Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов - Фаина Гримберг

Впрочем, существует еще одна причина, вследствие которой может быть понятна ненависть православной церкви именно к Святополку и объявление именно его убийцей Бориса и Глеба. Кстати, язычником Святополк быть не мог, тогда король-христианин Болеслав не отдал бы за него дочь. Но какого же рода христианином был Святополк? Кое-что проясняет «Хроника» Титмара Мерзебургского, в которой говорится о заточении Владимиром Святополка вместе с его женой и ее духовником… Прибавим сюда то обстоятельство, что Владимир получил христианство из Константинополя, Болеслав же был христианином «на римский манер»… Можно сказать, что Византия дважды выиграла в борьбе с Римом: первый раз — христианизировав «по константинопольскому подобию» дунайских болгар; и второй раз — то же самое проделав с Киевской Русью… Однако надо сказать, что в плане внешней политики это мало помогло Константинополю…

Итак, на примере истории Бориса и Глеба, мы можем понять прежде всего, как трудно «изучать и писать историю»; какая это непростая работа: сформулировать, составить, сопоставляя данные источников, ту или иную версию. И следует примириться с тем, что возможно существование нескольких версий одного и того же события. Но и это еще не все. Обратим внимание на то, что добродетели Бориса и Глеба и их убиение описаны в «Сказании» по определенному канону; в данном случае, по византийскому житийному канону. По определенному канону описано и убийство Бориса в Эймундовой саге; но здесь задействованы модели построения фольклорные, модели сказки, легенды… Дело в том, что любой текст имеет свою структуру, состоит из определенных «канонических моментов». Собственно информация в любом тексте подается посредством использования определенных моделей построения текста. Это совсем не означает, что тексты лгут; нет, просто надо уметь прочитать текст; надо уметь учитывать, в какое время жил создатель текста, какого был вероисповедания, каковы были его политические убеждения, у кого на службе он находился или мог находиться… Например, ясно, что Повесть временных лет ориентирована на византийские письменные традиции. Женитьба Владимира Мономаха на дочери англосаксонского правителя показывает его «англосаксонские связи», объясняющие, в свою очередь, использование «англосаксонской модели» в «Поучении». Трудно понять «Войну и мир», не разобравшись в том, как использует Толстой «модели», задействованные в «Пармской обители» Стендаля или в «Юлии или новой Элоизе» Руссо. И невозможно ориентироваться в литературной жизни Европы XX века, не понимая мощного влияния именно русских «литературных моделей»… Итак, будем учиться уважать текст; будем учиться видеть в создателе текста, даже если мы не знаем его, все равно будем учиться видеть в нем сложную личность, имеющую свои убеждения, свою ориентацию на определенные образцы…

И, конечно, очень-очень важно понять, что вовсе не непременно мы получим ответы на все интересующие нас вопросы; даже если будем работать много и плодотворно… Зачастую важным достижением является уже сама возможность сформулировать, задать вопрос; «поставить вопрос, что называется…»

Что же касается Бориса и Глеба, то, конечно, не стоит забывать о том, какое место занимают они в русской культуре; они — русские святые, этого у них не отнимешь, несмотря на все версии, их происхождения и жизни и смерти…

И вот теперь-то, кажется, самое время перейти еще к одной тайне Руси Рюриковичей, к таинственному тексту, который мы знаем под условным названием: «Слово о полку Игореве»…

Но прежде поговорим об образованности как таковой, образованности аристократов, в частности; и, разумеется, об образованности Рюриковичей… Все мы (я имею в виду читателей этой книги и себя) воспитаны, пожалуй, в буржуазно-интеллигентских традициях. Пожалуй, четко укоренены в нашем сознании представления о престижности учения, образованности, о том, что «надо учиться», «надо получить образование»… Согласно этим представлениям, отсутствие «условий», отсутствие «средств» (денег, попросту говоря) может помешать «получить образование»… Понятие «образованности» мы включаем как один из «составных компонентов» в наше понятие об «аристократизме»… Согласно очень народным представлениям, «барин» может целыми днями ничего не делать, утопать в пуховиках и гонять чаи с сахарной головой вприкуску. Согласно нашим, в сущности, буржуазно-интеллигентским представлениям, тот же полумифический «барин» счастлив тем, что «может нанять» своим детям любых учителей и гувернанток и гувернеров, и таким образом «дать им самое лучшее образование»…

Но… обратимся к более позднему времени… Что сделали, например, Жюльен Сорель и Растиньяк, до безумия жаждавшие «сделаться своими» в самых «сливках» аристократического общества? Может быть, уселись за книги и принялись учиться, учиться, учиться? Нет, как ни странно (то есть совсем и не странно), вовсе забросили учение. Да постойте, мы ведь, кажется, знаем, что аристократу учиться — «непрестижно». Ну да, у Грибоедова — с насмешкой — «он химик, он ботаник… князь Федор, мой племянник…» И правда, зачем князю быть «химиком»?.. Ему вообще не нужно учиться, ему даже литератором, поэтом быть стыдно… Вот и аристократ Чарский, герой пушкинских «Египетских ночей» едва ли не ужасается тому обстоятельству, что безродный итальянец-импровизатор — в сущности, коллега, «собрат по перу», и чей, его, его собрат, его, русского аристократа!.. «Нынче все учатся…» — констатирует о барских детях крепостная нянька Авдотьюшка в повести С. Н. Терпигорева «Марфинькино счастье». «Нынче» — это именно в конце первой половины XIX века, в начале либеральных реформ Александра II… А «прежде», стало быть, не было так уж «обязательно» и «престижно» учиться?.. Да, вероятно; потому и пожилой помещик в романе И. Кущевского «Николай Негорев» удивляется, почему его сын предпочитает военной карьере обучение в университете; но это все то же время Александровских реформ, резко встряхнувших общество, резко и словно бы внезапно поднявших престиж образованности, поставивших образованность едва ли не выше «благородного происхождения»… Но, может быть, и «нынче» учатся «не все»?.. Да, так оно и есть… В своих «Записках фрейлины», оконченных в 1899 году (нам еще придется к этим «Запискам» обращаться), А. А. Толстая, наблюдавшая, даже можно сказать, вырастившая не одно поколение Романовых, задается вопросом: «Почему все они или почти все ненавидят свои классные комнаты?». (Речь идет о великих князьях). И сама же отвечает: «Да потому что они видят в гимнастике ума невыносимое ярмо, давящее на них, тогда как они отнюдь не убеждены в его необходимости и стараются не утруждать себя понапрасну». Прислушаемся к словам этой явно умной женщины. Скорее невольно, нежели сознательно она в своих рассуждениях рисует некий архетипический образ аристократа, знатного человека. (Кстати, сама она вынуждена была «учиться и работать», служить при дворе, отец ее был беден, за ней не было приданого и она осталась незамужней)… Итак, послушаем Александру Андреевну: «В России Великие князья играют исключительно важную роль, как нигде в мире. Появление любого члена Царской семьи, особенно в провинции, вызывает в народе всплеск радости и энтузиазма, отражающий его любовь к своему Государю…» Стал о быть, в обществе, где сохранились элементы архаической структурированности, престиж аристократии, «знати» исключительно высок. Один только их вид уже «вызывает всплеск энтузиазма»… И это естественно. Ведь не случайно «профессия» правителя соединялась с «профессией» жреца; власть, «знатное происхождение» — от Бога… Тут опять и Олег и Ольга вспоминаются, и прочие… А вчитаемся в произведения Льва Николаевича, гениального племянника Александры Андреевны… Вот ему-то все довелось испытать: и общение неприятное с какими-то «образованными» разночинцами, и приучение себя, аристократа, к «упорному труду»… Так вот, мы замечаем, что в произведениях Льва Николаевича «люди из народа» (крестьяне, слуги) испытывают «всплеск радости и энтузиазма», когда их баре, «господа», много едят и пьют, бросают деньги на ветер, шумно веселятся… И даже и некоторое презрение испытывает «народ» ко всевозможным «князьям-ботаникам», этаким маргиналам… «Андрей Николаич», потративший кучу денег на обновление своего гардероба и устраивающий шумные пиры, вполне достоин уважения и «всплеска радости и энтузиазма» своего камердинера. Но тот же «Андрей Николаич», усевшийся на жесткую университетскую скамью рядышком с каким-то бывшим семинаристом или сыном аптекаря-немца, достоин только сожаления и презрения. И будьте покойны, это сожаление и презрение испытали на собственной шкуре и Андрей Сергеевич Кайсаров, и Андрей Иванович Тургенев, и Александр Сергеевич Пушкин, и Лев Николаевич Толстой…

Так что же, народ глуп, народ неразвит, что называется, у народа та самая «рабская психология»?.. О нет! Психология вовсе не «рабская», она просто очень архаическая; и с точки зрения архаически устроенного общества это очень даже и «правильная» психология… Да, в сущности, в «низах» русского общества длительное время сохранялась совершенно верная оценка «функциональной роли» аристократа. В его, аристократические, «обязанности» именно входит своеобразная «презентация» уровня богатства, то есть «хорошей устроенности» данного общества; презентируемое, «выставляемое напоказ» богатство знати является показателем того, что данное общество сильно, жизнеспособно… Вспомним, как описывает тот же ибн-Фадлан «царя русов», сидящего «у всех на виду» на помосте, украшенном драгоценностями… В более позднее время; даже в наши дни; например, в Англии, наличие аристократии как бы презентирует престижную «давность» данного государственного образования, общественного сложения… Но даже при самом плавном развитии общественных институтов и сословной унификации аристократия в определенный момент начинает ощущать некую свою «ненужность». Вспомним, как педалирует это ощущение, например, Чехов в «Вишневом саде». В Российской империи конца XIX века ситуация складывалась более чем трагическая. Привилегированное положение аристократии в системе общественного устройства сохранялось и вызывало естественное раздражение, особенно в среде молодой буржуазии и складывающейся прослойки внесословных интеллектуалов. Оформиться в декоративный ретроинститут, презентирующий престижную «давность», российская аристократия так и не успела; конец ее, как известно, был трагический… И действительно, ведь существует некая закономерность общественного развития, в процессе которого сама функция «знати» как некоего «показателя» общественного «богатства», начинает оцениваться негативно; то есть общественному осуждению подвергаются дворцы, пиры и т. д. В наши дни принято даже подчеркивать (Испания, Норвегия, Швеция) скромность монархов в быту и их образованность… Но об аристократической образованности мы еще поговорим. А пока остановимся на одной очень важной функции «знати» — это военное дело. В сущности, аристократия оформляется в дружинной корпорации, возглавляемой правителем-полководцем. Именно в дружинной корпорации оформляется некая замкнутая «верхушка» — далекий прообраз «сливок общества»… Любопытно, что эта тенденция к формированию «сливок» — замкнутой «верхушечной прослойки» — будет скалькирована в средние века в ремесленных корпоративных объединениях, а в новое время — в среде так называемой «интеллектуальной элиты»… Дружинная корпорация играет важнейшую роль в общественном устройстве; ведь института «регулярной армии» еще не существует; еще не существует понятия о военной службе как о «непременной государственной повинности, обязанности». Дружинная корпорация — неотъемлемый компонент института власти как такового; дружинная корпорация упорядочивает общественные отношения, прекращает хаотические «первобытнообщинные» конфликты… Быть храбрым и победительным воином — такая же значимая функция «знати», как и презентация «общественного богатства». Летописная традиция ценит Рюриковичей не как тактиков и стратегов, умеющих, что называется, «организовать битву»; но ценит именно проявления личной храбрости; и это вполне естественно, поскольку военные действия еще представляют собой по сути некий «конгломерат отдельных поединков»… Аристократа могут осудить за недостаточный «показ» своего «богатства» (за «скупость»); но осудят и за трусость, за невоинственность. Наоборот, храбрость и воинственность расцениваются еще с далеких времен дружинных корпораций как самые аристократические свойства… Эти свойства вызывают восхищение даже в том случае, если не служат к победе, не принесут в итоге «богатой добычи», бессмысленны и неверны с точки зрения тактики и стратегии. Важна сама аристократическая презентация этих свойств. Поэтому восхищения удостаиваются не только богатые пиры Владимира Красное Солнышко, но и совершенно «непрактичные» действия Андрея Боголюбского, который один кидается в гущу противника и едва вырывается, раненный. Единственный смысл этого поступка — «презентирующий», потому он и удостаивается «всплеска радости и энтузиазма»; дружинники восхищаются князем: «зане мужьскы створи, паче бывших всих ту.» Эту аристократичность, любопытно, что понимают и сегодня. Определенный «всплеск радости и энтузиазма» вызвал в английском обществе героизм, проявленный в Фолклендской войне герцогом Йоркским, вторым сыном королевы Елизаветы; действия его могли расцениваться как «презентирующие»… В сущности, любое проявление «воинского героизма» как бы аристократизирует, «облагораживает»; подобное восприятие сохранилось и до сих пор. Титулы — от древности до наших дней — «добываются на полях сражений»… Воинственность и храбрость как проявление «аристократического благородства» восприняли от Рюриковичей и их «преемники» Романовы… Снова послушаем двоюродную тетушку Льва Николаевича: «Среди Великих князей, которых мне доводилось знать, почти все были наделены исключительными характерами. Рожденные на троне или рядом с ним, они получили в наследство врожденное чувство благородства, и, когда это было нужно, они бросались в огонь, как простые солдаты, — но часто ли они одерживали победы над своими страстями и своими фантазиями? Отдавали они себе когда-нибудь отчет, что пуля, которая могла их убить, была менее опасна, чем влияние одного их падения на общество, которое у нас полностью копирует образ жизни с членов Царской семьи?..»