Всё, что мы обрели - Элис Келлен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В какой-то момент это мрачное небо было ясным.
48. Аксель
Подготовка выставки прошла легко благодаря помощи Сэм и сотрудничеству с Леей. Следующие несколько дней мы работали без устали. У меня больше не болела голова, возможно потому, что я чаще носил те очки, которые, похоже, так забавляли Лею каждый раз, когда она видела меня в них, и я сосредоточился на том, чтобы довести все до совершенства.
К утру пятницы все было готово.
В сопровождении Леи я обошел три комнаты, любуясь конечным результатом, как будто не видел его уже дюжину раз.
– Довольна? – улыбнулся я ей.
– Да. И взволнована тоже.
– Через двадцать четыре часа с небольшим эта комната будет полна людей. – Распространилась новость о том, что художница – дочь Джонсов, что вызвало немалый интерес. И, будто этого было недостаточно, накануне вечером я уговорил своих племянников расклеить несколько плакатов на соседних улицах в обмен на разрешение воспользоваться моей доской для сёрфинга. – Так что, думаю, пришло время для репетиции. Как считаешь?
– Считаю, что умру от инфаркта.
– Как всегда, ни капли не преувеличиваешь, – засмеялся я.
Лея последовала за мной, когда я возвращался ко входу в галерею.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Упражнение. Представь, что вокруг тебя люди перекусывают, болтают и рассматривают картины, а я – очень требовательный посетитель, который только что вошел. – Я двинулся по коридору в первую комнату. Оказавшись там, несколько секунд рассматривал картины. Затем вернулся к Лее и спросил: – Вы художник?
Она засмеялась, но потом сделалась серьезной.
– Да. – Она замолчала, а я бросил на нее взгляд, намекающий, что она должна продолжать говорить, и она поспешила это сделать: – Прошу прощения. Это моя первая выставка, и я немного нервничаю.
– Ну, для новичка у вас талант.
– Благодарю. Вообще-то, я рисовала всю свою жизнь.
– Интересно. Так это всегда было вашей мечтой? – спросил я, делая шаг, чтобы посмотреть на остальные работы в комнате.
Она последовала за мной:
– Живопись? Да. Выставляться? Не знаю.
Я на мгновение оторвался от бумаги, потому что ответ немного ошеломил меня. Я уставился на нее так, как будто часть меня думала, что если я сделаю это достаточно настойчиво, то смогу увидеть, что находится у нее под кожей.
– А для чего же еще писать картины?
– Ну. Ради наслаждения от процесса. От того, чтобы прочувствовать это.
– Вы никогда не размышляли о том, что кто-то другой подумает о картине, которую создаете?
– Вы очень любопытный посетитель, не так ли?
Она очень забавно подняла брови, и я кивнул, потому что она была права: это немного вышло из-под контроля.
– Ладно, давай сначала. – Я вышел из этой комнаты в следующую. – Представь, что ты здесь и вдруг кто-то подходит и задает тебе конкретный вопрос.
– Давай, – попросила она.
Я указал на картину с изображением девушки, держащей сердце:
– Что именно означает эта картина?
Я заметил, что она стала волноваться еще больше. Потому что все это по-прежнему было чем-то личным, ее личным, что через день будет выставлено на обозрение всех желающих.
– Это отсутствие любви.
– Не понимаю.
Возможно, я вел нечестную игру, но мне нужно было знать. И все же это не было чем-то таким, о чем Сэм или кто-нибудь еще не могли бы спросить. Именно за этим коллекционеры и любители искусства приходили на открытия выставок: чтобы узнать художника, секреты, скрывающиеся за каждой работой, и решить, стоит ли за нее платить, потому что им хотелось найти то большее, что отличало ее от других, делало особенной, уникальной.
– Это тот самый момент, когда человек решает вернуть тебе твое сердце, несмотря на то что ты отдал его ему. Поэтому она держит его в своих руках. Потому что она отдала его, а теперь не знает, что делать с тем, что все еще не принадлежит ей.
Твою мать. Эта девочка способна убить меня одними лишь словами. И мазками на холсте. И взглядом. Да чем угодно. У нее была способность укладывать меня на лопатки, даже когда думала, что я одерживаю верх. В тот миг я понял, что она всегда будет побеждать. Всегда.
Потому что я был на шаг позади, пытаясь понять себя, когда она уже поняла нас обоих. Я прочистил горло:
– Как я могу ее купить?
– Поговорите с моим менеджером, – улыбнулась она мне. – Он должен быть где-то рядом. Он высокий, обычно много хмурится и носит очки, которые смотрятся на нем довольно потешно.
Я хмыкнул в ответ, хотя и успокоился, почувствовав, как напряжение рассеивается. Мы продолжали делать это еще некоторое время, обдумывая различные вопросы, которые ей могли бы задать, и наилучшие ответы. Когда пришло время закрывать галерею, мы попрощались с Сэм, и я проводил Лею обратно в хостел.
– Осталось всего ничего, – вздохнула она.
– Все еще нервничаешь? – спросил я.
– Сомневаюсь, что смогу заснуть.
– Могу представить…
– Завтра здесь будет мой брат.
– Знаю. И твой парень тоже, да?
Я заметил, как напряглась ее спина, а затем она облизнула губы, не подозревая, что этот жест здорово осложняет мою жизнь и затрудняет самоконтроль. Она сорвала цветок с лозы, росшей на обочине улицы, за забором здания, и медленно оборвала его лепестки.
– На самом деле он мне не парень. Не совсем. Я собиралась сказать тебе раньше, но мне не хотелось говорить с тобой об этом, правда, – призналась она. – Лэндон… У меня с ним отношения. Без ярлыков. Другие.
– «Другие»… – Я смаковал это слово.
– Мы вместе, – подчеркнула она.
– Понимаю. Познакомишь нас?
Все еще немного нервничая, Лея сглотнула и благодарно посмотрела на меня, прежде чем поцеловать меня в щеку и исчезнуть за дверью общежития. И да, часть меня тут же подумала, что если нет никакого сраного парня, то я не знаю, какого хрена стою там, как мудак, вместо того чтобы впиться в ее губы, даже рискуя тем, что она меня оттолкнет, но другая часть меня начала понимать, что иногда все не так просто – мочь что-то сделать или не мочь. Иногда есть нечто большее, гораздо большее.
49. Лея
Я всегда считала, что ассоциативная память опасна. Я имею в виду ту, которую мы сами не контролируем, ту, которая пробуждает забытые ощущения при малейшем прикосновении. У меня было много вещей, хранившихся в коробках, которые я скопила внутри себя.
Моя мама была ароматом лаванды, руками, распутывающими мои волосы перед тем, как заплести их в косу, огнем. Отец был ярким смехом, запахом краски и цветом. Вкус клубничного леденца и морской бриз были послеобеденными прогулками по Байрон-Бей и днями в школе. Нгуены были воскресеньями, чизкейком и знакомыми. А Аксель…
Аксель был многим. В этом-то и была проблема.
Ассоциирование его с таким количеством деталей имело опасные последствия, потому что воспоминания о нем всегда преследовали меня. Аксель был восходом и закатом, тусклым светом. Он был наполовину расстегнутыми узорчатыми рубашками, чаем после ужина и вечерами на его террасе. Он был морем, песком и пеной волн. Он был словами на моих ребрах – Let it be, выведенными когда-то его пальцами. Он был первыми ночами, когда я проводила в постели целые часы. Он был движением, когда задираешь голову, чтобы посмотреть на звезды, и тихой обволакивающей музыкой…
Единственный человек, который, если бы где-нибудь заиграла Yellow submarine, на каждое «Мы все живем на желтой подводной лодке» слышал бы от меня: «Я люблю тебя».
И неважно, как быстро я бежала, потому что невозможно убежать от того, чем ты был, если только ты
