Братья Стругацкие - Дмитрий Володихин

Публикация мемуаров Мариана Ткачева подлила масла в огонь.

Мариан Ткачев — давний друг Аркадия Натановича, составивший с ним знакомство еще в 1959 году. Он работал в Иностранной комиссии Союза писателей, и от одного этого факта дотошные конспирологи приходили в восторг: «Да тут все ясно!» Не без помощи Ткачева Аркадий Натанович ездил в Прагу (где, кстати, встречался со Станиславом Лемом), а потом в Брайтон! «Какие глубины раскрываются». А связи с японскими и вьетнамскими писателями? «Неспроста Стругацкий-старший так много переводил. Восточный след! Завербовали, еще когда в армии служил… И ведь такое совпадение — как раз на Дальнем Востоке!» Ткачев, кстати, сообщает: между старыми добрыми знакомцами было обыкновение именовать Аркадия Натановича «Амфитрионом» — как радушного и щедрого гостеприимца. «Вот и открылось истинное имя, которым он пользовался там — среди них».

Тот же Ткачев рассказал об игре в «Звездную Палату», учрежденную в 1970-м.

Сам рассказчик числился в ней Президентом, Аркадий Натанович — Канцлером.

«Был разработан Статут, в коем сочетались начала монархические и республиканские. Властные полномочия Палаты были безграничны и, выходя за земные пределы, простирались на весь Универсум. Любые акты, решения Палаты составлялись собственноручно Канцлером. У меня сохранилась часть этих бесценных автографов: кое-какие указы, рескрипты, Положение о наградах с перечнем и описанием орденов. Исчезли, увы, поздравительные декреты по случаю тезоименитств Президента и Канцлера вместе с Пиршественными картами… Друзья, наслышанные о нашей забаве, потихоньку завидовали и старались быть принятыми в члены Палаты — даже с испытательным сроком. Но мы оставались непреклонны. Однажды мы с АН заглянули к жившему неподалеку от меня приятелю. У него была в гостях некая дама. Она, я приметил, сразу положила глаз на АН. Хозяин осведомился, как дела в Звездной Палате? Мы стали наперебой рассказывать о новых указах и готовой вот-вот разразиться войне с Люфтландией за поставки сыра с Млечного пути. Но тут дама, взволнованно одернув заграничный жакет, сказала: „Ни слова больше! Я — жена советского дипломата и дала подписку немедленно информировать органы, если услышу о какой-либо тайной организации. Но мне не хочется навлекать на вас неприятности“. Разговор зашел о чем-то другом. Вскоре мы откланялись. Когда мы с АН оказались у меня дома, я тихонько спросил: „Ну, что, будем жечь архив?“ Канцлер мое предложение отверг. И Палата продолжала свою деятельность, пока он не заболел и не слег…»

Конспирологи победно улыбаются: «Теперь-то вы понимаете… Они даже не особенно шифровались… Понять бы, кто им отдавал приказы, кто у них в ложе был главным? Тут надо рыть всерьез».

Подобные теории плодятся с невероятной скоростью вне зависимости от того, есть под ними какая-то фактическая основа или ее нет. Они непобедимы, поскольку после любого, даже самого сурового опровержения восстают, как феникс из пепла, — ничуть не утратив витальной энергии. Самый туманный намек на существующую или мнимую тайну моментально вызывает их бурное роение.

Однако десять страниц сколько-нибудь внимательного литературоведческого анализа для понимания творчества Стругацких могут дать больше, чем тысяча страниц роскошной высокоинтеллектуальной конспирологии.

24

Действительно, между «Попыткой к бегству» и «Стажерами» — идеологическая пропасть. Их как будто писали разные люди, хотя по времени создания повести отстоят друг от друга менее чем на год.

Но так ли уж загадочна эта разница?

Может, умонастроение звездного тандема изменилось не под влиянием каких-то необычных внешних событий, а просто следовало за логикой развития творчества?

Критик Всеволод Ревич, близко знавший Аркадия Натановича, поведал об одном разговоре, который, кажется, многое объясняет: «Новая фантастика рождена была прежде всего новой политической атмосферой, которая стала складываться в стране после XX съезда КПСС. А раз так, то и ее сверхзадачей было включиться в эту атмосферу, в противном случае ей снова грозила участь прозябать на затянувшихся вторых ролях в списках для внешкольного чтения… Стругацкие поняли это первыми. Аркадий как-то сказал мне в начале 60-х годов, что, хорошенько подумав, они с братом пришли к убеждению, что тот путь, по которому они шли до сих пор, — дорога в никуда».

Однажды надо было делать выбор, и братья Стругацкие его сделали.

Этот момент пришелся на вторую половину 1961-го или первые месяцы 1962 года.

Вероятно, не напрасно один из исследователей творчества братьев Стругацких, Михаил Лемхин, помянул в связи с появлением «Попытки к бегству» XXII съезд КПСС. Съезд состоялся осенью 1961 года. Культ личности Сталина подвергся на нем разгрому. Советская культура в целом, а значит, и литература, получила с самого верха «добро» на смелые разговоры о реальности лагерей, репрессий, «врагов народа». Не случайно знаменитая «лагерная» повесть А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» вышла лишь на месяц раньше «Попытки к бегству». А начала путь к публикации именно в связи с XXII съездом…

На том же XXII съезде была принята новая Программа партии, где ставилась задача «в основном построить коммунистическое общество» за двадцать лет. Но «Попытка к бегству» намекает: что-то уж очень торопитесь, дорогие товарищи, «коммунизм надо выстрадать».

На XXII съезде появился новый Устав партии, и в него вошел «Моральный кодекс строителя коммунизма». Некоторые пункты этого кодекса на сто процентов отвечали этическому идеалу самих Стругацких. Вот например: «Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест». Или: «Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат». Или: «Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству». И так далее. Тут пункт за пунктом можно примерять к «Миру Полдня», и много выйдет совпадений.

На XXII съезде поэт Александр Твардовский сказал: «Недостаток наших книг — прежде всего недостаток правды жизни, авторская оглядка: что можно, что нельзя, то есть недоверие к читателю, я-то, мол, умник, всё понимаю, а он вдруг что-нибудь не так поймет…» Видимо, прав Лемхин, когда пишет: «Логично, что через три месяца после XXII съезда героем Стругацких оказался… настоящий человек того поколения, которое перенесло на своих плечах войну и произвол культа личности. И хотя по возрасту он лишь на пять лет старше Аркадия Натановича, он несомненно принадлежит не к тому поколению, к которому принадлежат Стругацкие (уж во всяком случае по мировосприятию)».