Снобы - Феллоуз Джулиан

Странная и, может быть, уникальная черта театральной жизни – настолько близко сходишься с людьми, пока вы работаете вместе, а потом возвращаешься домой и даже не дашь себе труда снять трубку и позвонить. Недели слезливых исповедей, не говоря уже о сексуальных связях, отбрасываются с легкостью, без оглядки. Но это неизбежно: сама природа этой работы рождает близкие отношения, а стремительность, с которой одна работа сменяет другую, делает невозможным поддерживать такие отношения после. Но все равно странно представить, сколько ходит по улицам Лондона людей, которые знают о вас значительно больше, чем ваши ближайшие родственники.

И наоборот, ничего нет приятнее, чем возобновить такую дружбу после перерыва в несколько лет, потому что не надо ничего начинать сначала. Это как брошенное вязанье – можно продолжить ровно с того места, где закончил в прошлый раз. Так и получилось с Беллой. Это была неистово сильная личность с темным, почти демоническим лицом, некая смесь Джоан Кроуфорд и персонажа комедии дель арте, но вместе с тем у нее было доброе сердце. Белла была остра на язык, причем доставалось всем подряд, и еще она гениально готовила. В репертуарном театре, где мы работали (она – на главных ролях, я – вторым помощником режиссера), царил хаос, необычный даже для того времени, им управлял дружелюбный алкоголик и циник, который спал почти все репетиции и все спектакли напролет, так что у нас было немало общих смешных и страшных историй.

Я только вселился в свой номер в гостинице, и у меня рябило в глазах от его непременных коричнево-оранжевых цветов, когда зазвонил телефон. Это была Белла. Мы договорились встретиться в баре через час. Она сидела за столиком со спутником, которого представила мне как Саймона Рассела. Я кое-что слышал об этом актере, ему досталась хорошая роль (если такое можно сказать о роли в историческом сериале) – полковника Джона Кэмпбелла, верного кавалера нашей главной героини, и – в последние пять минут фильма – герцога Аргайлского.

Физическая красота – качество, которое многие пытаются обойти вниманием и почти все предпочитают недооценивать, чтобы продемонстрировать таким образом твердые моральные убеждения, но она тем не менее остается одной из ярких черт человеческого существования. Конечно, на свете немало людей, которые привлекательны, не будучи красивыми, и точно так же немало красавцев и красавиц, с которыми скучно до одурения, а опасность красоты для молодого и незрелого ума заключается в том, что от нее жизнь может показаться обманчиво легкой. Все это я прекрасно понимаю. Но я знаю и то, что из четырех даров, которые феи могут принести (или не принести) своему крестнику – ум, знатность, красота и деньги, – именно красота одним прикосновением распахивает любые двери. Идет речь о собеседовании, месте за столом на званом обеде, блестящем продвижении по службе, или вы просто ловите машину на улице, всякий, вне зависимости от пола и сексуальной ориентации, всегда предпочтет иметь дело с хорошеньким личиком. И никто не знает этого лучше самих красавцев. Они обладают властью, которую одновременно уважают и принимают как должное. Сколько бы моралисты ни твердили о ее мимолетности, эта сила обычно никогда не покидает своего владельца полностью. И в морщинистых чертах девяностолетнего старика, сутулого и опирающегося на палку, сквозит элегантность и уверенность в себе, что заставляла оборачиваться танцующих в бальных залах в 1929-м.

Мне однозначно не доводилось видеть мужчины красивее Саймона Рассела. Я не назвал бы его красоту мужественной – мужественность обычно сдерживает крайние проявления красоты, она подразумевает грубоватое, суровое притяжение несовершенства. Ничего подобного в Расселе не было. Его лицо было просто и без затей совершенно. Густые волнистые светлые локоны падали на лоб, затеняя большие, изумительно голубые глаза. Точеный нос римской статуи (мне всегда не нравился мой нос, поэтому на чужие я обращаю особое внимание), прекрасно вылепленные, немного даже девичьи губы и ровные, может, чуть слишком острые зубы дополняли картину. Но совершенство здесь не заканчивалось. Вместо худосочного телосложения, какое у нас ассоциируется с актерами из породы Смазливых Светловолосых Франтов, у Рассела было тело настоящего атлета, мускулистое, подтянутое. Короче говоря, он был великолепным экземпляром. Мне кажется, иногда богам надоедает постоянно искажать свои творения и тогда они позволяют себе выпустить в свет нечто безупречное; именно таков был Рассел. Если всерьез задаться целью найти у него хоть один недостаток, то можно было бы заключить, что ноги у него были слегка коротковаты для его роста. Позже я узнал, что эта незначительная деталь, эта пылинка на радуге, стоит ему многих часов болезненных ежедневных размышлений, что показывает, насколько паранойя и неблагодарность свойственны роду человеческому.

Мы втроем, решив держаться подальше и от режиссера, и от гостиничного ресторана, вскоре оказались в тесной кабинке любопытного акфилдского ресторанчика, отделанного – вот уж странная идея – в стиле Дикого Запада. Вечер получился славным, проект начинался определенно удачно. С Саймоном было приятно общаться: у людей, которым сопутствует удача, есть одна чудесная черта – с ними легко. Он был женат, имел троих детей – мальчика и двух девочек, о которых мы услышали (и нам предстояло слышать и дальше) немало. Он говорил о себе и о своих победах с непринужденностью и без малейшей застенчивости, на что способен только настоящий, искренний эгоцентрик. Но с ним было легко и весело, он очаровывал и прекрасно сочетался с бурной разговорчивостью Беллы. А еще он был колоссальная кокетка. Ни одно взаимодействие с другим смертным, от официантки до человека, у которого мы спросили дорогу, не оставалось без луча его ослепительной улыбки. Все люди, даже самые угрюмые и незначительные, должны были безропотно покориться его чарам. Я с огромным удовольствием наблюдал его в действии.

– Не думаю, что выдержу полтора месяца в комнате, куда меня поселили, – сказала Белла. – Я сначала подумала, что тут какая-то ошибка. Она размером с выдвижной ящик, а туалет там буквально в стенном шкафу. – Она жестом показала официанту, чтобы принесли еще бутылку.

Общеизвестно, что слова «актер» и «ворчун» – синонимы. Для нас нет ничего приятнее возможности всласть поныть, сетуя на условия, в которых приходится работать, спать, гримироваться. Существует старая шутка про актера, который пять лет просидел без работы, уже собирался утопиться и вдруг получает главную роль в фильме: должен играть с Джулией Робертс, и когда его спрашивают, правда ли это, отвечает: «Правда. Но, к счастью, завтра у меня выходной».

Я не особенно обращаю внимание на такие вещи, но меня приводила в уныние перспектива провести полтора месяца в окружении коричнево-оранжевых обоев, и именно тогда и родилась мысль снять на троих деревенский домик. Дело, конечно, было немного рискованное, но мы решили договориться о понедельной оплате, что позволило бы нам значительно сократить расходы и сделать наше существование значительно более комфортным.

– Вот только, – говорила Белла, – я поспрашивала у людей. Здесь в округе почти все – часть поместья Бротонов, а я так понимаю, их вряд ли заинтересуют арендаторы на такой короткий срок. Для отпускников здесь границы на замке.

– А кинокомпания не может как-то подергать за ниточки? – Саймон мягко улыбнулся, как человек, для которого неудобный статус-кво всегда можно изменить. – Они ведь на нас, наверное, неплохо зарабатывают. Кто там менеджер по съемкам на натуре? Кто-то же должен быть с ними в хороших отношениях. По крайней мере пока.

Съемки начинались на следующий день, и так или иначе выяснилось бы, что я с Бротонами в приятельских отношениях, так что я вмешался:

– Я с ними знаком. Не знаю, сдается ли у них сейчас что-нибудь, но могу спросить.

Белла обрадовалась, но совсем не удивилась такому повороту. Она знала и раньше о моей двойной жизни и, будучи далека от снобизма, не считала, что это требует какого-то особого отношения. Но по тому, как загорелись автомобильными фарами глаза Саймона, когда он повернулся ко мне со своей повергающей в прах улыбкой, я заметил, что значительно вырос в его глазах.