Все без ума от Евы - Ольга Хмельницкая

Юдин перестал ходить по комнате и сел в кресло, накрытое клетчатым пледом.

– Я вот чего не могу понять, – сказал он, понизив голос, чтобы не расстроить мать Степы, громко звеневшую в кухне посудой. – Отравить Касьянова могли только Захарова, Копейкин, Сичкарь или Белобородов. И все. Все! Но я готов поспорить, что никто из них этого не делал.

– Почему? – спросила Ева.

– Я проработал в этом отделе шесть лет, – сказал Василий. – Я все время с ними общался, я наблюдал за ними, и я все о них знаю. Иногда человек строит из себя невесть что, играет роль. А ведь в глубине души он совсем не такой. Все сотрудники отдела пульсаров – хорошие люди.

– Когда-то кто-то сказал, что корень всех проблем – деньги, – сказала Ева, пожав плечами. – Ради денег даже хорошие люди иногда совершают дурные поступки.

– Я ничего не стою, – рассмеялся Вася, – просто ни копейки! Особенно после того, как Роспатент выдал свидетельство на наш прибор. И я никак не могу придумать схему, в которой я мог бы принести кому-нибудь прибыль. Кроме того, мы все стали владельцами патента на наш прибор в равной степени. Дело не в деньгах, я это чувствую.

– Мы чего-то не знаем. Чего-то важного, – сказала Ева.

– Мы все знаем, и давно, – парировал Василий. – Просто не можем это понять.

– Алена в тебя влюблена, – сказала Даша. – Может, она это делает из ревности? От любви до ненависти – один шаг?

– Она ненавидит не Васю, а тебя, – сказала Ева. – Тебя, Даша!

– А Захарова?

– Маргарита запуталась в своих чувствах, – покачала головой Ева. – И не может понять, чего ей больше хочется – стабильности и финансовой защищенности или страстной любви. Я не вижу, при чем тут Вася?

– А Копейкин ненавидит фашизм, – добавил Юдин. – Это тоже не финансовая категория. Тем более что уж к фашизму-то я не имею ни малейшего отношения.

– Остается еще Белобородов, – напомнила Даша.

– У Алексея тоже есть проблемы, – сказала Ева, стараясь говорить общими фразами и не выдавать личную информацию. – Он влюбился в замужнюю женщину. А ведь у него есть жена, дочь и внучка. Так и живет, как двуликий Янус.

– Влюбился? – хмыкнула Гусева. – Этот прохиндей? Что-то слабо верится.

Юдин встал и снова заходил по комнате.

– Я умный человек, – сказал он наконец. – Извините, если это звучит как похвальба. Я обычно чувствую, где зарыта собака, даже не зная, как и почему я пришел к такому выводу. И сейчас я думаю, что все дело – в моем усыновлении. Я хочу знать, кто я! Но вместо того, чтобы действовать, я вынужден сидеть здесь взаперти и ждать, пока кто-то что-то выяснит. А ведь мои похитители спешили. Почему? И кто такой «доцент»?

– Вася, – сказала Ева, – я уверена, что ты ошибаешься и мы идем по неверному следу. Доцент – это ученый. Значит, все-таки дело в твоей научной деятельности.

– Это может быть кличкой, – тихо сказала Даша.

– Не бывает таких совпадений! Не бывает! – воскликнула Ева. – Вася – один из самых талантливых ученых России. Его и похитить-то не могли, потому что Вася сопротивлялся, а ему боялись нанести хоть малейший вред! Когда его наконец схватили, то привезли куда-то, где должен был появиться «доцент». Доцент – это всего лишь кандидат наук. Ученый! Вся, вся эта история от начала до конца связана с научной деятельностью Юдина!

Вася молча сел в кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги.

– Почему из архива ЗАГСа исчезло мое личное дело? – спросил он спокойно. – Ответь мне, пожалуйста, на этот вопрос, а потом мы продолжим дискуссию о моей научной карьере.

На этот вопрос Ева не могла ответить.

Рязанцев сел в кресло, придвинулся поближе к столу и раскрыл потрепанную книгу для записей. Чабрецов расположился на небольшом диванчике, положил голову на спинку, сильно закинув ее назад, и опустил веки.

«Я не буду спать, только немного отдохну», – подумал Денис.

Тело его наливалось тяжестью.

Время от времени полковник с шелестом переворачивал страницу.

– Как там была его фамилия? Громов? – уточнил Владимир Евгеньевич. – А имя – Александр?

– Угу, – ответил Чабрецов, с трудом восстанавливая вертикальное положение. – Родился он, судя по свидетельству о рождении, восемнадцатого июля тысяча девятьсот семьдесят пятого года.

– Интересно, – сказал Рязанцев, переводя палец со строчки на строчку, – почему мать его оставила? Юдин же вырос совершенно здоровым и привлекательным мужчиной. И, скорее всего, он был хорошеньким и здоровеньким младенцем. То есть его мать не была, видимо, ни алкоголичкой, ни наркоманкой, а напротив – вела вполне здоровый образ жизни.

– Может, соплюха какая-то юная? – предположил Денис. – Родила совсем молодой, а денег нет, и жилья нет, и учиться надо. А может, еще и родители против были. Выгнали ее… Встречаются еще такие ретрограды. Помнишь, украинский поэт Шевченко написал такую поэму? «Катерина» называется. Я, помню, в школе рыдал, читая эти стихи.

Рязанцев попытался представить себе рыдающего Дениса – и не смог, а потому продолжил читать записи. Он изучил страницу до конца и отрицательно покачал головой.

– Нету, – сказал он. – Может, дальше? Хотя вряд ли, записи за тысяча девятьсот семьдесят пятый год идут по порядку. Июль как раз посредине. Восемнадцатого в этом роддоме родилось одиннадцать детей: семь мальчиков, четыре девочки. Ни у кого нет фамилии Громов.

– Это ни о чем не говорит, – сказал Денис. – Громовым его могли назвать уже в роддоме. Так сказать, с потолка взяли фамилию, придумали просто.

Рязанцев нахмурился и потер ладонью лоб.

– Все равно, надо проверить все источники, – сказал он, откладывая в сторону одну книгу и взяв другую.

Чабрецов тоже подвинул к себе потрепанную толстую книжку с желтой неровной бумагой внутри. Он листал и листал, борясь со сном, потом вдруг остановился.

– Что-то я не пойму, – сказал он. – Что, у них с десятого по двадцать первое июля никто в роддоме не появлялся на свет? Может, на профилактику было закрыто?

Полковник посмотрел.

– Тут нарушена нумерация, – сказал он.

– В смысле? – не понял Денис.

– Страницы нету, – пояснил полковник. – Ее вырвали.

Чабрецов присмотрелся. Между раскрытых страниц, рядом с клеевой основой, виднелась тонкая полоска оторванной бумаги.

– Отрывали аккуратно, – сказал Рязанцев. – Или бритвой резали?

– Скорее рвали, – решил Денис, – я сейчас позвоню нашим криминалистам, может, они хоть что-то выяснят.

Он начал набирать номер Жанны.

– Нам надо изъять весь архив из этого роддома и опросить персонал, работавший в те годы, – сказал полковник. – Это большая работа, и делать ее нужно быстро. Другого выхода у нас нет. Пустая папка и вырванная страница – это больше чем совпадение. Именно в личности Васи кроется основная причина того, что на него идет охота! Мы шли по неправильному пути.

– Хорошо, – сказал Денис, закончив разговор с Жанной, – пусть причина в том, что его когда-то усыновили, а не в том, что он – такой гениальный ученый. Но почему, почему за ним охотятся?! Почему при этом Васю берегут и стараются не нанести ему особых повреждений? И почему информацию о его настоящих родителях тщательно скрывают?

Рязанцев встал и зашагал туда и обратно по кабинету.

– Возможно, кто-то в НИИ является на самом деле его родственником, – сказал он наконец.

– И что? – пожал плечами Чабрецов. – Если ты хочешь сказать, что проблема все-таки в наследстве, которые оставили настоящие родители Васи, то это неправильная мысль. Наш астроном не знает, кто его родители. Его мать тоже не знает. Она никогда не говорила Юдину, что он – усыновленный ребенок. Вася ни на что не претендовал, он спокойно работал в НИИ, разрабатывал в отделе прибор и был вполне доволен жизнью. Но тут на него началась охота. Почему?! Я не понимаю!

– Ну, – вздохнул Рязанцев, – может быть, в завещании почившего магната было написано – «все оставляю своему сыну, когда-то оставленному в роддоме. Найдите его и все ему отдайте».

– И что, они после этого стали его искать? – пожал плечами Чабрецов. – Не смеши меня, Володя.

– Ладно, – махнул рукой полковник, – давай изымать все документы из этого роддома и опрашивать людей. А выводы сделаем потом.

В дверь постучались. Зашла Жанна в сопровождении биолога и химика. Одетая в шелковый брючный костюм, она выглядела особенно восхитительно.

– Пойду сделаю чайку, – сказала Ева и вышла.

Дверь скрипнула, когда Ершова покинула комнату, предоставленную им Валентиной Петровной. В большой квартире было тепло и уютно. Мягкий ковер заглушал звук шагов. Ева шла к кухне, когда услышала приглушенные рыдания.

– Нет, нет, я не верю, – сдавленно говорила Валентина Петровна. – Врач же сказал, что все будет хорошо!

Далее было неразборчиво. Томимая такими предчувствиями, Ева подошла к дверям кухни и остановилась. Валентина Петровна плакала, сидя в кресле и закрыв лицо руками. Из лежавшего на столе телефона неслись короткие гудки.