Адаптация совести - Чингиз Абдуллаев

— Он бы не стал так подставляться, — задумчиво сказал Гуртуев, — это не в его стиле. Оставить нам в своей библиотеке такой том… Тогда зачем он так нервно доставал эту книгу? Надорван переплет… ярость. И посморите, как подчеркнул слово. Несколько раз, яростно, да еще и красным карандашом.

— Если бы он выбрал Ровно, то не стал бы так нервничать, — согласился Дронго. — Получается, что именно этот город вызывал у него ярость.

— Почему? — спросил Резунов. — Может, сделать специальный запрос? Может, там у него была очередная неудача?

— Нет, — возразил Гуртуев, — неудачу он не стал бы так отмечать.

— Ровно… — задумался Дронго. — Название этого города он подчеркнул несколько раз. Может, его родители оттуда? Нет, он бы не стал так нервничать. Его девушка Катя?.. Где наш участковый?

— Капитан Лебедев, — позвал Резунов, — идите сюда.

Участковый тяжело поднялся и прошел в кабинет.

— Здесь раньше жила молодая женщина по имени Катерина или Екатерина, — сказал Резунов. — Вы не знаете, откуда она была родом?

— Я ее не знал, но если нужно, узнаю. А какой город?

— Ровно. Может быть, она была из этого города. — Узнайте как можно быстрее, — приказал Резунов.

Лебедев не уходил. Он стоял и переминался с ноги на ногу.

— Что еще? — строго спросил Резунов.

— Из Ровно был сосед Вениамина Борисовича, — сообщил Лебедев, — которого нашли убитым. А жена его пропала. Мы тогда запрос отправляли, и я помню, что он был из Ровно.

— Вадим? — уточнил Дронго.

— Да, именно он. Вадим Билык. Мы как раз получили в наш отдел ответ из Ровно. Он оттуда давно уехал.

— Спасибо, — кивнул Дронго, поставив книгу обратно. — Здесь мы промахнулись, — печально сказал он. — Представляю, как нервничал Баратов, когда доставал эту книгу. У него даже родной город соседа вызывал дикое раздражение. Значит, он не такой выдержанный, каким мы его представляем.

— Он считал, что сосед был виноват в его противоестественных наклонностях, — напомнил Гуртуев, — значит, понимал противоправность своих действий и поэтому злился на человека, как он сам полагал, толкнувшего его на этот путь.

— Иначе не пошел бы его убивать, — согласился Резунов. — Вы действительно считаете, что мы можем найти в его доме какие-то следы, указывающие, где он может прятаться?

— Не прямые, — вздохнул Дронго, — но какие-то следы всегда остаются. Даже независимо от желания человека.

Лебедев осторожно вышел из квартиры на лестничную площадку и позвонил своему руководителю — заместителю начальника городского управления, который раньше курировал этот район.

— Говорит капитан Лебедев. Извините, что беспокою, товарищ подполковник…

— Что случилось?

— Мы в квартире Баратова вместе с московскими гостями. Они говорят, что раньше с ним жила женщина по имени Катя. Вы не знаете ее фамилию?

— Я ее помню, — сразу сказал подполковник, — спокойная, симпатичная женщина. Меня про нее спрашивали. Только она давно уехала вместе с мужем куда-то на Дальний Восток. В Хабаровск, кажется. Муж у нее военный.

— А фамилию помните?

— Конечно, помню. Ее мать живет сейчас рядом с домостроительным комбинатом, где и работала всю жизнь. Их фамилия была Пинкевич. Точно Пинкевич. У нее мать еще плохо слышала. А фамилия мужа Руднев. Значит, сейчас Екатерина стала Руднева. Муж — майор интендантской службы.

— Спасибо, товарищ подполковник.

Лебедев поспешил в квартиру и доложил обо всем Резунову.

— Спуститесь вниз и найдите полковника Шатилова, который сейчас прикомандирован к вашему УВД, — приказал Резунов, — пусть срочно выяснит, куда отправили майора Руднева. Скажите, что это очень срочно. И назовите ему фамилию жены — Катерина Пинкевич. Вы все поняли?

— Так точно. — Лебедев поспешил выйти.

Дронго подошел к креслу с высокой спинкой, осторожно сел в него. Вот здесь, возможно, убийца тщательно планировал свои преступления. Он знакомился с молодыми женщинами, находил слова утешения или поддержки, производил на них должное впечатление — а затем, выбрав место и время, безжалостно насиловал и убивал их. И его книги… Кажется, Черчилль сказал, что ребенка воспитывают корешки книг отцовской библиотеки. Почему такое количество умных, прочитанных Баратовым книг не оказали воздействия на него, не уберегли от этих преступлений? На полках Монтень, Аристотель, Рабле, Достоевский, Фолкнер… Достаточно одного такого «собеседника», чтобы осознать ценность человеческой жизни. Книги развивали интеллект Баратова, но не смогли спасти его душу.

Тогда получается, что все бесполезно? Наш интеллект существует сам по себе, а наши страсти — производные нашего животного происхождения? Иначе как объяснить феномен Баратова? Соседка уверяет, что они всем домом написали письмо Генеральному прокурору. Наверное, действительно написали. И действительно не хотят верить в такие обвинения против своего милого и интеллигентного соседа. Как все это уживалось в Баратове? Монтень и Фолкнер с одной стороны, изнасилованные и задушенные женщины — с другой…

Гуртуев продолжал перелистывать книги, Резунов вернулся на кухню. Дронго сидел в кресле, продолжая размышлять.

Мы тоже не всегда бываем образцами нравственности и моральных устоев. Когда на Мадейре он искал украденную редкую и дорогую куклу, к нему в номер заявились сразу две женщины. И обе решили остаться в его номере на ночь. Он ведь не возмутился, не начал читать им проповеди о морали, не вспомнил, что в Риме его ждет Джил… Он с удовольствием согласился и еще долго вспоминал эту незабываемую ночь, хотя одна из них оказалась причастной к тому преступлению. С точки зрения морали это был ужасный вызов общественному мнению. Женатый человек переспал сразу с двумя посторонними женщинами. И Дронго не хотел себя сдерживать. Хотя, с другой стороны, он не сделал ничего дурного. Обе женщины были просто в восторге, и он сам получил большое удовольствие. Интересно, понравилось бы ему, если бы Джил решила встретиться одновременно с двумя мужчинами? Одна подобная мысль причиняет ему беспокойство.

Тогда в чем дело? Почему мы настолько лицемерны? Почему позволяем себе то, что недопустимо для наших партнеров? Почему мы считаем себя более свободными и не даем подобную свободу своим близким? Почему наша мораль так эластична, растягиваясь до невозможных пределов? Давай спокойнее. Что плохого я тогда сделал? Изменил жене сразу с двумя прекрасными женщинами. Но Джил понимает, что я не аскет и наверняка иногда позволяю себе подобные вольности. Но сразу с двумя… А если Джил тоже решит допускать подобные вольности? Или твоя свобода распространяется только на самого тебя? Почему мы так легко позволяем себя обмануть, почему так легко прощаем себе собственные грехи?

Баратов считает, что его нельзя осуждать за совершенные им преступления, хотя понимает их противоестественность и противоправность. Он просто не может иначе получать то удовольствие, которое получают миллионы обычных мужчин во всем мире. Тогда почему мы его обвиняем? Ведь мы тоже получаем удовольствие любым доступным для нас способом. Изменяем своим женам, готовы к групповому сексу, покупаем проституток, когда хотим и когда у нас есть деньги, не отказываемся от случайных связей и готовы лечь в кровать даже с близкими подругами и родственницами своих благоверных. Тогда почему мы осуждаем других, если сами не можем считаться образцами морального совершенства?

Да, мы никого не убиваем, но разве мы не губим душу проститутки, которая соглашается переспать с нами за деньги, развращая ее и пользуясь несчастным положением женщины? В проститутки идут не от развращенности, а чаще всего из-за денег. Но мы предпочитаем об этом не вспоминать. И когда соблазняем замужних женщин, которые всю оставшуюся жизнь будут переживать из-за подобной измены своим мужьям, разве мы не нарушаем общепринятые моральные нормы? А когда мы соблазняем невинных девушек, пользуясь их неопытностью, разве мы не гасим нечто божественное в их душах, отравляя им на всю жизнь воспоминание о первой физической близости? Или скотского в нас действительно больше, чем духовного? И мы ближе к животным, чем к богам, которых придумали, чтобы иметь символы для самосовершенства?

Кажется, Шопенгауэр сказал, что человек является цивилизованным индивидуумом лишь под страхом норм права и закона. И стоит снять эти ограничения, как человек сразу превращается в дикое животное, готовое во имя собственных страстей убивать, насиловать, отнимать, терзать… И цивилизационная оболочка — всего лишь прикрытие нашей подлинной сущности?

Дронго закрыл глаза. Получается, что я ищу оправдания для Баратова. Если бы он оставил сиротой только одного ребенка, если бы оставил без дочери только одну мать, то и тогда это было бы невозможным и страшным преступлением, которому нет оправдания. Все-таки флирт с замужней женщиной и даже увлечение молоденькой девушкой — это не убийство матери или жены неизвестных тебе людей. И его собственные встречи с Эммой или с любой другой женщиной, которые наверняка не понравились бы Джил, — это не убийство несчастных где-то в пыльном подвале или в заброшенном доме. Существует грань, перейти которую нормальный человек просто не имеет права. Какими бы сильными животными страстями он ни был охвачен.