Впусти меня - Йон Линдквист

Женщина была так поглощена происходящим на экране, что, казалось, даже не заметила появления Эли. Передача была про животных. Пингвины на Южном полюсе.

«Самец пингвина держит яйцо на лапах, чтобы уберечь его от контакта со льдом».

Цепочка пингвинов вперевалку брела по ледовым просторам. Эли села на диван рядом с женщиной. Та сидела по струнке, будто перед ней был не телевизор, а строгий учитель, отчитывающий ее за проступки.

«Когда самка возвращается после трехмесячного отсутствия, жировые запасы самца практически истощены».

Два пингвина потерлись друг об друга клювами в знак приветствия.

— Вы кого-нибудь ждете?

Женщина вздрогнула и несколько секунд недоуменно смотрела Эли в глаза. Желтый бант лишь подчеркивал невыразительность ее лица. Она коротко покачала головой:

— Да нет, угощайся.

Эли не шевелилась. Картинка в телевизоре сменилась панорамой Южной Георгии, сопровождаемой музыкой. В воплях кота на кухне теперь слышалась мольба. В комнате стоял запах химии. От женщины пахло больницей.

— К вам кто-то должен прийти?

Женщина снова дернулась, словно пробуждаясь ото сна, повернулась к Эли. На этот раз в лице ее сквозило раздражение — между бровей пролегла глубокая морщина.

— Нет. Никто не придет. Ешь, если хочешь. — Она ткнула твердым указательным пальцем в сыры, перечисляя их по очереди: — Камамбер, горгонзола, рокфор. Ешь, ешь.

Она выжидающе посмотрела на Эли, и та взяла крекер, сунула его в рот и медленно принялась жевать. Женщина кивнула и снова повернула голову к экрану. Эли сплюнула липкую массу в кулак и незаметно стряхнула на пол за диваном.

— Ты когда уйдешь? — спросила женщина.

— Скоро.

— Сиди сколько хочешь. Ты мне не мешаешь.

Эли пододвинулась ближе, словно устраиваясь поудобнее перед телевизором, так что их плечи соприкоснулись. С женщиной что-то произошло. Она вздрогнула и обмякла, сдулась, как проколотая пачка кофе. На этот раз, когда она посмотрела на Эли, взгляд ее был мягким и мечтательным.

— Кто ты?

Глаза Эли находились в сантиметрах двадцати от ее глаз. Изо рта женщины струился больничный запах.

— Я не знаю.

Женщина кивнула, протянула руку к пульту на столе и выключила звук.

«Весной Южная Георгия расцветает суровой красотой…»

Теперь кошачий плач доносился со всей отчетливостью, но женщина не обращала на это внимания. Она указала на колени Эли:

— Можно?

— Конечно.

Эли чуть отодвинулась от женщины, и та поджала под себя ноги и положила голову ей на ноги. Эли принялась медленно гладить ее по голове. Они так посидели какое-то время. Блестящие спины китов взрезали морскую гладь, пуская фонтаны воды, и снова исчезали.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила женщина.

— Что?

— Что-нибудь красивое.

Эли погладила прядь волос у нее за ухом. Женщина дышала спокойно, тело было расслаблено. Эли тихо начала:

— Однажды давным-давно жили-были бедный крестьянин и его жена. У них было трое детей. Двое старших — мальчик и девочка — были достаточно взрослыми, чтобы работать. А младшему сыну было одиннадцать лет. Каждый, кто встречал его, утверждал, что это самый красивый ребенок из всех, кого им приходилось видеть. Его отцу приходилось много работать на господина, которому принадлежала земля. Поэтому все обязанности по дому и саду ложились на мать и старших детей. Младший мало на что годился. Однажды господин объявил состязание, в котором обязал участвовать все проживавшие на его земле семьи с сыновьями от восьми до двенадцати лет. Ни награды, ни призов обещано не было. И все же это называлось состязанием. В назначенный день мать повела младшего сына в замок. Они были не одни. Еще семеро детей в сопровождении одного или обоих родителей уже собрались на господнем дворе. Потом подошли еще трое. Все это были семьи бедняков, но дети были наряжены в свою самую лучшую одежду. Целый день прождали они во дворе замка. В сумерках из замка вышел человек и велел им войти.

Эли прислушалась к дыханию женщины, глубокому и спокойному. Она чувствовала ее теплое дыхание на своем колене. Возле самого уха, под дряблой морщинистой кожей, Эли разглядела пульсирующую жилку.

Кот умолк.

По телевизору шли титры передачи про животных. Эли приложила палец к жилке на шее женщины — она билась, как птичье сердечко.

Эли откинулась на спинку дивана, осторожно поправила голову женщины на коленях. Резкий запах рокфора забивал все остальные запахи. Эли взяла со спинки дивана покрывало и накрыла им тарелку с сырами.

Раздавалось тихое посвистывание — дыхание женщины. Эли наклонилась, прижалась носом к жилке на шее. Мыло, пот, запах стареющей кожи… тот больничный запах… и какой-то еще, ее собственный. А сквозь все эти запахи чувствовалась кровь.

Когда нос Эли коснулся ее шеи, женщина жалобно застонала, попыталась повернуть голову, но Эли одной рукой обхватила ее за грудь, зажав руки, а другой зафиксировала ее голову. Как можно шире раскрыв рот, она приложила губы к шее, нащупав вену языком, и сомкнула челюсти.

Женщина дернулась, будто от удара тока. Спина выгнулась, ноги со всей силы оттолкнулись от подлокотника, так что голова уехала вперед, а поперек коленей Эли оказалась поясница.

Кровь толчками брызгала из вскрытой артерии, заливая коричневую кожу дивана. Женщина орала и махала руками, стянув покрывало со стола. Запах сыра с плесенью ударил Эли в нос, когда она набросилась на женщину, прижалась ртом к ее шее и начала пить жадными глотками. От крика звенело в ушах, и Эли высвободила руку, чтобы заткнуть женщине рот.

Ей удалось приглушить крик, но женщина нашарила на журнальном столике пульт от телевизора и ударила им Эли по голове. Пластмассовый корпус разлетелся на куски, включился телевизор.

Мотив «Далласа» наполнил комнату, и Эли подняла голову.

У крови был привкус какого-то лекарства. Морфий.

Женщина смотрела на Эли широко открытыми глазами. Теперь Эли различала еще один запах. Гнилой дух, смешивающийся с запахом сыра с плесенью.

Рак. У женщины был рак.

Живот свело от отвращения, и Эли пришлось разжать руки и сесть, чтобы ее не вырвало.

Камера пролетала над ранчо Саутфорк, музыка достигла крещендо. Женщина больше не кричала, а просто неподвижно лежала на спине, пока кровь била тоненькими фонтанчиками, затекая под диванные подушки. Глаза ее были влажными и пустыми, когда она поймала взгляд Эли и прошептала:

— Пожалуйста, пожалуйста…

Эли сглотнула, подавляя рвотный рефлекс, склонилась над женщиной.

— Что?

— Пожалуйста…

— Да, да, что мне сделать?

— …пожалуйста… ты… пожалуйста…

Мгновение спустя глаза женщины преобразились, застыли. Взгляд стал невидящим. Эли закрыла ей веки. Они снова открылись. Эли подняла с пола покрывало, накрыла им лицо женщины и села на диване, выпрямив спину.

Кровь годилась для пропитания, несмотря на вкус, но вот морфий…

На экране телевизора появился небоскреб с зеркальными окнами. Мужчина в костюме и ковбойской шляпе вышел из машины и направился к небоскребу. Эли попыталась встать с дивана, но не смогла. Небоскреб начал крениться, вращаться. В зеркальных стеклах отражались облака, плывущие по небу в замедленном темпе, принимая форму животных и растений.

Эли засмеялась, когда мужчина в ковбойской шляпе сел за стол и заговорил по-английски. Она понимала, что он говорит, но все это казалось ей бессмыслицей. Эли огляделась по сторонам. Вся комната накренилась, так что непонятно было, почему телевизор не падает. Речь ковбоя эхом отдавалась в голове. Эли поискала пульт, но Нашла только осколки пластмассы под столом.

Как бы его заткнуть!

Эли опустилась на пол, подползла к телевизору, чувствуя, как морфий растекается по телу, засмеялась при виде фигур, расплывающихся в бесформенные цветные пятна. Силы ее были на исходе. Она рухнула на пол перед телевизором, а цветные пятна все плыли перед глазами.

Несмотря на поздний час, несколько подростков все еще катались на снегокатах с горы между Бьёрнсонсгатан и небольшой лужайкой перед парком. Ее почему-то называли Гора смерти. Три тени одновременно тронулись со склона, затем послышалась громкая ругань одного из подростков, съехавшего в кусты, и смех двух других, мчавшихся с горы, пока, подскочив на колдобине, они с шумом и смехом не полетели на землю.

Лакке остановился, посмотрел себе под ноги. Виржиния осторожно потянула его за собой:

— Ну пошли, Лакке.

— Черт, как же тяжело…

— Мне тебя не дотащить, так и знай.

Лакке фыркнул, что, видимо, означало смешок, и закашлялся. Он отпустил плечо Виржинии и теперь стоял, безвольно опустив руки и глядя на горку.