Война и мир в отдельно взятой школе - Булат Альфредович Ханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Труп давал показания в суде?
— Ага! И не просто труп — обезглавленный труп! Там куча смешного, я тебе потом расскажу, сейчас времени нет. Погнали!
— Куда?
— Туда!
* * *
Павел Шергин влетел в квартиру. Грохнул дверью.
— Аня! — кричал, пробегая по комнатам. — Аня! Ну где же ты, господи…
На кухне ее тоже не было. Распахнул дверь в тренажерный зал — пусто. Заглянул в сауну — никого.
Шергин вынул мобильник, снова ткнул в ее номер.
— Господи… Ну пожалуйста…
Откуда-то раздалось пиликанье Анькиного телефона. Шергин бегом бросился на звук. Через гостиную — на половину жены. Дверь в ванную была распахнута настежь. На полу лежал айфон и весело вызванивал «Турецкий марш».
Шергин нажал отбой. Поднял телефон дочери, экран был заблокирован. На картинке белели купола Сакре-Кёр, чуть розоватые от заката.
Фото сделала Аня во время их весенней поездки. Потыкав несколько раз в цифры кода, Шергин спрятал мобильник в карман.
— Ну что ты будешь… — Шергин вернулся в гостиную.
Он сел в кресло, но тут же снова вскочил. Бросился к балкону, распахнул дверь. Пара голубей с перепугу кубарем кинулись вниз.
— Вон отсюда! — заорал на птиц.
Балкон опоясывал весь этаж пентхауса по периметру. Шергин сделал круг, по пути пнул шезлонг жены, зло плюнул вниз и вернулся к двери гостиной. Он вцепился в перила, сжал пальцы до белых костяшек.
Внизу гремело Замоскворечье, сквозь дымку блестела река, черным скелетом высился неизбежный Петр. За памятником царю мерцали луковицы церкви. Шергин помнил, когда там, на месте церкви, был бассейн. Зимними сумерками он дымился густым белым паром. Мохнатые клубы, пробитые лучами желтых прожекторов, вставали ленивыми великанами; они расправляли туманные плечи, тщетно пытаясь приподнять чугунное московское небо.
Летом бассейн напоминал райский оазис: бирюзовая вода мельтешила солнечными зайчиками, на белокафельных берегах томились голые люди всех оттенков прожаренности — от розоватого до цвета копченой скумбрии. Иногда бассейн накрывало божественным ароматом — это южный ветер доносил запах горячей карамели, которую варили на «Красном Октябре». Кирпичное здание кондитерской фабрики стояло на противоположном берегу Москвы-реки. Несколько раз в году их всем классом водили в бассейн для сдачи каких-то физкультурных нормативов. Быстрей всех плавала Анька Пожарская, к десятому классу она выглядела настоящей барышней: бледная и высокая, с мягкой грудью в тесном черном купальнике. Анька запросто могла пронырнуть метров десять. Шергин был по уши влюблен в Пожарскую целых две четверти, до самых каникул. Но она была красавицей, а он — ушастым троечником. К тому же стоял третьим от конца на уроке физры. Ниже Шергина были только Дажин и Петриков.
Именно Анька рассказала ему про Церковного Топителя. Якобы та девчонка из немецкой школы, что утонула прошлым сентябрем, и тот пацан, труп которого выловили в спортивном секторе, на самом деле жертвы религиозного маньяка.
— Сектанты! Мстят за разрушенный храм. Натренировались — могут под водой по пять минут сидеть. Поднырнет такой сзади…
Потом, много лет спустя, Шергин узнал, что уже тогда, в десятом классе, Анька встречалась с их физруком, Олег Палычем. Рассказала об этом Хохлова на одном из сборищ класса. Пожарская к тому времени успела выйти замуж за богатенького немца, уехать в Бремен и там разбиться насмерть на мотоцикле.
От телефонного звонка Шергин вздрогнул. Он вернулся в гостиную, захлопнул дверь. Звонила не дочь, звонил Долматов.
— Ну, что еще? — рявкнул Шергин в трубку.
Он пнул кресло, быстрым шагом дошел до дивана, развернулся.
— Что? — остановился и взмахнул рукой. — Какой, к черту, телевизор? Ты что, Долматов, с дуба рухнул? Что? Что… Погоди… погоди…
Среди диванных подушек Шергин нашел пульт.
— Долматов… Погоди. Кто его завалил? Как? Где? В подмосковной… Но как? Там такая охрана… Суров? И не Кузьмин? Кто-кто? Гринева?! Катька Гринева? Да ты… И Каракозов объявил о поддержке… Уже? А гвардия? Вот гады… Я так и знал, что Рогожин первым продаст… Но как? Как? Гринева… Ну знаю, знаю, еще по девяностым. Катька… Ну, эта будет на столбах вешать…
Он нажал отбой, уставился в телевизор. Из черноты телевизионного экрана выплыла картинка: неинтересная декорация изображала ночной лес. Над острыми елками висела луна. На переднем плане был пруд, окруженный весьма условными камышами. Шергин переключил канал, там был тот же лес и тот же пруд. На следующем тоже.
— Гринева завалила шибздика… — Шергин прибавил звук. — Ну дела…
Из динамиков зазвучали скрипки, весело и прытко. Луч прожектора осветил передний план. Сбоку, из-за плоских кустов, появилась стайка балерин. Они резво выстроились в шеренгу, взялись за руки и, ловко семеня белыми ногами в такт музыке, вприпрыжку добрались до центра сцены.
Снова зазвонил телефон. Номер звонившего был заблокирован. Шергин включил громкую связь.
— Да, — буркнул. — Кто это?
— Папа! — Голос Ани был капризен. — Ну где ты?
— Аня! Где ты? Я тут всех на уши поставил, а ты…
— Да тут я! Мы тебя ждем-ждем, а тебя все…
— Кто мы?
— Как кто? Я и Эрика.
— Кто это? Где вы?
— На Калачёвке! Где водокачка была. Там лестница в подвал. Сначала коридор, длинный-длинный, а после до…
В трубке что-то затрещало, голос оборвался на полуслове.
* * *
Там действительно был коридор.
— Откуда тут свет? — Шергин тронул фонарь, висевший под низким сводчатым потолком. — Объект должен быть обесточен…
Осторожно спустился по щербатым ступеням. Ступеньки все были разной высоты, Шергин остановился на последней и зычно гаркнул:
— Аня!
Пол, бетонный и пыльный, шел под уклон, так что ноги переступали сами собой, ведя Шергина от одного тусклого фонаря до другого.
— Аня! — снова крикнул он. — Аня! Где ты?
Откуда здесь взялся этот подземный ход? Куда он ведет? Или это высохшее русло подземной реки? Но откуда тогда бетон? И фонари?
— Аня! — Крик улетел в ватную пустоту.
Шергин оглянулся, ему очень захотелось вернуться назад. Прямо сейчас. Уклон стал круче, должно быть, тут русло уходило вглубь. Шергин поскользнулся, ухватился за стену.
— Аня! — заорал он.
Бетонные плиты потрескались и лежали неровно, Шергин запнулся, упал, растянувшись во весь рост. Боль обрадовала его, он слизнул кровь с ладони. Вкуса не ощутил, кровь оказалась пресной, как вода. Он помотал головой, зло сплюнул и, держась рукой за стену, пошел дальше.
Он сначала зачем-то считал фонари, но сбился на втором десятке. Теперь, приближаясь к очередной лампе, Шергин с размаху припечатывал ладонь к стене, пытаясь оставить на бетоне
