Оно - Стивен Кинг

Генри взревел и бросился на Майка. Рука с ножом ходила вверх-вниз, как игла швейной машинки.

— Все-е-е-е, ниггер! — кричал Генри. — Все-е-е-е, ниггер! Все-е-е-е, ниггер!

Майк отступил, и нога, которую проткнул Генри, подогнулась под ним. Он повалился на пол. Ногу он практически не чувствовал. Она стала холодной и чужой. Посмотрев вниз, он увидел, что слаксы кремового цвета стали ярко-красными.

Лезвие ножа сверкнуло перед носом Майка.

И Майк ударил ножом для вскрытия писем с надписью «ИИСУС СПАСЕТ» в тот самый момент, когда Генри поворачивался, чтобы нанести новый удар. Генри наткнулся на нож, как жук на булавку. Теплая кровь полилась Майку на руку. Послышался треск, и когда он отдернул руку, в ней осталась только рукоятка. Лезвие застряло у Генри в животе.

— Бо-о-о-же! Ниггер! — проорал Генри, схватившись рукой за выступающую часть обломившегося лезвия. Кровь текла между пальцами. Генри смотрел на нее, не веря, выпучив глаза. Голова позади стола, покачивающаяся на пружине, как черт-из-табакерки, разбрасывающая капли крови, визжала и смеялась. Чувствуя, что слабеет, а перед глазами все плывет, Майк повернулся и увидел, что это голова Рыгало Хаггинса, человеческая пробка от бутылки шампанского, в бейсболке «Нью-йоркских янки», повернутой козырьком на затылок. Он громко застонал, и звук этот донесся до его ушей издалека, эхом. Он понимал, что сидит в луже теплой крови… собственной крови. «Если я не наложу жгут на ногу, то умру».

— Бо-о-о-о-о-о-же! Ни-и-и-и-и-и-г-г-е-е-е-р! — орал Генри. Прижимая одну руку к кровоточащей ране на животе, сжимая нож в выкидным лезвием в другой, он двинулся от Майка к выходной двери. Его как пьяного мотало из стороны в сторону, и движение Генри по главному залу, где каждый шаг отдавался эхом, напоминало траекторию шарика в электронном пинболе. Он наткнулся на стул и перевернул его. Его рука, которой он пытался на что-нибудь опереться, скинула на пол стопку газет. Добравшись до двери, он открыл ее, ткнув рукой, и нырнул в ночь.

Сознание покидало Майка. Он возился с пряжкой ремня, едва чувствуя пальцы. Наконец расстегнул и вытащил из шлевок. Обернул кровоточащую ногу, крепко затянул. Держа ремень одной рукой, пополз к столу дежурного библиотекаря. Там стоял телефонный аппарат. Майк не знал, каким образом ему удастся добраться туда, но это было не важно. Просто добраться — вот что главное. Мир плыл перед глазами, его то и дело скрывали полотнища серого. Он высунул язык, прикусил его и тут же ощутил резкую боль. Мир вернулся в фокус. Майк понял, что держит в руке сломавшийся нож для вскрытия писем, и отбросил его. И в конце концов путь ему преградил стол дежурного библиотекаря, высокий, как Эверест.

Майк подсунул под себя здоровую ногу и начал подниматься на ней, схватившись за край стола той рукой, что не держала ремень. Глаза превратились в щелочки, губы тряслись от напряжения. Наконец ему удалось подняться. Стоя на одной ноге, как аист, он подтянул к себе телефонный аппарат с приклеенным к боковой поверхности бумажным прямоугольником, на котором написали три номера: пожарной охраны, полиции и больницы. Дрожащим пальцем, который отстоял от него миль на десять, Майк набрал номер больницы: 555–3711. Закрыл глаза, когда пошли длинные гудки… а потом его глаза широко раскрылись — ему ответил клоун Пеннивайз.

— Привет, ниггер! — прокричал Пеннивайз, и тут же раздался его резкий, пронзительный смех — словно в ухо насыпали осколки стекла. — Что скажешь? Как дела? Я думаю, ты сдох, а что думаешь ты? Я думаю, Генри с тобой покончил! Хочешь воздушный шарик, Майки? Хочешь воздушный шарик? Как дела? Привет тебе!

Взгляд Майка сместился на напольные часы, мюллеровские часы, как их называли, и он не удивился, что циферблат сменило лицо отца, серое, помеченное раком. Его глаза закатились, виднелись только выпученные белки. Внезапно отец высунул язык, и тут же часы начали бить.

Рука более не держалась за стол. Еще несколько секунд Майк, покачиваясь, стоял на здоровой ноге, а потом упал. Трубка болталась из стороны в сторону, словно амулет гипнотизера. Ему с трудом удавалось стягивать ремень на ноге.

— Привет, дарагой Амос! — радостно кричал Пеннивайз из мотающейся трубки. — Ето я, Кингфиш! Я есть сейчас в Дерри, и тута труф. Или не так, парень?

— Если здесь кто-нибудь есть, — прохрипел Майк, — настоящий голос за тем, который слышу я, пожалуйста, помогите мне. Я Майк Хэнлон, нахожусь в публичной библиотеке Дерри и истекаю кровью. Если вы здесь, я вас не услышу. Мне не дают вас услышать. Если вы здесь, пожалуйста, поторопитесь.

Он лег на бок и подтягивал ноги к груди, пока не принял позу эмбриона. Дважды обмотал ремень вокруг правой руки и сосредоточился на том, чтобы удержать мир, уплывающий за ватные шарообразные облака серого.

— Привет тебе, как дела? — кричал Пеннивайз из свисающей со стола, болтающейся трубки. — Как поживаешь, ты, паршивый черномазый? Привет…

…тебе, — сказал Генри Бауэрс. — Как поживаешь, ты, маленькая манда?

Беверли отреагировала мгновенно — повернулась, чтобы убежать. Такой быстрой реакции они не ожидали, и ей, наверное, удалось бы оторваться… если б не волосы. Генри потянулся к ним, схватил несколько длинных прядей и дернул на себя. Ухмыльнулся ей в лицо. Дыхание его было густым, теплым и вонючим.

— Как поживаешь? — спросил ее Генри Бауэрс. — Куда идешь? Собралась снова поиграть со своими говенными друзьями. Я собираюсь отрезать тебе нос и заставить тебя съесть его. Тебе это понравится?

Она пыталась вырваться. Генри смеялся и, держа за волосы, дергал голову из стороны в сторону. Лезвие ножа блестело опасностью в пробивающемся сквозь дымку солнечном свете.

Загудел автомобильный клаксон. Долго и протяжно.

— Эй! Эй! Что это вы делаете? Отпустите девочку!

За рулем хорошо сохранившегося «форда» модели 1950 года сидела старушка. Она свернула к тротуару и наклонялась через укрытое одеялом пассажирское сиденье, чтобы посмотреть в боковое окно. При виде ее сердитого честного лица из глаз Виктора Крисса впервые ушла ошарашенная пустота, и он нервно взглянул на Генри.

— Что?..

— Пожалуйста! — пронзительно закричала Бев. — У него нож! Нож!

Злость на лице старушки сменилась озабоченностью, удивлением и страхом.

— Что вы делаете? Отпустите ее!

На другой стороне улицы — Бев это видела совершенно отчетливо — Герберт Росс поднялся с кресла на своем крыльце, подошел к перилам. Посмотрел на улицу. Лицо его оставалось таким же пустым и бесстрастным, как и у Рыгало Хаггинса. Он сложил газету, повернулся и скрылся в доме.