Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология] - Коллектив авторов

Фима механически делала свою работу и ничего в жизни не хотела, кроме своих книг. Это был ее мир, в котором она могла быть кем угодно: красавицей, богатой предпринимательницей, влюбленной и любимой женщиной… В институт поступать было поздно, мужем и ребенком обзаводиться тоже. Да и кто на нее польстится? Это в сорок четыре-то года? Конечно, Фима красавицей не была, но выглядела еще неплохо, если бы не это ее обтерханное облачение. Но женщина этого не замечала, привыкшая к подобным вещам с детства. Она даже нарочно стала неправильно говорить, по-простонародному, по-деревенски, стараясь соответствовать созданному жизнью образу; наверно — так было не очень больно, проще. Всегда можно развести руками и сказать: «что с меня возьмешь, такая вот я простая баба». И действительно, к ней относились снисходительно, слегка презирая, но не втягивая в междусобойные ссоры и дрязги. Фима и здесь оказалась в стороне.

Конечно, она давно могла уйти в коммерческий центр и зарабатывать гораздо больше, ее даже как-то раз пытались переманить, суля большую зарплату, но… в жизни женщины всегда есть какое-то «НО». Начитавшись книжек про любовь, она осознала, что в ее сердце — невероятная потребность любить и быть любимой, ощутить то, чего она на протяжении всей жизни была так несправедливо лишена. И Серафима влюбилась. Скрытой ото всех мечтою стал врач Борис Филиппович.

Это был импозантный мужчина, слегка за сорок. Набрякшие тяжелые мешки под глазами цвета испорченного авокадо удачно сочетались с восковой, бугристой от оспин кожей. Нервные жесты сухопарых рук его были весьма романтичны и вызывали непреодолимое материнское чувство: обогреть и приласкать. Мутно-рыжего оттенка волосы, напоминающие слабый раствор йода, обтекали лицо врача, скрадывая излишнюю худобу и впалость щек. Одевался он так, как обычно одеваются служащие средней руки: недорого, но добротно, как правило, в немарких тонах. Одежду ему, наверное, покупала жена, потому как она сиротливо подвисала на тех местах, которые должна была по идее обтягивать. Судя по всему, дома он был весьма немногословен, и пята дородной его жены основательно припечатывала Бориса Филлиповича к земле. Зато на работе врач становился совершенно иным. Профессионально твердый взгляд из-под кустистых бровей, напоенный профессионализмом тон врача-виртуоза, по-профессорски важная неторопливая раскачивающаяся походка были рассчитаны с точностью и производили уважительное впечатление, как на пациенток, так и на служащих дамского пола в роддоме.

Нет, Фима ничего ему не говорила, никак не намекала на свои чувства. Она любила его издали: не приносила ему румяных домашних пирогов с глянцевитыми боками и аппетитных подсахаренных ватрушек, не кормила его собственного изготовления борщом из стеклянной баночки — она лишь мучительно краснела при его появлении. Да еще ноги сами становились ватными, а Фима начинала блеять и заикаться. Сердце же выделывало разные па и отстукивало мелодии бразильских сериалов, до которых акушерка была большой охотницей. Борис Филиппович ничего не замечал. Дома его ждали опостылевшая жена и сын-оболтус, которому в ближайшее время грозила армия, и жизнь Фиминого кумира влачилась по одному и тому же раз заведенному порядку. Замечать, почему уже немолодая акушерка вдруг начинает краснеть и заикаться, ему не приходило в голову, а даже если бы и пришло, это бы ничего не изменило. Фима, хоть и была всегда опрятной, одежду носила не по фигуре и немодную — все ее деньги уходили на книги. Косметикой она пользоваться не научилась и считала это ненужным. Как-то раз, в начале своей увлеченности врачом, она попробовала накраситься, позаимствовав косметику в столе своей сменщицы Валентины. В тот день Борис Филиппович остановился пред ней, посмотрел и сказал:

— Если вы больны, Фима, надо было позвонить и предупредить. Отлежались бы дома. Вон у вас красные пятна на лице и синяки под глазами. С температурой лучше не ходить, здесь все-таки родовое отделение, новорожденные, еще заболеет кто, а иммунитета у них никакого еще нет. В следующий раз возьмите больничный.

С тех пор Фима не пыталась прихорашиваться и в витрины косметических и парфюмерных магазинов не смотрела, быстро проходя мимо и краснея от того давнего конфуза.

— Фима, Сима, как тебя там! — снова завозмущался знакомый голос. — Я тебя долго буду ждать? Шевелись!

— Иду-иду, — спохватилась Фима, — бегу уже. — От усталости акушерка сама не заметила, как заснула стоя, прислонясь к древнему медицинскому шкафчику с обязательным набором бинтов, ваты, перекиси водорода и зеленки. Еще бы, работать третьи сутки подряд! А сменщица Валентина благополучно выскочила замуж и отпросилась у главврача на три дня. И кому, спрашивается, пахать трое суток без продыху? Конечно, Фиме! Ей все равно делать нечего: ни семьи, ни детей. Нет, Фима ей не завидовала. Горькое отупение ее существования не оставляло чувств для зависти. Сегодня утром она съездила домой: поменять одежду и помыться, но настроение стало еще хуже из-за промоченных ног и боли в ноге после удара сумкой.

Акушерка с трудом отодрала себя от шкафчика и, как ей показалось, бодрым шагом вышла из сестринской, так и не заметив, что за окном уже вовсю бушует гроза.

— Ну не прошло и года, — ворчливо встретил ее врач. — Иди в родовую, присмотри. Там какую-то цыганку с улицы привезли, как бы чего не сперла.

— Да вы что, Борис Филиппыч, — всплеснула руками Фима, — она же рожает?! Да и что там красть?

— Рожает не рожает, от них всего можно ждать, — зевнул врач и сказал: — Я тут вздремну, а ты, если чего, зови, только по пустякам не буди. Роды ты и сама можешь принять, — он отвернулся, махнул рукой и с разбегу нырнул в ординаторскую.

Почти сразу за дверью нервно взвизгнули продавленные пружины и раздался блаженный с богатыми переливами и обертонами храп.

Фима чуть-чуть постояла, устало потерла лицо руками и поплелась в родовую.

На койке лежала молодая миловидная цыганка. Молча, сжав губы в тонкую нить, она комкала простыню так, что пальцы побелели от напряжения. Черные волосы ее влажно разметались вокруг лица, напоминая клубок змей, а бездонные омуты глаз с поволокой затуманились болью.

— Ну что же ты, — привычно посмотрела на нее Фима, — все так рожают, а тебе небось и не впервой? Все обойдется.

Девушка внимательно взглянула на нее и что-то прошептала на своем певучем языке.

— Не понимаю я тебя, — вздохнула акушерка и развела руками.

Тогда цыганка, с трудом оторвав скрюченные пальцы от простыни, жестом показала ей, будто пишет.

— Хорошо, милая, хорошо, — успокаивающе произнесла Фима и добавила: — Сейчас принесу, — для наглядности кивнув головой.

Девушка закрыла глаза и облегченно вздохнула. Через несколько минут акушерка принесла карандаш и клочок бумаги. Цыганка с трудом накарябала цифры и умоляюще посмотрела на Фиму. Та смутилась.

— Ну как я позвоню-то? А кого спросить? Да и тебя-то как зовут, девушка? — почему-то шепотом спрашивала акушерка.

Девушка с трудом ткнула себе пальцем в грудь:

— Зарина, — потом указала на записку: — Николай.

— О, так он русский, твой муж-то, ну счас позвоню, не боись, — затараторила Фима, — счас.

Набрав указанный номер, она долго слушала протяжные гудки, пока, наконец, кто-то не поднял трубку и не сказал громким и уверенным голосом прямо ей в ухо:

— Зарина?!

— Это Фима, — сбиваясь, робко произнесла Фима.

— Фима? — удивился голос. — А что вы хотели, Фима?

— Я акушерка, Зарина у нас, в девятом роддоме, я вам дам адрес и список вещей, которые нужно будет привезти. Только вас не пустят. И к тому же ночь уже. Отдадите посылку через специальное окно завтра, и наклейте сверху на пакет ее имя и фамилию, — проговорила Фима.

— Хорошо, Фима, диктуйте, — согласился голос, — только учтите, меня пустят, я соберу вещи и приеду. А скажите… нет, ничего.

Записав адрес, он повесил трубку. Фима поспешила в родовую. Войдя, она увидела неподвижное посиневшее лицо цыганки и ее вытянувшееся в последней судороге тело. Ахнув, акушерка бросилась бежать обратно по коридору, истошно взывая:

— Борис Филиппыч, миленький, скорее реанимацию, врачей, она умерла! — Уткнувшись в запертую дверь ординаторской, она начала колотить в нее руками. — Скорее, ну скорее же, скорее, что же вы!

Открыв дверь, врач, в помятом халате и в носках, бросился бежать, кинув ей на ходу: «Ботинки возьми!» Акушерка подхватила обувь и стремглав помчалась следом. Когда они вбежали к цыганке, помогать было некому. Девушка не шевелилась, ее тонкие изящные пальцы застыли в судорожной попытке дотянуться куда-то вниз, к животу, или еще ниже, к промежности.

Фима ахнула. Между ног у девушки шевелился какой-то иссиня-красный комок, весь покрытый первородной смазкой.