Долорес Клэйборн - Стивен Кинг

«Нет, — твердо сказала я. — Я ничего не слышала, потому что все время тарахтели лодки, и эти дураки кричали, что началось затмение».

Он подождал, не скажу ли я чего-нибудь еще, — старый трюк, — и воцарилось молчание. Мы с ним смотрели друг на друга.

«Ты мне все расскажешь, женщина, — говорили его глаза. — Все, что я захочу… и столько раз, сколько я захочу».

А мои глаза отвечали ему: «Нет, болван. Можешь сверлить меня своими гляделками, сколько тебе влезет, но я не скажу ни слова, пока ты сам не откроешь рот».

Мы просидели так, наверное, целую минуту; я уже ослабла и готова была сказать что-нибудь вроде: «Разве мама не учила вас, что нехорошо так долго смотреть на людей?»

Тут заговорил Гаррет — вернее, его желудок. Это был такой дооооолгий звук.

Маколифф укоризненно посмотрел на него, но Гаррет только достал из кармана ножик и начал чистить ногти. Маколифф в ответ извлек из внутреннего кармана своего шерстяного (это в июле-то!) пиджака записную книжку, посмотрел что-то и сунул ее назад.

«Он пытался вылезти, — объявил он. — Я получил заключение».

Мне в бок будто воткнули вилку, в то место, куда Джо когда-то ударил меня поленом, но я изо всех сил старалась не показать этого.

«Неужели?» — спросила я.

«Да, — подтвердил Маколифф. — Колодец вымощен большими камнями, и на нескольких из них остались кровавые отпечатки. Видимо, он встал на ноги и медленно полез наверх. Это потребовало от него больших усилий».

«Жаль, что он так мучился, — я пыталась говорить спокойно, но чувствовала, что по спине у меня стекает пот — помню, я боялась, что он будет виден у меня на лбу, — Бедный Джо».

«Да, — глаза Маколиффа снова вспыхнули. — Бедный… Джо. Он ведь мог вылезти. Конечно, скорее всего, он бы все равно умер, но он мог вылезти. Что-то ему помешало».

«Что?» — спросила я.

«Ему разбило череп, — голос Маколиффа стал мягким, вкрадчивым. — Мы нашли у его тела большой камень, покрытый его кровью, миссис Сент-Джордж. Кровью вашего мужа. И мы нашли на нем микроскопические частицы фарфора. Знаете, что это значит?»

Раз-два-три…

«Это значит, что Джо разбил свои коронки, — сказала я. — Жаль. Не знаю, как Люсьен Мерсье сможет придать ему приличный вид для церемонии».

Губы Маколиффа приоткрылись, когда я это сказала, и я посмотрела на его зубы. Никаких коронок. Я думала, он улыбнется, но не тут-то было.

«Да, — сказал он. — Да, это фарфор из его коронок. А теперь скажите, миссис Сент-Джордж, как, по-вашему, камень мог попасть в лицо вашему мужу, когда он был на краю колодца?»

Раз-два-три, мой милый пони.

«Не знаю. А вы что думаете?»

«Я думаю, что кто-то поднял этот камень и с большой силой и яростью бросил им в поднятое кверху лицо вашего супруга».

Никто ничего не сказал. Мне хотелось, очень хотелось как можно быстрее сказать: «Это не я. Кто угодно, но не я». Но я не могла — я снова была в смородине, и на этот раз колодцы поджидали меня повсюду.

Я сидела и смотрела на него, чувствуя, как предательский пот собирается у корней волос и медленно стекает по лбу. И он заметил это, он был приучен замечать такие вещи. Я попыталась вспомнить о Вере, о том, как она бы вела себя с ним, но эти его проклятые глаза не давали мне сосредоточиться. Похоже, этот докторишка воображал себя сыщиком-любителем из журнальных романов: потом уж я узнала, что он усадил в тюрьму человек десять с побережья. Я уже готова была открыть рот и что-то сказать, неважно что. Слышно было, как тикают часы на столе у Гаррета — скучный, пустой звук.

Но тот, о ком я забыла, — Гаррет Тибодо — опять подал голос вместо меня. Он заговорил беспокойным тоном, и я поняла, что он просто не может больше выносить этого молчания.

«Ну, Джон, я думаю, что Джо ухватился за этот камень, и тот…»

«Вы можете заткнуться?!» — рявкнул Маколифф на него голосом, в котором слышались раздражение и разочарование, и я немного расслабилась. Все кончилось. Я знала это, и шотландец тоже знал. Как будто мы с ним были вдвоем в темной комнате, и он держал у моего горла что-то вроде бритвы, и вдруг старый глупый констебль Тибодо распахнул дверь, и оказалось, что это не бритва, а всего лишь птичье перышко.

Гаррет пробормотал что-то неодобрительное, но док не обратил на него внимания. Он повернулся ко мне и сказал: «Ну, миссис Сент-Джордж?» — как будто уже загнал меня в угол. Но это было не так. Он мог надеяться на какую-нибудь мою ошибку, но за мной стояло трое детей, и я не имела права ошибаться.

«Я сказала вам все, что я знаю, — ответила я. — Он напился, когда мы ждали затмения. Я сделала ему сэндвич, думала, что он протрезвеет, но он стал кричать, потом схватил меня за горло, поэтому я вырвалась и ушла на Русский луг. Когда я вернулась, его не было. Я думала, он пошел к друзьям, как часто бывало. Но, похоже, он пытался выйти на дорогу через эти кусты. Может, даже искал меня, чтобы извиниться. Я этого не знаю… и так оно и лучше, — я печально посмотрела на него. — В ваших медицинских деталях можете разбираться сами, доктор Маколифф».

«Ваши советы мне не требуются, мадам, — красные пятна на щеках и на лбу выступали у него все сильней. — Но скажите: вы ведь рады, что он умер?»

«Господи, да какое вам дело до него и до меня! — воскликнула я. — Что вы ко мне пристали?»

Он не ответил, только взял свою трубку — руки у него немного дрожали — и снова начал набивать. Он больше ничего у меня не спрашивал; последний в тот день вопрос мне задал Гаррет Тибодо. Маколифф не задал его, потому что для него этот вопрос ничего не значил; но для старины Гаррета он значил много, как и для остальных островитян. Тут речь шла не о тюрьме, а о мнении людей.

«Долорес, скажи, зачем ты купила ему эту бутылку виски? — спросил он. — Что на тебя нашло?»

«Я надеялась, что он отстанет от меня, — ответила я. — Думала, мы мирно посидим и посмотрим затмение».

Я не плакала, но одна слеза все же скатилась у меня по щеке. Иногда я думаю, что только из-за нее я смогла остаться жить на Высоком — из-за одной маленькой слезы. Иначе меня бы выжили шепотом за спиной, и показыванием пальцем, и записками вроде: «Не хотим жить с убийцами». Меня трудно довести, но такие вещи могут довести кого угодно. Все это было и, может быть, еще будет, но записок было бы гораздо больше, если бы не эта слеза. И знаете — я ведь действительно плакала из-за Джо, из-за того, что шотландец сказал, как он мучился. Конечно, я ненавидела его за то, что он сделал с Селеной, но я никогда не хотела, чтобы он мучился. Я думала, что он умрет сразу, клянусь Богом.

Бедный старый Гаррет Тибодо был весь красный. Он достал из ящика успокоительное и протянул мне; наверное, боялся, что за первой слезой последует целый ливень. Он извинился, что они заставили меня перенести такое «болезненное мероприятие».

Маколифф только хмыкнул, услышав это, и вышел — выполз, точнее, и хлопнул за собой дверью так, что задребезжало стекло.

Гаррет подождал, пока он уедет, и проводил меня до двери, держа за руку, но стараясь не глядеть в лицо (что было довольно смешно). Он что-то бормотал насчет того, что ему очень жаль, — у этого парня было доброе сердце, и он не мог видеть, как кто-то плачет. Кого еще после двадцати лет службы в полиции провожали торжественным обедом, в конце которого все встали в его честь? Я скажу вам — место, где добрый человек может двадцать лет быть констеблем, это не такое уж плохое место. И все же я никогда не была так рада закрыть за собой дверь, как в тот день, выходя из полицейского участка.

Следствие на следующий день было в сравнении с этим сущим пустяком. Маколифф задавал, конечно, всякие каверзные вопросы, но он уже не мог меня достать и знал это. Моя слеза перевесила все его вопросы, но после них на острове начались разговоры. Что ж, людям ведь надо о чем-то говорить.

Они вынесли вердикт «смерть от несчастного случая», Маколиффу это не нравилось, и он прочитал вердикт совершенно механическим голосом, но там было все что нужно: Джо в пьяном виде упал в колодец, звал на помощь, потом попытался вылезти и ухватился за камень, который упал и разбил ему череп, после чего он опять упал на дно, где и умер.

Может быть, главным было то, что они не сумели навесить на меня никаких мотивов. Конечно, многие (и доктор Маколифф в том числе) думали, что я его убила, но ничем не могли подкрепить своих подозрений. Никто ведь не догадался допросить мистера Пиза, а только он и Селена знали кое-что о моих мотивах.

Что до Селены, то она судила меня своим судом. Я и теперь вижу ее потемневшие глаза, и как она меня спрашивает: «Ты сделала с ним что-то? Мама, скажи! Скажи — это я виновата и должна заплатить за это?»