Долорес Клэйборн - Стивен Кинг

Она все равно давала мне их, и они падали и разбивались, и их звон становился все громче и пронзительней, пока не превратился в грохот. Только потом я сообразила, что это не сон, и открыла глаза. Грохот раздался снова, и на этот раз я его узнала — стреляли из пистолета.

Я встала и выглянула в окно. По улице проезжали два грузовика с людьми в кузовах. Там их было трое или четверо, и у всех были пистолеты, и они не переставая палили в воздух. По тому, как эти люди шатались (и как вихлялись из стороны в сторону их грузовики), я поняла, что они в стельку пьяны. И один из грузовиков я узнала.

Что?

Нет, я не буду вам этого говорить — незачем доставлять людям неприятности. Может, это был и не тот грузовик.

Во всяком случае, когда я увидела, что они дырявят только облака, я стала смотреть в окно без опаски. Они развернулись у нас на холме — причем один из них чуть не выпал из кузова, и даже это вызвало у остальных смех, — и поехали обратно, гудя как сумасшедшие и стреляя. Я прижала ладони ко рту и крикнула: «Проваливайте отсюда! Не мешайте людям спать!» Они посмотрели на меня, и один крикнул в ответ: «Убирайся с острова, чертова стерва, убийца!» — и они еще несколько раз выпалили в воздух, чтобы показать, какие они смелые. Потом они поехали прочь, виляя из стороны в сторону, и скоро все затихло.

Это совсем испортило мне настроение — если еще было что портить. Я не испугалась, но не могла понять, зачем люди делают такие вещи. Я вспомнила Сэмми Маршанта — как он смотрел на меня, когда увидел ту скалку. Глаза его были темно-синими, цвета океана в бурю, как глаза Селены в тот день на огороде.

Я уже знала, что утром пойду сюда, Энди, но у меня еще оставался выбор — рассказать обо всем или кое о чем промолчать. Потом я решила, легла спать и спокойно проспала до девяти. Не помню, чтобы я еще когда-нибудь с момента свадьбы проспала так долго, но я ведь поздно уснула.

Я умылась, оделась и опять воткнула телефон в розетку — в конце концов, был уже день и можно было не бояться дурных снов и злобных голосов. Если бы кто-нибудь еще позвонил, я выдала бы ему пару-тройку ласковых из моих запасов, что-нибудь вроде «вонючей желтопузой гадюки». Но когда он в самом деле зазвонил, я ничего такого не сказала, а стала слушать. Женский голос спросил:

«Можно поговорить с миссис Долорес Клэйборн?»

Я сразу поняла, что звонят издалека — по звуку, к тому же никто на острове не называл меня «миссис».

«Я слушаю», — сказала я.

«Это говорит Алан Гринбуш», — сообщила она.

«Странно. По-моему, это мужское имя».

«Это его офис, — уточнила она, будто это само собой разумелось. — Можно соединить вас с мистером Гринбушем?»

Это имя было мне знакомо, но я не могла вспомнить откуда.

«А в чем дело?»

«По-моему, это касается миссис Веры Донован. Так соединить вас или нет?»

Тут я сообразила — Гринбуш посылал ей эти большие конверты из Нью-Йорка.

«Ага».

«Простите?» — удивилась она.

«Соединяйте».

Потом была долгая пауза — вернее, это мне она показалась долгой. Я подумала: может, это из-за того, что я подписывалась за Веру? Беда никогда не приходит одна.

Тут он взял трубку.

«Миссис Клэйборн?»

«Да, это я».

«Мне позвонили вчера с Высокого острова и сообщили, что Вера Донован умерла, — сказал он. — Было поздно, и я решил позвонить вам утром».

Я хотела сказать, что на острове мне не стесняются звонить в любое время, но промолчала.

Он откашлялся и продолжил:

«Я пять лет назад получил письмо от миссис Донован, где говорится о том, как я должен распорядиться ее наследством в течение двадцати четырех часов с момента ее смерти. Хотя с тех пор я не раз говорил с ней по телефону, это было последнее ее письмо», — у него был сухой, нервный голос, будто он торопился что-то сказать.

«Послушайте, — сказала я, — что вам нужно? Переходите прямо к делу».

Он сказал:

«Я рад сообщить вам, что, кроме небольшого пожертвования сиротскому приюту Новой Англии, основная часть наследства миссис Донован переходит к вам».

Мой язык прилип к гортани, и я почему-то вспомнила про ее штучки с пылесосом.

«Вы получите сегодня подтверждение, но я хотел сообщить вам об этом как можно скорее. Миссис Донован не терпела проволочек».

«Да, — сказала я, — не терпела, это точно».

«Я уверен, что вы скорбите о смерти миссис Донован, как и мы все, но я хочу, чтобы вы знали — вы теперь очень богаты, и если я могу быть вам полезен, то я был бы рад помогать вам и впредь, как помогал миссис Донован. Конечно, пройдет некоторое время, пока завещание утвердят, но я не думаю, что проблемы…»

«Подождите, — перебила я его. — Сколько у нее было денег?»

Конечно, я знала, что она была богата, Энди, хотя она в последние годы носила только фланелевые ночные рубашки и питалась одними детскими кашами. Я видела ее дом, видела машины и иногда читала кое-что в этих бумагах, прежде чем их подписывать. Это были бланки обмена акций, и я знаю, что бедняки не продают две тысячи акций Апджона и не покупают пять тысяч «Электростанций долины Миссисипи».

Я спросила не потому, что мечтала завести кредитную карту и выписывать вещи по каталогам Сирса, не подумайте такого. Просто я уже знала, что многие думают обо мне как о ее убийце, и хотела знать, за что я мучаюсь. Мне казалось, что речь идет о шестидесяти-семидесяти тысячах долларов… хотя она говорила, что оставит что-то сиротам, и окончательная сумма могла быть и меньше.

Он сказал что-то, чего я не расслышала. Что-то вроде «бу-бу-бу — около — тридцати — миллионов».

«Что вы сказали?» — переспросила я.

«Что после вычета налогов у вас останется что-то около тридцати миллионов долларов».

Моя рука, державшая трубку, начала дрожать. Ноги будто кололо маленькими иголочками, как бывает, когда просыпаешься после долгого сна, и мир опять начал казаться мне стеклянным.

«Извините, — сказала я. — Должно быть, связь не очень хорошая. Мне показалось, что вы сказали «миллион».

«Я так и сказал. Вообще-то я сказал «тридцать миллионов», — клянусь, он бы засмеялся, если бы я получила эти деньги не из-за смерти Веры Донован. По-моему, он был жутко возбужден — деньги для этого типа были как электричество, подпитывали его энергией. А может, ему было действительно приятно сообщить мне эту новость и услышать ту чепуху, что я говорю.

«Не может быть», — сказала я голосом таким слабым, что сама еле его расслышала.

«Я понимаю ваши чувства. Это очень большая сумма, и, конечно, не сразу верится».

«Но это правда?» — спросила я, и на этот раз он засмеялся.

Он повторил еще раз про тридцать миллионов, и рука у меня еле держала трубку. Я начала ощущать панику — какой-то чужой голос у меня в голове повторял «тридцать миллионов долларов», но это были только слова. Когда я пыталась понять, что они значат, в голову не приходило ничего, кроме комикса Джо-младшего, где Скрудж Мак-Дак купался в бассейне, полном золотых монет. Потом я опять подумала про Сэмми Маршанта и его глаза, когда он смотрел на скалку; потом про ту женщину, что говорила по телефону о том, что христиане на нашем острове не хотят жить с убийцами. Я подумала, что они все скажут, когда узнают, что смерть Веры принесла мне тридцать миллионов долларов… и мысль об этом приводила меня в ужас.

«Вы не можете! — воскликнула я. — Слышите? Вы не можете отдать их мне!»

Теперь настала его очередь удивляться и думать, что он не расслышал. Ничего удивительного — такие, как Гринбуш, просто не могут поверить, что кто-то способен отказаться от тридцати миллионов. Я уже открыла рот, чтобы сказать ему, что он не может, что он должен все деньги отдать сиротам, когда вспомнила, что тут вообще все не так.

«Постойте! — сказала я. — А Дональд и Хельга?»

«Прошу прощения?» — спросил он с опаской.

«Ее дети! Сын и дочь! Это же их деньги, они наследники, а я всего-навсего домоправительница».

Наступила пауза, и я уже думала, что нас разъединили, когда он заговорил снова своим сухим голосом:

«Так вы не знали?»

«Не знала о чем? — крикнула я. — Я знаю, что у нее есть сын Дональд и дочь Хельга и что они могли бы хоть раз приехать навестить ее, но, думаю, теперь они не откажутся приехать и получить то, о чем вы говорите».

«Вы не знали, — повторил он. — Как вы могли не узнать это за столько лет, что вы у нее работали? Разве Кенопенски вам не говорил? — не дождавшись ответа, он сам начал отвечать на свой вопрос. — Конечно, это могло быть. Кроме заметки в местной газете, она все сумела скрыть и скрывала тридцать лет. Я не уверен даже, что были похороны, — он прервался, потом сказал с каким-то восхищением. — Она говорила о них, как будто они живы. Все эти годы!»