Война и мир в отдельно взятой школе - Булат Альфредович Ханов

Он спотыкался, но продолжал шагать вперед. Сколько минут или часов прошло, Шергин даже не представлял, время текло рывками, чередуя сгустки подробнейших, бесконечно нудных фрагментов с безнадежно глухими провалами.

Коридор кончился и уперся в двойную высокую дверь, почти ворота. Шергин без особой надежды устало толкнул обе створки. Дверь качнулась, тяжело подалась и медленно раскрылась. От неожиданности Шергин даже не обрадовался. Замер в нерешительности, вглядываясь в темноту.

Перед ним расстилалась пустошь, поросшая бурьяном и низким кустарником, дальше шли огороды, которые спускались к темной реке, неподвижной и маслянистой, как деготь, с зеленоватой лунной дорожкой. На той стороне реки виднелась мельница, чернело колесо, вдоль берега росли старые ивы. В лунном свете макушки их казались припорошены инеем. За ивняком начинался луг, тоже серебристый от луны, он полого тянулся до самого горизонта. Неподвижность реки оказалась обманчивой, Шергин разглядел, как течение медленно-медленно уносит какой-то блестящий предмет цилиндрической формы.

Шергин сделал шаг, хмыкнул и развел руками, словно извиняясь перед кем-то. В дальнем углу сознания всплыла вялая мысль: «Что за бред? Я ведь в Москве, в Замоскворечье. Этого просто не может быть». Но глаза, постепенно привыкая к серой тьме, разглядывали все больше подробностей — это было не Замоскворечье.

Сквозь кусты и чертополох проглядывал красноватый свет, там что-то вспыхивало и мерцало. Шергин перелез через невысокий забор из дикого камня, обогнул старую, треснувшую пополам яблоню, всю в уродливых наростах.

В лощине горел неяркий костер. Перед огнем на земле сидел босой старик, зябко выставив вперед худые грязные руки. Он был плешив и мал ростом, не больше шестиклассника.

— Господи… — пробормотал Шергин. — Это же…

Три года назад Кузякин включил его в делегацию мэрии, их принимали в Кремле, принимали на самом высоком уровне. Шергину тогда посчастливилось удостоиться рукопожатия. Боже, как же он был счастлив! Как ребенок, боже… И никому не сказал, что рукопожатие было вялое, а ладонь стылая и потная. Как снулая рыба.

На старике был рабочий комбинезон и широкий клепаный пояс с карабином, каким обычно пользуются верхолазы. Он рассеянно глазел на огонь и тихонько насвистывал какую-то песенку. Пламя лизало его ладони, плясало между пальцев — Шергин это ясно видел, он подошел ближе и окликнул старика. Тот повернулся, правая сторона лица пылала оранжевым, левая казалась фиолетовой дырой. Старик едва заметно улыбнулся и, кивнув головой в сторону реки, сказал:

— Уже скоро…

Шергин заметил, как в черноте дальнего берега возник неясный силуэт, в тишине послышался тихий всплеск, по лунной дорожке пошли круги, и она рассыпалась, как пригоршня мелких монет, а еще через мгновение на освещенном плесе показалась фигура человека. По воде стелился туман, и Шергину почудилось, что фигура скользит прямо по воде, приближаясь к его берегу.

Над рекой и лугами плыла полная луна, неяркая и размытая, словно задернутая марлей. Проглядывали звезды. Легкая муть застилала все небо и неторопливо ползла на восток, где вдали грудились черные грозовые тучи, освещенные по краю зеленоватым светом.

Марля плавно разошлась, и в прореху выглянула луна. Черная прореха вытянулась и стала похожа на китайского дракона, сочная флуоресцентная луна оказалась сияющим драконьим глазом. По воде пробежало зеленоватое мерцание, лучистое и яркое, словно отражение неоновой вывески.

По небу чиркнула звезда. Шергин знал, что нужно загадать желание. Ничего загадывать не пришлось: в берег уже уткнулся тростниковый плот, на котором стояла его дочь Анна Шергина. Она молча кивнула отцу и поманила его рукой, приглашая на плот.

Глава 13

Платон

Александр Григоренко[27]

— Как ты попала сюда?

Шергин спрашивал, понимая бессмысленность вопроса.

Они стояли на плоту, который отдалялся от берега так плавно, будто под ним твердь, а не вода. Шергин осматривал странное одеяние дочери, большое весло в ее руке — нелепость этого подобия парковой статуи Шергина не веселила и не раздражала. Пережитое за этот краткий промежуток времени опустошило его — он даже не ждал, что дочь ответит. Но она ответила.

— Если существует дверь, то кто-то должен в нее войти. Так пусть этим «кто-то» буду я.

Лицо ее отражало безжизненный плоский свет, губы держали неподвижную полуулыбку, от которой Шергину вдруг стало страшно. Он схватил ее за плечи, встряхнул, крикнул «Аня!», но улыбка не исчезла.

— Ты ведь мой отец, — сказала Анна, — так ведь?

— Аня, ты что…

— Ну и вот. Должна же я знать, что ты задумал на самом деле. Как видишь, тебе все труднее скрывать то, ради чего ты и те, кто за тобой, собрались разворотить целую улицу, согнать с обжитых мест кучу людей, разрушить их жизнь. И мою в том числе — догадываешься об этом?

— Я расскажу тебе, — прошептал Шергин, — расскажу все! Самой первой. Обязательно. Но… потом, чуть позже. Поверь мне, деточка моя.

— Ха-ха-ха, — проговорила деточка, — так я и думала. Вы все так… И мама тоже было начала рассказывать, а потом — хлоп, и рот на замок, продолжение в следующей серии…

— Что?! Что она сказала?

— В Новой Москве строить выгоднее…

— Много она понимает, твоя мама!

— Догадываюсь, что больше тебя, — улыбка стала издевательской, — она ведь гидролог. И на самом деле это была ее идея.

— Думай, что говоришь, идиотка сопливая!

Шергин никогда не называл дочь обидными словами — ранее она не давала повода.

Гнев разбудил Шергина. В жизни ему приходилось переживать всякое, но он знал за собой одно спасительное свойство: когда обстоятельства припирали его к стене, вдруг отключался страх, тоска, мысли, в душе на мгновение водворялась абсолютная тишина, в которой начинали загораться команды, как на аварийном табло. Сейчас табло приказывало: не смотреть по сторонам, не думать, идти обратно, на поверхность. Немедленно. Любой ценой.

— Дай-ка! — Шергин схватился за весло в руках дочери — дочь не отдавала; Шергин рванул с силой — ни девушка, ни весло даже не шелохнулись, будто перед ним и впрямь была статуя. Коротким замахом Шергин влепил дочери пощечину — бейсболка упала в реку, улыбка осталась та же.

— Очнись!

Аня молчала.

— Не надо бить детей…

Голос, мягкий и усталый, возник за спиной Шергина, и появившееся табло со спасительными командами мгновенно отключилось — возвращались непонятные звуки, мысли, предчувствия.

За его спиной, на краешке плота, сидел, скрестив ноги, старик — плешивый, в рабочем комбинезоне — тот самый, которого он видел у костра и принял за призрак, галлюцинацию… Шергин не заметил, как старик попал на