Морской волк - Владислав Олегович Савин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем нашу балку словно накрыла мгла, земля вздрогнула, и комья её вдруг сами собой прыгнули в небо. Арт-обстрел был таким, что не было слышно отдельных разрывов, стоял сплошной грохот. Едва это светопреставление прекратилось, как немецкая пехота вдруг появилась слева, на самом краю балки, где вроде должны были быть наши. И отбивать эту атаку пришлось уже нам, развернувшись и выпустив изрядно осколочно-фугасных, в упор. Благо кусты после артналёта больше не мешали, напоминая о своём былом существовании только измочаленными пеньками. Помог нам чудом уцелевший зенитный автомат.
Потом по дну балки контратаковала уже наша пехота, в сопровождении нескольких тридцатьчетверок и «барбосов». Следом за ними за нашей спиной рванула вперёд танковая бригада. По номерам машин я узнал бывший наш передовой отряд.
На поле все в дыму. Трудно что-то различить… но мы стреляли, увидев движение серой немецкой брони. Вдали, похоже, завязался маневренный танковый бой – то ли немцы все же ворвались на нашу позицию, то ли наши перешли в контратаку. На нашем фланге бой явно затихал. И тут что-то словно толкнуло меня под локоть. Показалось, мир исчез и поле зрения сузилось до размеров танковой башни одного из подорвавшихся на мине «Тигров». Он после подрыва не шевелился, и я его мысленно списал, не обращая больше внимания, а сейчас он, словно очнувшись, «крестил» меня своим набалдашником.
– Назад! – Только и успел крикнуть я, судорожно ударив по кнопкам отстрела дымовых гранат.
Удар!
Машина будто подпрыгнула и скатилась вниз.
– Все целы?! – спросил я первым делом, вытирая разом вспотевшее лицо.
– Нормально, командир.
Тут я глянул на руки и увидел собственную кровь. В сапоге тоже было как-то подозрительно влажно. Уже после боя, осматривая длинную борозду на лобовой броне напротив своего места, я всё никак не мог взять в толк, каким чудом удалось уцелеть.
– Ну я тебе сейчас, сцуко полосатое! Заряжай! Водитель, на запасную!
Слышу лязг закрывшегося затвора. Так, теперь аккуратно вылезем командирской башенкой и подсмотрим. «Тигр» выцеливает кого-то справа.
– Вперёд! Видишь его? – спрашиваю у наводчика.
– Готово!
– Огонь!
Выстрел, откат… и ничего не произошло! В смысле – трасса упёрлась в цель, но не вижу никаких следов попадания ни на фрице, ни рядом. Однако же фриц не стреляет!
– Рябко… ты чем зарядил?
– «Катушкой», тащ капитан! Раз вы не сказали, лишь про «Тигра».
– Еще давай! Живо!
Это ж надо так лопухнуться – заряжающему не сказать чем. Впрочем, в слаженном экипаже он и так понимает все по тону. Решил, видно, что коли случай особо опасный, то надо наверняка бить. А у меня мандраж продолжается, что вот на волосок, и все, тридцатьчетверка точно такого бы не вынесла. Обрубило начисто из памяти, как учили, что «подкалиберный снаряд, бесследно пропавший в броне, это вернейший признак прямого попадания». И повезло, что на четырёхстах метрах баллистика «катушки» мало отличается от бэбэ, на который у нас был выставлен прицел, так что не промазал. Но это были мысли «потом», пока же мы всадили в зверя еще один подкалиберный, с тем же результатом.
Немцы докатились все-таки до окраины посёлка, но на большее их не хватило. Расстреливаемые со всех сторон, подрывающиеся на минах, они стали вырываться из огневого мешка, прячась за дымом горящих машин.
Никогда за всю войну мне не довелось видеть столько битых немецких коробок на площади где-то три на два километра. Одних лишь «Тигров» потом насчитали тридцать семь. Зверь этот оказался далеко не так страшен, как нам его изображали – и по личным моим наблюдениям никак не более живуч, чем прежние фрицевские танки. Вопреки тому, что нам говорили, целых десять «Тигров» оказались подбиты иптаповцами, «барбосами» и тридцатьчетверками.
– Длинноносые! Поддержите контратаку бригады! – раздалась команда в шлемофоне. И мы, все уцелевшие восемь самоходок с неизменным танком командира полка, вырвались из балки следом за тридцатьчетвёрками и устремились к лесополосе. Наши и немецкие боевые порядки перемешались, и бой превратился в собачью свалку. Немецкие экипажи дрались уже каждый сам по себе, кто-то пытался удрать побыстрее, подставляя под наши выстрелы корму, кто-то мужественно встречал свою смерть лицом к лицу, хоть и пятясь назад. Таких вояк захлёстывало лавиной наших тридцатьчетвёрок, и они вгрызались в борта противника клыками бронебойных и подкалиберных снарядов. Вырваться из этой мясорубки сумели буквально единицы.
До дороги оставалось меньше километра, когда навстречу нашей контратаке из изрядно прореженной лесопосадки, которая по большей части превратилась уже в отдельно стоящие деревья, потянулись трассы выстрелов немецких противотанковых пушек.
– Вправо! Стоп! Наводчик! Пушка левее расщеплённого дерева!
– Готов!
– Огонь! Вперёд!
Вдали встал разрыв нашего снаряда, в дыму которого мелькнул подброшенный вверх ствол немецкого орудия. Есть прямое попадание!
– Молодец!
Однако густо их там, атака наша вот-вот захлебнётся. Несём потери! Вдруг дорогу скрыла стена разрывов, и я, обернувшись назад, увидел дымные хвосты. «Катюши» дали второй залп! Передовые тридцатьчетвёрки увеличили скорость и нырнули прямо в эту муть, тараня пушки и давя гусеницами залёгшую пехоту. Мы рванули следом за ними и, проскочив немецкие позиции, вышли на поле, заставленное полугусеничными грузовиками. Правильно, говорили ведь нам, что в немецких танковых дивизиях бронетранспортёры есть только в одном батальоне, их мы ещё в огневом мешке перестреляли, а это остатки. Другие транспортёры торопились взять на крюк гаубицы, это сворачивалась немецкая артиллерия. Теперь пошла потеха!
Картину портил только десяток фашистских танков, оторвавшихся уже довольно далеко и пытающихся скрыться за какими-то гаражами, наверное, там раньше была МТС. Наш экипаж сумел подбить только один, а потом заряжающий крикнул:
– Командир! Бронебойные все! Осколочных пять!
Напоследок бухнул, выплеснув пламя из дульного тормоза и подняв снежную пыль, вставший рядом «слонобой», расколов лобовую броню танка,
