Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России - Стивен Коен

Полный текст статьи, опубликованной в «New York Times», 11 декабря 1995 г.

P.S.

После продолжительной борьбы внутри ельцинского окружения по поводу того, отменять или нет президентские выборы 1996 г., они всё же состоялись в срок, определённый Конституцией{152}. В первом туре Ельцин и кандидат от компартии Геннадий Зюганов далеко оторвались от других претендентов, набрав соответственно 35,3% и 32% голосов. Второй тур Ельцин выиграл с перевесом в 13,5% (53,8% против 40,3%).

С учётом неограниченных, почти царских полномочий президента, вольного тратить на выборы любые деньги, назначать любых чиновников и контролировать национальное телевидение, эти выборы едва ли можно назвать «честными», но это всё равно лучше, чем отмена выборов. Никто из серьёзных обозревателей и не сомневался, что Ельцин победит, но многие подозревали, что перевес, достигнутый им в финальном туре, был преувеличен.

Однако, более важным для оценки политической культуры того времени является тот факт, что многие россияне, возможно, даже большинство из них, были убеждены, что Ельцин ни за что не оставит добровольно свой пост, даже если проиграет. Масла в огонь подлил сам Ельцин, заявивший группе западных наблюдателей: «Возможно, я и не выиграю эти выборы, но уж точно, не проиграю». Когда накануне решающего поединка я напрямую спросил об этом одного кремлёвского обитателя, он откровенно ответил: «Лучше борьба и даже гражданская война, чем снова коммунисты у власти»{153}.

Администрация Клинтона, естественно, сделала всё возможное и невозможное, чтобы помочь Ельцину сохранить власть. По её инициативе незадолго до выборов в Москве состоялся «саммит поддержки», а МВФ выделил дополнительный кредит в 10 миллиардов долларов. Кроме того, администрация выступила с оправданием продолжающейся чеченской войны, сравнив её с Гражданской войной в США, а Ельцина — с Линкольном, и направив в Москву своих военных экспертов. Посол США в Москве, Томас Пикеринг, даже попытался оказать давление на одного из соперников Ельцина в первом туре, Григория Явлинского, убеждая его отказаться от борьбы в пользу Ельцина{154}.

Однако, как читатели могли догадаться, переизбрание Ельцина в 1996 г. не сняло вопроса «Кто виноват?» Попытка Думы объявить импичмент президенту провалилась, но проблема осталась и обострилась вновь, когда в западной прессе прошла информация о тайных банковских счетах Кремля и, возможно, самого Ельцина за рубежом. 90% россиян, опрошенных в конце 1999 г., не доверяли своему президенту, а 53% — желали бы видеть его на скамье подсудимых. Как во времена Сталина, на улицы вышли манифестанты с плакатами «Ельцин — враг народа»{155}.

Страх расплаты продолжал расти в верхах и стал едва ли не определяющим фактором политики в 1999–2000 гг. (Всё больше высокопоставленных персон стремится обрести место в Государственной Думе, чтобы обезопасить себя от судебного преследования. Во всяком случае, на выборах 1999 г. таких персон было гораздо больше, чем в 1993 г. и в 1995 г). Ельцинское окружение очень надеялось, что нашло во Владимире Путине, главе бывшего КГБ, возобновившем войну в Чечне, того самого преемника, повязанного «кровью и собственностью», которого оно искало в 1995 г. Став президентом, Путин первым делом издал указ о невозможности судебного преследования в отношении Ельцина и даже привлечения его в суд для дачи свидетельских показаний{156}.

Попытка Коммунистической партии через Думу наложить запрет на этот указ президента не удалась. Однако, в свете того, что случилось в 90-е гг., маловероятно, что это была последняя попытка. И действительно в конце 2000 г. думские оппозиционеры направили запрос в Конституционный суд по поводу законности указа Путина, а сам Путин подвергся резкой критике за проект беспрецедентного закона, который гарантировал бы всем российским президентам — прошлым, настоящим и будущим — полную неприкосновенность от всякого рода преследования. Что касается администрации Клинтона, то, как было сказано, она поспешила поздравить Путина и Кремль с «демократической передачей власти».

ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД ИЛИ ТРАГЕДИЯ?

Декабрь 1996 г.

Отмечая сегодня пятую годовщину кончины Советского Союза, мы не слышим в американских комментариях по поводу этого события ничего или почти ничего о той подлинной национальной трагедии, которая разворачивалась в эти годы в России. Вместо этого нам твердят об успехах России в процессе «перехода к рыночной экономике и демократии», несмотря на некоторые «неровности пути». В доказательство приводят массовую приватизацию, появление финансовых рынков, низкую инфляцию, «стабилизацию», признаки наступающего экономического «взлёта», прошедшие в этом году президентские выборы, действующий парламент и «свободную прессу».

Мало кто из комментаторов может пояснить, что в действительности стоит за этими «достижениями». Что возникший в России частный сектор представлен в основном бывшими, но всё ещё действующими советскими монополиями во главе с бывшими же коммунистическими функционерами, составившими ядро полукриминального российского «бизнес-класса». Что рост инфляции сдерживается за счёт месяцами не выплачиваемых зарплат десяткам миллионов нуждающихся рабочих и служащих. Что экономический «бум» обещают уже многие годы, в то время, как экономика продолжает погружаться в депрессию сильнее и глубже той, что пережила Америка в 30-е гг. Что кампания перевыборов президента Ельцина была одной из наиболее коррумпированных в современной европейской истории. Что парламент не имеет реальной власти, а апелляционный суд почти полностью зависит от президента. И что честной конкуренцией и подлинной свободой не может похвастать ни российский рынок, ни российское телевидение, потому что и то, и другое контролируется теми же финансовыми олигархами, которые сидят нынче в Кремле и определяют политику ельцинского режима.

Однако, с точки зрения человеческого измерения, это всё не так важно. Важно то, что для огромного большинства российских семей нет никакого «перехода», а есть один сплошной крах жизненно важных вещей: от реальных зарплат, социальных гарантий и здравоохранения до уровня рождаемости и продолжительности жизни; от промышленного и сельскохозяйственного производства до образования, науки и культуры; от безопасности дорожного движения до борьбы с организованной преступностью и коррупцией; от вооруженных сил до ядерной безопасности. Такова действительность, лежащая в основе «реформы», которую американские комментаторы продолжают превозносить как единственно возможную и желанную.

Впрочем, отдельные фрагменты беспрецедентного, жестокого и губительного российского кризиса находят отражение в американских средствах массовой информации. Но нигде и никогда подлинные масштабы приватизации, обнищания населения, дезинтеграции среднего класса, губительные последствия чеченской войны 1994–1996 гг., а также коррупции и лжи в официальных органах власти не были показаны в полном объёме. Почему? Почему американские комментаторы не оплакивают сегодня бедственное положение русского народа, хотя делали это с завидной настойчивостью, когда речь шла о советском народе? У Соединённых Штатов тысячи специалистов по России. Почему лишь единицы из них пытаются говорить всю правду о постсоветской России? Почему вообще, несмотря на несравнимо больший доступ к информации, большинство репортеров, учёных и специалистов говорят нам сегодня о России меньше, чем тогда, когда она была частью Советского Союза?

Причин, по-видимому, несколько, и все они больше связаны с американской действительностью, чем с российской.

Как и во времена «холодной войны», большинство американских комментаторов сегодня мыслит (или говорит) в параметрах официальной вашингтонской политики по отношению к России. А базовыми предпосылками политики Вашингтона, начиная с 1991 г., были российский «переход» к капитализму и «стратегическая» роль США в этом процессе.

Американские бизнесмены, крупные фонды, представители академической среды, связанные с Россией, тоже имеют свой интерес в «переходе». Для американского бизнеса это обещание прибыли; для фондов — расширение границ их деятельности; для учёных — новая парадигма («транзитология»), сулящая гранты, позиции, контракты. Столкнувшись с фактом, что результаты российского «перехода» всё больше расходятся с их ожиданиями, американцы предпочли клеймить «наследие коммунизма», а не собственные рецепты, либо надеяться на то, что «дикий» капитализм в конце концов перерастет в цивилизованный, как это случилось в Америке, забывая, что Россия — не Америка.

Иными словами, американцы вновь увидели в России то, что они хотели там видеть. На сей раз это был якобы счастливый итог окончания советского коммунизма и нашей «великой победы» в «холодной войне». Кто из нас, из тех, кому этот итог кажется сомнительным; кто полагает, что мир стал менее безопасным из-за всего, что произошло в бывшем СССР после 1991 г.; кто уверен, что рядовые российские граждане (даже пресловутый коммунистический электорат) оказались обречены на чрезмерные и несправедливые страдания; кто понимает, что были менее дорогостоящие и более гуманные способы реформирования России, нежели навязанная Ельцину «шоковая терапия», — кто из нас не желал бы сказать всё это публично, не боясь быть обвиненным в ностальгии по Советскому Союзу или даже в симпатиях к коммунизму? Эпоха маккартизма давно миновала, но не исчезла привычка клеймить тех, кто бросает вызов господству той или иной ортодоксии в российском вопросе. А предполагаемый «переход к рыночной экономике и демократии» и есть сегодняшняя ортодоксия.