Преподаватель симметрии - Андрей Битов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Песок из-под ее изящных ступней сыпался ему на голову, и нельзя сказать, чтобы это ему не нравилось. Пейзаж, открывавшийся ему снизу, стоил любого заката… на редкость стройные ножки, и ничего больше (в смысле под юбкой).
Лили была привычней – и легче и быстрей выскочила на вершину. Более тяжелый Урбино потерял полдистанции, увязая в осыпающемся песке, перешел на четвереньки (возможно, и не из-за трудности подъема, сколько из-за желания получше рассмотреть «пейзаж» снизу). Во всяком случае, он еле вскарабкался наверх, запыхавшийся и потный, чтобы убедиться, что и это того стоило. Солнце как раз клонилось к горизонту, непомерно разрастаясь и пунцовея по мере приближения к касанию. И вдруг, когда это случилось, стало сплющиваться и стремительно тонуть.
– Странно, что море не шипит, – изрек Урбино давно открытую им фразочку.
– Меня тоже это каждый раз удивляет, – мгновенно согласилась Лили.
Солнце совсем погрузилось, и верхний его сегмент вытягивался, все более напоминая плывущий на горизонте корабль, светящийся иллюминаторами.
– Вот судно, которое тоже идет ко дну. – «Урбино, не говори красиво», – усмехнулся он про себя.
– Завтра оно вернется со стороны залива.
– Почему вы так уверены?
– Я каждое утро его встречаю!
– Странно, – сказал он, – я вдруг подумал, что за жизнь свою видел гораздо больше закатов, чем рассветов… А их ведь должно быть поровну?
– Не надо так уж пессимистично. Просто вы горожанин и поэт.
– На что мне здесь обидеться? – кокетничал Урбино.
– Пока не на что. Просто вы, скорее всего, сова.
– Скорее всего. А вы?
– А я жаворонок.
– Значит, мы разные птицы! – вздохнул Урбино.
– Зато солнце для нас одно… – Лили делилась закатом как собственностью. – Смотрите, слева вверху – Луна! Не правда ли, хорошо?
– Не то слово. Хотите в тему?
– Хочу.
Урбино вдохнул поглубже, сосредоточил свой взгляд на последней, не слепящей уже алой полоске и начал:
Закат не ведал, как он красен был,Морская гладь не для себя серела,Не видел ветер, как он гладь рябил,И дерево на это не смотрело.Они стояли, в ночь заточены,Незримы для себя, горя, играя,Ни звуковой, ни световой волныНе разгадав, но ими обладая.Не знало небо, что луна взошла,Что солнце скрылось. Темнота густела.Вокруг незнанью не было числа —Никто не знал. И в этом было дело.Что для себя на этом берегу?Зарозовела в небе птица – что мне?Куда бежал? Запнулся на бегу,Стою сам по себе и ничего не помню.
Брехнули псы. Пав перед морем ниц,Где проявлялась тьма и тень дрожала,И, немотой сливаясь с пеньем птиц,Душа моя бессмертье отражала.
Тень облак, сосен шум и шорох трав,Напрягши ветер, вечер чуял кожей…И умирал. И, «смертью смерть поправ»,Опять вознесся. И опять не ожил.
Кого свое творенье веселит?Кто верует – тому ключи от рая…И волосы лишь ветер шевелитУ дурака, что зеркальцем играет.
Кто строит дом, не тот в дому живет.Кто создал жизнь, не ищет смысла жизни.Мысль свыше – не сама себя поймет.Пускайся в путь и в нем себя настигни.
– Замечательно! – всплеснула Лили, сжав его руку. – Это что же, вы тоже сейчас??
– Не буду врать, – потупился Урбино. – Просто оно мне больше других нравится.
Смущенный и польщенный, он уже не отпускал ее руки.
Легко, как дети, как на качелях или гигантских шагах, ссыпались они с дюны к морю.
– Давайте купаться! – предложил Урбино не без умысла.
– На закате нельзя, – заявила Лили.
– С чего бы это??
– Грозит лихорадкой.
– Вы как хотите. А я империалист воды! Я должен сразу искупаться, где я впервые.
И он уже стаскивал с себя все, чтобы, поводя широкими плечами и блеснув маленькими незагорелыми ягодицами (прекрасно осознавая свою проекцию сзади), торпедой войти в воду и бурным кролем устремиться к горизонту. Выдохшись, он услышал нежный плеск за собою: Лили плыла за ним бесшумно, как рыбка, ни в чем ему не уступая.
– Что же вы так воды боитесь? – усмехнулась Лили.
– Я! Боюсь?
– Ну да, будто боитесь захлебнуться.
Урбино был посрамлен в своем мальчишестве.
Но, так же бесшумно, уступила она ему в полосе прибоя.
Ее безответность смутила и возбудила его.
– Рыбка ты моя, рыбка… – лепетал он, слизывая с ее плечиков и сосков соленые капли.
Но дальше он не решался на более смелые ласки, не рисковал (слишком уж покорна и безответна она была), что-то его останавливало… на уровне поглаживания шелковистого (тьфу! – пер.) лобка.
– Как ты думаешь, о чем поет эта птичка? – Отвечая птичкой на рыбку, смущенно вопрошала Лили.
– Эта птичка – он. Он зовет подругу.
О эта несмелость, это смущение, эта застенчивость, эта как бы недоступность, как в первый раз… и именно тебе одному, единственному… эта пауза… «Это именно пауза – то, что люди потом называют любовью в поисках утраты», – так думал теперь Урбино, расслабленно отлеживаясь в паузах и покуривая то в небо… то в потолок той чердачной каюты, что была определена ему для его творческого уединения.
– Вот ты утверждаешь, что я боюсь воды… Я, может, ее и боюсь, но не так, как ты думаешь. Да я ее даже пить боюсь: она – живая! Она может не проглотиться вдруг… Моря я даже меньше боюсь, мне просто не везло с кораблями. Ну заставил я себя пересечь экватор, ну и что? Условность, но не цель.
И он крепче обнимал Лили, чтобы доказать ей, что она не экватор, – цель, а не условность. Лили отзывалась по-своему:
– А ты вообще задумывался, почему одним одно, а другим другое? что разным разное и достается? Ну, скажем, богатые и бедные, красивые и некрасивые – это как бы понятно. Талантливые и бездарные – уже сложнее… умные или неумные – совсем не разберешь. А вот, скажем, мужчина и женщина – почему? Почему ты мужчина, а я женщина, а не наоборот?
– Ну что ж, давай махнемся!
– Разве я спросила, кто из нас кто?..
– А как насчет кошки и собаки…
Задумываясь об этой постепенности все следующих и следующих действий, перетряхивая свой прежний опыт и обнаруживая в нем некое единство начала, Урбино снова возбуждался от того лишь, что чудо лежало рядом, так же бесчувственно и неподвижно, но уже тепло… Чудо другого человека!
«Как ребенок, честное слово…» – удивлялся он самому себе, будто впервые открывая, что у другого человека может быть и другое тело: другие груди, другой живот и бедра, другое… вот-вот! а не этот нелепый хвостик, как у него, самодовольно размышлял Урбино. «Хвостик» его тут же обижался и раздувался, изображая старинную пушку на колесах. И Урбино овладевал покорной Лили снова и снова, ему даже уже захотелось, чтобы она зачала (понесла?)… В этот миг и она пискнула слабенько, как мышь.
– Что, и ты кончила наконец?
– Как ты можешь?! ты же поэт… Никогда не говори при мне этого ужасного слова!
И она отвернулась к стенке и завсхлипывала.
– Слово противное, прости. Ну прости же! Больше не повторится!
И это было ему приятно. И он воспользовался этим: слизывание слез с ее щечек растрогало его, и он повторился (кажется, и она тоже).
Так что под утро, уже на другом берегу, он встретил и редкий для себя рассвет. Солнце как раз и выглянуло, но уже не пунцовым, а золотым краем выкатываясь из-за горизонта, почему-то гораздо медленнее, чем садилось. Чувства переполнили Урбино…
Солнышко, голубушко моЁ,Вот зачем нужна мне буква Ё!Ты впервые мне сказала тЫ,Вот зачем нужна мне буква Ы.Вот зачем нужна мне буква Ю —Чтоб сказать, что Я тебя лЮблЮ.Вот зачем нужна мне буква Я —ДлЯ непостиженьЯ бЫтиЯ![34]
– А это ты когда написал?
– Никогда.
– А кому оно посвящено?
– Тебе.
– Когда же ты успел??
– Сейчас.
– Тогда скорей купаться! – воскликнула Лили.
– Значит, на рассвете уже можно?
– На рассвете все можно! – И она повисла у него на шее.
И были они нагие, как в раю.
Потом они решали кроссворды. Лили оказалась большая их любительница. Она притащила их целый ворох, в большинстве решенных.
– Чаще всего тупые, но бывают презанятные формулировки! Смотри… что такое карты в переплете из пяти букв?
Урбино всерьез задумался.
– Атлас[35]! – радостно не вытерпела Лили.
– Как я сразу не догадался!
– А это? Откуда на Землю сваливаются чудаки? Ну же! Четыре буквы…
– С Луны, что ли?
– Молодец! Луна. Вот откуда ты на меня свалился? – Лили обняла его. – Ты не представляешь, как здесь скучно без тебя… Вот что меня достало, так это психический ток!
– От меня, что ли?
– Да нет же! Из пяти букв.
Возгордившийся было Урбино придал лицу огорченный вид.