Великая северная экспедиция - Б Островский

Доверие к иностранцам, казалось, было потеряно навсегда. Однако на другой день, как ни в чем не бывало, "не имея никакого страху", они подплыли на семи каноэ к самому борту корабля и, не всходя на палубу, взамен подаренных им вещей "дали две сделанные из коры шляпы с костяною статуйкою на одной". В своем донесении об экскурсии на берег Ваксель замечает, что "все оные острова безлесные и пустые, и видно, что те американцы приехали на своих байдарах к сим островам с матерого берега для промыслу морских зверей и рыбы".

Забрав 52 бочки скверной, нездоровой воды, 6 сентября двинулись, наконец, в путь на запад - прямо на Камчатку. При отходе корабля туземцы высыпали на берег и дружно заорали во все горло. Миллер по этому поводу замечает: "Сие не меньше почитать можно за дружественное засвидетельствование, коим они нашим благополучного пути желали, как за радостное восклицание, что от незнакомых гостей избавились".

С большим трудом и медленно подвигались против встречного ветра, снова принесшего пасмурную туманную погоду. Приблизительно на широте 51°, сквозь разорванные клочья тумана, увидели ряд островов, а на одном из них высокую, покрытую снегом гору, названную в честь святого этого дня горою Св. Иоанна. Сами того не подозревая и все еще думая, что плавание продолжается вдоль материкового берега Америки, наши моряки плыли теперь вдоль гряды Алеутских островов, увидя их первыми из европейцев. Так была открыта цепь Алеутских островов, присоединенных после плавания Беринга к России.

Лишь только прошли длинную гряду островов, цепь событий на "Св. Петре" дает резкую кривую, и беды одна другой ужаснее завершаются трагическим финалом. Моряки попали в ряд штормов чудовищной силы, задувших с запада. Постепенно крепчая, ветер к 25 сентября достиг силы урагана. Даже самый опытный и бывалый, всю жизнь проведший в плаваниях старый штурман Эзельберг ужаснулся и говорил, что не видывал никогда такой страшной бури. По словам же Стеллера, более сильной бури и того, что происходило вокруг, даже самое пылкое воображение не в состоянии было бы себе представить. Охваченные чувством страха и одиночества, совершенно подавленные картиной всесокрушающей силы, моряки каждую минуту ожидали гибели судна.

Не убранные во-время паруса разлетелись в клочья, мачты сгибались в дугу, бывший в хорошем состоянии такелаж от беспрерывного беспорядочного мотания из стороны в сторону и сильнейших встрясок и толчков стал ослабевать и, наконец, лопаться. Длинными лентами развевались оборванные канаты и запутывались в реях, мачтах... С большой тревогой прислушивались моряки, как расходившийся в трюмах груз при стремительных размахах судна с силой швырялся о борта, грозя проломить их. Управлять судном не было никакой возможности. Из-за вихря брызг, срываемых ветром с гребней и залеплявших глаза, все вокруг было как в тумане. Могучие валы, подходя к судну, сбрасывали на палубу со страшной силой огромные массы воды.

Несмотря на тщательную закупорку помещений, вскоре не оказалось ни одной каюты, куда бы не просачивалась вода. А над головой совсем низко, с необычайной быстротой проносились облака, причем иногда, по замечанию Стеллера, в противоположных направлениях. Насыщенная электричеством атмосфера разряжалась на верхушках мачт большими языками пламени. Эти, неизвестные нашим путешественникам, "таинственные" "огни св. Эльма" были истолкованы некоторыми суеверными моряками как знамение свыше; по их желанию стали производить сбор денег на построение храма. Так обстояли дела наверху - на палубе.

Перенесемся вниз, в каюты и посмотрим, что происходило там в эту памятную бурю. "Не подумайте, - писал потом Стеллер, - что я преувеличиваю наши бедствия; поверьте, что самое красноречивое перо не в состоянии было бы передать всего ужаса, пережитого нами". И, в самом деле, в наши дни усовершенствованных кораблей не легко представить, что творилось в те дни в душных, лишенных всякой вентиляции и света каморках "Св. Петра". Из них неслись непрерывные стоны и вопли отчаяния доведенных до полубезумного состояния двадцати больных. Ужасная качка и удары волн о палубу и борта никому не давали возможности забыться хотя бы на минутку, никто не мог, швыряемый во все стороны, ни лежать, ни сидеть, ни стоять. Что-либо готовить, конечно, нельзя было и думать; единственной пищей были оставшиеся в небольшом количестве сухари. Немного было и воды: несколько бочек с водой от ударов их в борта полопались. От испорченного спертого воздуха, недостатка пищи и воды, а также качки и сильных переживаний один за другим стали умирать больные. С большим трудом удавалось выносить покойников на палубу и там предавать их морскому погребению - выбрасывать за борт. Словно чувствуя добычу, уже несколько дней корабль сопровождали акулы.

28 сентября буря еще более усилилась; шел град. "Мы плыли, с божьей помощью, куда нас гнало разгневанное небо, - замечает Стеллер. - Половина нашей команды лежала распростертой, другие, в силу необходимости, держались как здоровые, но вследствие ужасающих волн и качки корабля все были как полоумные. Молились горячо и много; но проклятия, накопившиеся за десять лет пребывания в Сибири, лишали нас возможности быть услышанными".

И все же, несмотря на неслыханные бедствия, предоставленное стихии судно не погибло и, повидимому, от того только, что было очень крепким и находилось в надежных руках: так, счисление, например, удалось держать во все продолжение бури, и оно находилось сравнительно в порядке.

11 октября стало стихать, но целый ряд признаков говорил, что вскоре следует ожидать повторения бури. Передышку использовали для заделки многочисленных повреждений на судне, а также подсчитали пищевые ресурсы. Большой недостаток воды встревожил всю команду, стали раздаваться голоса с предложением возвратиться к берегам Америки и там перезимовать. Собрались на совет в каюту Беринга все, кто только еще мог держаться на ногах. Беринг был против этого предложения. Он советовал еще раз попытаться достигнуть родных берегов, к тому же и ветер для путешествия в Америку был противный. Решили все же плыть к американским берегам, но, проплыв некоторое время, передумали и, последовав совету Беринга, повернули на юго-запад. Ветер вскоре отошел к северу, пошел снег, люди мерзли, бодрости ни в ком уже не чувствовалось.

Однако, все, что встречалось достопримечательного на пути, привлекало внимание и тщательно заносилось в судовой журнал. Так, 25 октября в широте около 51° заметили на севере остров, названный именем Св. Маркиана (впоследствии Амчитка). Через три дня повстречался другой остров, названный островом Св. Стефана (Киска), и, наконец, на широте около 52°30' обнаружили третий остров, наименованный Св. Авраамием (впоследствии Семич). Стеллер уверяет, что были замечены вдали на севере еще два острова, по его мнению первые Курильские, но в судовом журнале мы не встречаем этой записи. Но вот, наконец, утром 4 ноября, милях в 16 от корабля, на широте 53°30' увидели впереди себя гористую землю, которую и приняли за цель своих надежд и стремлений - Камчатку. Ужасный по тягости поход казался оконченным. Положение многострадального корабля, которым управляли теперь Ваксель и Хитров, было самое тяжелое. По словам А. Соколова, "счисление было уже почти потеряно, по крайней мере значительно разнилось; судно почти без правления. Начальник больной, давно не выходящий из каюты; офицеры несогласные и едва перемогавшиеся; команда изнуренная и оцынжавшая, - умирающие каждый день, даже по-двое на день. Вооружение ослабленное, паруса обветшалые. Ни сухарей, ни вина, и воды весьма мало. Сырость и холод. Сомнение, безнадежность и ужас почти неминуемо предстоявшей гибели...* "

"Невозможно описать, - замечает Стеллер, - как велика была радость всех нас, когда мы увидели берег. Умирающие выползали наверх, чтобы увидеть его собственными глазами... Даже больной капитан-командор вышел наверх. Все осведомлялись о здоровье друг у друга, все надеялись найти на острове отдых и успокоение. Нашли даже спрятанный где-то бочонок с водкой, которым еще более усилили общую радость... Открывшаяся земля казалась Камчаткою... Моряки хвалились в своем неведении: будь хоть тысяча мореплавателей, никто не пришел бы вернее к цели! Мы не ошиблись даже на полмили". (рис. 8)

Уже нетерпеливые взоры различают характерное очертание Авачинской губы, называют отдельные горы, мысы. Скорее, скорее на берег! Но чем ближе подходит к берегу корабль, подгоняемый засвежевшим северовосточным ветром, тем более растет недоумение. Пустынный безлесный берег совершенно не похож на Авачу и ее окрестности. Но все же моряки не сомневаются, что перед ними Камчатка - в районе где-нибудь между Шипунским и Кроноцким мысами. Когда определились, оказалось, что Авачинская губа отстоит отсюда нето в 40 милях, нето в 21/2° разности долготы. Ввиду такой неопределенности, Беринг созвал последний "консилиум", последнюю "мирскую сходку" с участием всех, кто только мог дотащиться до его каюты. Необходимо было решить вопрос, идти ли разыскивать Авачу, где моряков ожидают люди, тепло и провиант, или же "для спасения себя" "идти немедленно к видимому берегу, какой бы ни был берег, есть ли у него или нет пристанища". Беринг с Овцыным доказывали необходимость продолжать поиски Авачи. Ваксель же с Хитровым, поддерживаемые большинством команды, стояли за немедленную высадку на берег. Восторжествовало последнее, "гибельное" предложение.