Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

– Он сколько просил?

Шаламов пожал плечами.

– Пары штук хватит, – определился я. – А ты машину заготовил на радостях. Всему теплоходу кормиться хватит до Москвы.

– Какая машина? Первые арбузы! Я десяток еле-еле достал. К знакомому аж в Лиман ездил!

– Тебя сколько просили?

– Пусть знают наше гостеприимство!

– А если Кравцову не понравится? Будем с тобой при народе назад таскать. Петрович тогда точно взъерепенится.

– Я бы у него сам спросил, но шеф с утра за городом.

– Зайди к Тешиеву.

– И Николая Трофимовича нет.

– Это ты за Федьку отмазаться хочешь? Боишься, припомнит?

Михалыч махнул рукой.

– Забыл он про манекен твой треклятый. Не переживай. Ты о другом подумай: перегрузишь теплоход арбузами и пойдет он на дно. Вот тогда – да!

– Чего переживать? – Шаламов почесал затылок. – Прошлого не вернуть, как первую любовь.

– Мы с тобой, Михалыч, по одному арбузу возьмем и подкатим с шиком. Интеллигентно и красиво!

– Тебе бы зубы скалить, – загрустил криминалист.

– А остальные вон Людмиле в УСО[14] отдай, девчонкам на десерт.

Нашу перебранку прервал заглянувший в кабинет Колосухин и рассудил мудро: арбузы везти весь десяток, а на теплоход подняться с двумя, на месте все само собой решится.

– У начальства голова лучше варит, – съехидничал Шаламов.

– Она у них круглая, – согласился я.

Мы провожали Бориса Васильевича Кравцова. Уезжал он так же, как и приехал: по-английски, никого не оповещая из официальных лиц, поэтому, хотя всем и было известно, никто его не провожал, кроме своих. Мы с Шаламовым, конечно, тоже не рассчитывали: физиономиями не вышли, образно говоря, но пригласил за день Игорушкин и сообщил, что прокурор республики пожелал нас увидеть. Так как на базу отдыха уже некогда, придется подъехать на пристань.

– А по какому поводу? – вытянулось лицо у криминалиста.

– Вот чего не сказал, того не сказал.

– По делу о короне, так там все на мази! – заволновался Шаламов. – Легата и Дантиста арестовали и этапируют в город. Привезут – через неделю дело в суд пойдет.

– Подземелье забетонировали, – добавил я. – Надо отдать должное майору Серкову, он лихо справился с нашим поручением, Николай Петрович. Может, поставим вопрос перед генералом Марасевым о поощрении?

– На дне корона… – подосадовал Игорушкин. – Жаль. Такую драгоценность не смогли сберечь!

– Мальчишка, спасибо, спасся, – Шаламов улыбнулся. – Чудом выбраться успел.

– Вот именно, чудом. Это не наша заслуга. – Игорушкин покачал головой. – Вот где кладбище нашли себе кладоискатели столичные…

– Архиерея Илариона-то убирают из области, – вспомнил я. – Звонил мне отец Николай из епархии.

– Вот как! Не простил, значит, патриарх ему смерти посыльного… Не простил монаха Ефимия… – Игорушкин задумался. – Если так рассуждать, нас всех Борису Васильевичу гнать следует.

– А нас-то за что? – опешил Шаламов. – Дети целы. А тех, кто утоп под землей, не жаль.

– Дело-то без убийц в суд направлять будешь? – нахмурился Игорушкин. – Еще неизвестно, как оно там пройдет. А главное – корону не сберегли!

– Да ее и не видел никто, Николай Петрович, – вставил я тихо, – была ли она вообще?

– Была, – не согласился Шаламов. – Я литературку-то за это время почитал. Про Мнишек, ее похождения с Дмитриями и атаманом Заруцким. Венчали ее с Лжедмитрием Первым. И в Троицком соборе Марина действительно укрывалась с малолетним дитем. Значит, корона была. У Костомарова[15] так прямо и написано. Я к делу выписку приложил из его исторического фолианта.

– Ну если выписку приложил, тогда конечно.

– Николай Петрович, – уже у дверей, на выходе спросил Шаламов. – А нельзя на пристань жен взять? Вроде как проводить? Время-то нерабочее?

Я толкнул криминалиста – ты чего?

– А почему нельзя? Можно, – хмыкнул Игорушкин. – Даже веселей будет. Женщины, они обстановку на приемах разбавляют.

Когда я уже совсем закрывал дверь, Игорушкин меня окликнул:

– На минутку останься, Данила Павлович.

Я возвратился к столу.

– Это правда про архиепископа?

– Я не интересовался. В епархии есть отец Николай, он по административным вопросам заправляет. Позвонил по делу, которое Владимир Михайлович заканчивает. Ну спросил: кого судить будут? где? когда?

– А ему какой интерес?

– Вот и я. А он говорит, что спрашивает по поручению архиепископа. Того отзывают в Москву, и оттуда он уже в область не вернется. Другое назначение получит.

– Сожрали, значит, его наши! – вырвалось у Игорушкина.

– Что?

– Так я, – безвольно отмахнулся рукой шеф и подпер голову. – Главное, второй раз! И снова после их встречи! Васильевичу это поперек души! Вот досада!..

– Николай Петрович?

– Ведь как сходится все! Подумает архиерей, что преследует его Кравцов!

– Почему, Николай Петрович?

– Вот что, – поднял на меня глаза Игорушкин, как будто только узрел. – Ты о переводе-то архиепископа никому… Понял?

– А мне зачем?

Так мы с Михалычем оказались приглашенными на теплоход с нашими женами. Татьяна, правда, не явилась – заболела дочка, а Очаровашка моя не упустила возможность «хоть одним глазком увидеть великих людей». Для этого ей понадобилось полдня крутиться у зеркала, и мы едва не опоздали. Спас Михалыч. Он до последнего держал «канарейку»[16], и Виктор Иванович домчал нас до пристани, пренебрегая всеми правилами дорожного движения.

Теплоход покачивался на волнах, как пишется – уже под парами, толпа провожающих неистовствовала, музыка будоражила, суета лишала разума, объятия, восторг, фотоаппараты рождали ощущение феерии. Все вместе спасало нашу безалаберность. Нагрузив шофера и схватив себе по два арбуза, мы с Михалычем под шумок, забыв про шик и интеллигентность, шмыганули в каюту первого класса за спинами Игорушкина и Тешиева, которые на корме рассказывали что-то Кравцову, указывая на противоположный берег Волги. Невдалеке от них, облокотившись на перила, стояли Анна Константиновна с дочкой, при Майе дежурил стройный высокий красавчик.

– Слушай, да это наш старлей, который дежурил у облпрокуратуры, когда Кравцов с базы приехал! – вытаращил глаза Шаламов. – Шустра наша милиция! Дочку Петровича подцепил! А, Данила?

– Учись, Михалыч.

– Такую девушку пленить!.. Дух захватывает.

– Ты радуйся, что с арбузами проскочили.

И все бы хорошо, но миновать бдительного Колосухина нам не удалось. Только Очаровашка, реабилитируясь за легкомысленную оплошность, спасла наши бедовые головы от гнева начальства. Кто был больше, она или арбуз в ее руках, уже не сказать, но Колосухин, забыв про все, устремился ей на помощь, и мы нагло избежали кары.

Когда все высыпали на палубу, Михалыч первым делом блаженно затянулся сигаретой, наслаждаясь великолепием белого света, но вдруг закашлялся, наглотавшись дыма, и ткнул пальцем в толпу провожающих. Сквозь расступающуюся публику шествовал архиепископ Иларион в черном своем одеянии. За ним кто-то семенил.

Мы, как по команде, развернулись в сторону Кравцова. Тот уже торопился навстречу владыке вместе с Игорушкиным и Тешиевым.

– Ну теперь ему не до нас, – совсем успокоился Шаламов.

– Они не договорились увидеться? – спросил я Колосухина.

– Возможности не было.

– Значит, архиепископ сам пришел его проводить.

– Благословит батюшка нашего отца родного, – пошутил криминалист.

Действительно, через минуту-две Кравцов и архиепископ остались одни и даже прошлись до перил набережной, где остановились в уединении.

– Жалуется на нас? – подтолкнул меня локтем криминалист.

– Вряд ли.

Вид Михалыча опять стал встревоженным, он даже нахохлился, как воробей в непогоду, и я его повеселил:

– Володь, ты свою задачу выполнил. Даже с арбузами все на пятерку обошлось.

– Что-то мне не до смеха.

– Большой у них разговор идет.

Мы оба посерьезнели. Высокий худощавый интеллигент с залысинами и седовласый священнослужитель, оба в черном, стыли кляксой на фоне пестрой толпы.

– А знаешь, Михалыч? – тихо сказал я. – В нашего Кравцова тоже стреляли когда-то.

– Да что ты! Не слышал.

– Стреляли. Из пистолета. Почти в упор.

– Вот наша судьба! – выпалил в сердцах Шаламов. – А послушать попика этого?! Что нам архиерей тогда на совещании проповедовал? Вы несете добро людям! Ваша миссия благородна! В законности добродетель!.. А в нас стреляют?!

– Не делай добра, не получишь зла.

– Слушай! Я что-то не сразу врубился! А почему ты сказал: тоже? Что ты хотел этим сказать?

– Я? Тебе послышалось. Я оговорился.

Книга вторая. Любой ценой

Тетрадь седьмая

…Я согласился ныне лучше ничего не знать да быть на воле, а нежели знать да быть в тюрьмах и под неволию. Писано есть: будити мудры яко змии и чисты яко голуби; то есть буди мудр, да больше молчи