Героическая тема в русском фольклоре - Александр Орлов

Сев на царство, Шигалей безбоязненно и «борзо» управлял им, «служа и спомогая самодержцу своему». И задумали казанцы убить его за строгость: «аще сие надолзе будет от царя нашего, то по единому всех нас до остатка пригубит, мудрых Казанцев, аки бездушных, распудит аки волк овца, придавит аки мышей горностай, приест аки куры лисица, ине оставит нас ни единого жива быти в Казани, по научению самодержца своего». Шигалей узнал о заговоре и перебил заговорщиков. Но некий князь Чапкун Казанский, перебежчик в Москву, полюбившийся Ивану Васильевичу, изменил ему и, отпросившись опять в Казань, подучил здесь мятежников идти в Свияжск к воеводам с ложным доносом на Шигалея, «яко хощет измену царь вборзе сотворити». Воеводы донесли Ивану Васильевичу. Царь и великий князь «понегодовав о том в уме своем на Казанского царя Шигалея, дивися, что новое се явися в нем на старость его: несть было в юности его; и отписа ему з грозою, да оставя царство, выедет ис Казани, с воеводою и со всею силою своею, не оставив своего ни мала черна пороха в Казани; скоро будет в Москве, всю скажет о себе всю истину; аще так будет помыслил, то казнь приимет о деле сем».

Шигалей не испугался гнева Ивана Васильевича, «надеяся на милость Божию и на безсмертную свою правду». Он дал казанцам прощальный пир и попросил их проводить до Свияжска. Здесь он велел их всех перехватать и, заковав «большия вельмож», отослал их в Москву. Обрадованные успехом, воеводы стали пировать с царем «и позакоснеша мало, и прозабывшеся в пьянстве и не поскориша того дни въехати в Казань с силою своею».

Узнав о пленении своих в Свияжске, казанцы с Чапкуном во главе затворились в городе и, впустив отряд «воеводских юнош», посланный из Свияжска, замучили их. Когда на следующий день к Казани подошли воеводы, их не пустили, и они принуждены были вернуться в Свияжск. «Казанцы же вскоре, того же лета, приведоша к себе из Ногайския земля царя, именем Едегера Касаевича».

В Москве Шигалей оправдался перед Иваном Васильевичем и посоветовал ему «подвигнутися» самому на Казань: «аще не пойдешь сам и обленишися, то известно буди, Господине мой, воеводами твоими без тебя не взята будет Казань, Казанския бо люди есть худыя, а в ратном деле зело свирепы и жестоки, яко сам их знаешь, ныне же наипаче применятся живот свой на смерть и ведают воевод твоих слабых и мягкосердых и не повинуются им». Идти на Казань самому убеждали царя все приближенные. «И востав с престола своего (Иван Васильевич), поклонился им на все страны до земля и рече: велми угоден и ми бысть совет ваш, любимии мои думцы, и познах, яко будет на пользу всем и мне». Далее описывается собирание войска, смотр его в Москве перед дворцом, прощание с царицей, ее причет, молебное хождение по соборам, предсказание победы митрополитом Макарием.

Послав предварительно запасы и стенобитный наряд по Каме и Волге, Иван Васильевич в июне 1552 года выступил с конницею из Москвы: «яко высокопарнии орли полетевше». В это время случился набег крымского царя Девлет-Кирея под Тулу, но его отогнали.

Под Муромом Иван Васильевич разрядил собиравшиеся полки, а всего, считая с лодейной ратью, было их около 500 тысяч при 90 воеводах; «яко же о приходе Вавилонского царя ко Ерусалиму пророчествова Иеремия: и от яждения бо, рече, громов колесниц его, и отступания слонов его потрясеся земля — сице бысть зде».

После тяжкого похода по пустынной и безводной степи, войска отдохнули в Свияжске, при переправе через Волгу разбили казанского царя Едигера, «и облегоша воя Руская Казань, и бе видети многия силы, яко море волнующеся около Казани или внешняя великая вода по лугом разлияся». На второй день Иван Васильевич послал под стены Казани послов сказать царю и всем казанским людям, чтобы они приложились к Московскому царству, за что получат «льготу велику» жить по своей воле, по своему обычаю и вере; или чтобы ушли, куда хотят, оставив град свой и страну, в противном случае град будет взят «на щит». Царь Едигер склонялся было к покорности, но не мог убедить в том казанцев, возмущаемых Чапкуном, и предложение русских было отвергнуто. Вещие сны своего царя и Сеита волхвы истолковали как неминуемое одоление казанцев московским царем. Князь Симеон Микулинский привел всю окольную черемису к покорности, разорив все их остроги. Когда же ногайцы отказались притти на помощь, казанцы «престаша битися с Русью, выеждая из града, и затворишася во граде и седоша в осаде, надеющеся на крепость града своего и на многия своя кормля и запас». Задержав в городе иноземных купцов, казанцы приставили турчан и армен к пушкам, «ведаху тех огненному бою гораздых… принужаху их битися с Русью; онем же не хотящим и отрицающимся, аки неумеющим дела того, и приковываху их железы к пушкам, и с омнаженными мечи стояху над главами их»… Но те «худо бияху и не улучаху, аки неумеющи». Вместо своих убитых или бежавших воинов, казанцы «прибираху высокорастлыя жены и девицы сильныя, и теми число наполняху, и учаху их копейному бою и стрельбе и битися со стены, и воскладаху на них пансыря и доспехи; они же яко юноша бияхуся дерзостно, но страшиво естество женское, и мяхко сердце их к кровавым ранам и нетерпеливо, аще и варварско». Иван Васильевич, «гнева многа налолнися», и велел несколько тысяч пленных черемисов предать казни перед стенами города «на устрашение Казанцом».

Далее описываются стенобитные действия русских и приступы, преимущественно в образах Искандеровой повести, например: «И от пушечного и от пищального грямовения и от многооружного крежета и звяцания и от плача, рыдания, градцких людей, жен и детей, и от великого кричания и вопля и свистания, и обои вои ржания и топота конского, яко великий гром и страшен зук (звук) далече на Руских пределах, за 300 верст слышася. И не бе ту слышати лзе, что друг за другом глаголет, и дымный мрак зелный возхожаше вверх и покрывающе град и Руская воя вся, и нощь яко ясны дни просвещашеся ото огня, и невидима быша тма нощная, и день летни яко темная нощь осенняя бываше от дымного воскурения и мрака». «Но яко великая гора каменая твердо стояше град и неподвижно, ни откуду же, от сильного биения пушечного шатаяся, позыбаяся».

Воеводы стали уговаривать Ивана Васильевича снять осаду: «яко уже лето преходит и осень и зима приближается, а путь нам с тобою на Русь итти далеко есть и тяжек, а Казанцы ни мало делом послабляют, но зело крепце стоят и паче готовятся, а запас кормовый твой и наш весь по Волге потонул, разбившим лодиям от ветра». Но Иван Васильевич отверг этот совет (приблизительно словами кесаря у Искандера): «да умру с вами, зде на чюжой земле, а к Москве с поношением и со студом не возвращуся». «Един убо царь Шигалей и князь Симеон тии самодержца укрепляху втаи наедине никако же потачити воеводам, смущающим его и обленивающимся служити». Похваляя здесь Шигалея и Симеона Микулинского, автор характеризует последнего: «превеликий воевода князь Симеон вся превзыде воеводы и полкозначалники храбростию, твердостию ума своего; мудрых ради советов его любим бе царю и великому князю; всем показася красота и похвала Московским воеводам, старым же и новым воем Руским доброратен воевода, победами многими сияй: многи Русти вои и противни ратници и видяху его издалеча, егда на брани в полцех снемшихся, аки огненна всего яздяша на коне своем, и мечь и конь его аки пламен метающся на страны и сецающи противных, и творяше улицы, и коня его мети, аки змия крылата, летающи выше знамян»… «В седьмое же лето по взятии Казанском мужоственне воевав на Ливонские Немцы, и смертную язву оттуда на вые своей принесе, и скончася на Москве… Скращу же речь… жалость бо ми душевная и сладкая любы его ко мне глаголати о нем и до смерти моея понужает».

К Ивану Васильевичу пришли некие «Фрязи» (иноземцы) и взялись низложить град до основания — «наше есть дело сие». Они устроили 4 башни для стрельбы в город сверху и тайно повели подкопы. Святые Николай и Сергий показали чудесами близкое падение города. За три дня до взятия его жены казанские и красные девицы, готовясь к смерти, «от пещер своих излазящи и облачахуся в трисветлая своя одеяния златая, красующи и показующися Руским воем. И аша бо им мощно птицею или зверем метнувшеся со стены, летети и к ним бежати! Но несть льзе! И от утра даже и до вечера, по 3 дни, по стенам града хожаху, плачуще и гласом умильно рыдающе, с родом своим и со знаемыми прощающися, и видением наслаждахуся света сего сияния конечне».

Неудача повторных предложений казанцам покориться привели Ивана Васильевича в ярость; велев готовиться к приступу, он отобрал для этого «юнош свирепосердых и крепкооружных полк велик» и приказал остальным войскам отойти от стен, а «хитрецом во глубокия рвы, в подкопныя, под крепкия стен Казанския бочки со огненным зелием подкачивати». На другой день Иван Васильевич распорядился «до зари» служить заутреню и молебен и на «солнечном всходе» литургию; вместе с ним все воины исповедались и причастились «и приготовишася чисти к подвигу смертному приступите». Объехав войска и укрепив их речью, Иван Васильевич повелел «во рвех глубоких зажигати свирепое зелие огненное». Видя отход русских от стен, казанцы сочли его за конечное отступление, «радоватися и веселитися почаша, лики творяще, и прелестный песни поюще, плещуще руками, и скачущи, и пляшущи, играющи в гусли своя, и в прегудница ударяющи, и грохотание велико творяще, и поносы, и смех и укоризны велики дающе руским людям воем, и погаными свиноядцы называюще их…» «И егда зажжено бысть огненное зелье в ровех, священнику же чтушу на молебне святое Евангелие и конец того возгласившу: „и будет едино стадо и един пастырь“… в той час абие возгреме земля… и потрясеся место все, идеже стояще град, и позабыхуся стены градныя, и вмале весь град не паде от основания. И вышед ис под градных пещер и сойдеся во едино место, и возвысися пламень до облак шумящ и клокочущи, аки некия великия реки, силный прах, яко и Руским воем смятитися от страха и далечь от града бежати, и прорва крепкия стены градныя прясло едино, а в другом же месте, от Булака саженей с десяток, и тайник подня, и понесе на высоту великое древне, на высоту с людми, яко сено и прах ветром… Видевше же се воеводы великого полка… наполнишася духа храбра, и вострубиша воя их в ратчыя трубы и в сурны во многия и удариша в накры, весть подающи и протчим полком всем, да готовятся скоро. Царь же князь великий… аки пардус ярости наполнився бранныя, и всед на избранный свой конь с мечем своим и скача вопияше воеводам, мечем маша: что долго стоите, бездельны, се присепе время потружатися мал час и обрести вечную славу, — и хоте в ярости дерзнути с воеводами сам итти к приступу в велицем полце и собою дати храбрости начало всем, но удержаша воеводы нудма и воли ему не даша, да не грех кой случится»…