томар?

— Верно. Джейн узнала об этом в Институте арабистики.

— И когда же?

— Скоро, но точная дата нам неизвестна.

— Завтра в аэропорту вас будут ждать два билета до Томара.

— А вообще-то, Шимон, — начал, было, я, — не знаю уж, хорошо ли…

— И при первой возможности пришлите мне отчет об этом Серебряном свитке. Но лично я думаю, что не в нем ключ к разгадке… Какой-то средневековый свиток… и вдруг решение всех проблем, убийства, совершенного неделю назад. Тебе это не кажется абсурдным, нет? Тогда до скорого.

— Не сомневаюсь… — ответил я в пустоту, чувствуя по частым гудкам, что линия прервана.

Шимон все-таки был не прав. Такому человеку, как он, трудно было представить, что в Серебряном свитке могла содержаться информация, которую мы искали. Впрочем, кто бы мог вообразить?

Джейн подошла ко мне, и когда она стала разворачивать свиток, я ощутил священный трепет. Мы словно бы собирались разговаривать с неким человеком. С человеком, пришедшим из глубины веков.

Я, Филемон де Сен-Жиль, 29 лет, монах аббатства Сито, расскажу вам историю одного удивительного открытия, сделанного на рассвете после ужасной ночи; писано в год благодарения 1320-й. Я был свидетелем агонии и мученической смерти человека, открывшего мне то, что поставило под угрозу мою жизнь и что я должен носить в себе. Я — переписчик и каллиграф, работаю со старанием, но не по заказу должностных лиц или духовенства, а лишь бы это было угодно Богу, и только ему. Мои письменные принадлежности: перо, чернильница, два куска пемзы и два гладких рожка. У меня также есть обычное и еще очень тонкое шило, потому что я пишу не на простом пергаменте, а на свитке тонкого серебра. Написанное никогда не сотрется, не будет переписано и никогда не сгинет. Для писания я буду пользоваться каролином, очень чистым и красивым; я изображу заглавные буквы и прописные тоже — тонкими и без углов, так как каролином будет очень легко делать насечки на этом Серебряном свитке.

Я гравирую этот свиток буквами округлыми, как стрельчатые своды оконных переплетов и сквозных арочных проемов прекрасного аббатства, где я жил когда-то до той встречи, которая изменила весь ход моей судьбы. Хорошо, если бы мое повествование никогда не попало в руки духовенства и дворянства этой эпохи, потому что его сразу же уничтожат. Так что я очень надеюсь, что оно будет прочитано умными людьми далекого будущего.

Итак, 21 октября 1319 года, в тюрьме Лувра, я выслушивал признания человека, исповедником которого мне довелось быть. Обвиненный в ереси, приговоренный к смерти, он открыл мне нечто важное, что могло бы изменить ход человеческой Истории. Этот человек был рыцарем и монахом. Вместо щита у него было терпение, вместо доспехов — смирение, милосердие заменяло ему копье, и с таким вооружением он приходил на помощь всем и каждому и бился во имя Господа.

В тот день, 21 октября 1319 года, меня позвали в темную камеру луврской тюрьмы, кишевшую крысами, живыми и мертвыми, тяжелый воздух был пропитан чадом факелов. Этот день я не забуду никогда. За тяжелым столом сидели люди с лицами, ожесточившимися от ненависти: легисты судебной палаты. Перед ними стоял человек, молодой и доблестный рыцарь, с гордой осанкой, высокий, сильный телом и с удивительно тонкими чертами лица, волосы его были черны как смоль, черные глаза горели не совсем обычным огнем: вот каков был Адемар Аквитанский. Во времена, когда происходила эта сцена, я находился в составе инквизиции, поэтому мог видеть, как этот человек отвечал на вопросы своих палачей и как страдал он, когда его члены погружали в кипящее масло. Я видел, как один из прелатов, Режи де Монсегюр, пузатый, со стальными глазами и беззубым ртом, подносил факел к измученному лицу.