Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России - Стивен Коен

Втянув армию и другие силовые структуры в свой конфликт с парламентом, Ельцин фактически сделал их судьями, определяющими политическую судьбу России. Интересно, как он собирается уменьшать эту роль, сводить её до задач, выполняемых армией в демократическом обществе? И, учитывая специфический американский интерес, собирается ли он сокращать и без того большую роль армии в российской внешней политике?

Зачем вообще надо было подвергать едва оперившуюся российскую демократию такому большому риску? С точки зрения Ельцина, парламент, ставший средоточием реакционеров-коммунистов и фашиствующих националистов, представлял собой непреодолимое препятствие на пути рыночных и демократических реформ и являлся причиной всё углубляющегося кризиса. Это обвинение привычно подхватила американская пресса, в большинстве своём не только ничего не знающая про этот российский парламент, но и путающая его с советским аналогом образца 1989 г. Но даже если этот парламент был так плох, как утверждает Ельцин, неужели то, что он сделал, было лучше? Почему нельзя было просто подождать до 1995 г., когда срок полномочий этого парламента подойдёт к законному концу?

Конечно, в руководстве, составе и недавнем поведении главного российского законодательного органа было мало привлекательного, но его история заслуживает внимания. Это тот самый парламент, который был избран в результате первых свободных выборов в 1990 г., который бросил вызов Горбачёву и КПСС, сделав Ельцина своим первым председателем. Это тот самый парламент, который сделал Ельцина в июне 1991 г. всенародно избранным президентом, приняв соответствующую поправку к конституции; который предоставил ему убежище в своём Белом доме во время путча в августе 1991 г.; который ратифицировал подписанный Ельциным договор об отмене СССР в декабре 1991 г. и который позволил ему в течение года управлять страной с помощью указов.

По причинам, остающимся неясными до сих пор, и вопреки советам ведущих российских специалистов по рыночной экономике, Ельцин остановил свой выбор на мерах, известных под названием «шоковой терапии». К концу 1992 г. эти меры привели к обнищанию большинства российских семей, к установлению в экономике законов «дикого капитализма» и к невиданным масштабам спекуляции государственной собственностью и природными ресурсами. Они также сделали невозможным всякий консенсус в вопросе о посткоммунистическом будущем нации и тем самым лишили Ельцина поддержки в парламенте и в политических кругах вообще.

По мере нарастания социальных проблем, экстремисты с обоих концов политического спектра стали проявлять всё большую активность, тесня центристов и побуждая лидеров исполнительной и законодательной ветвей власти отказываться от компромиссов. Извечный российский политический вопрос «Что делать?» уступил место другому: «Кто виноват?». Не парламент и не советская конституция, а именно эти, произрастающие из самой глубины российской почвы, реалии лежали в основе кризиса страны, и они неминуемо нашли бы отражение и во вновь избранном законодательном органе.

Но и Ельцину есть за что ответить перед судом истории. Его высочайший долг как первого российского всенародно избранного президента был в том, чтобы продемонстрировать и попытаться привить навыки демократии (на практике, а не на словах) своей нации, просторы которой ещё не покинули древние демоны деспотизма. Ему выпало возглавить нацию, уже измученную и натерпевшуюся от потерь — потери своей страны в 1991 г. и своих жизненных стандартов в 1992 г. — и он должен был привести её к социальному консенсусу и политическому компромиссу, а не к новой конфронтации, способной только обострить её проблемы и усилить антилиберальные, антизападные, антисемитские настроения.

Апологеты Ельцина настаивают, что он до последнего искал компромисса с парламентом. Какой это мог быть компромисс, демонстрирует аналогичный пример лета прошлого года. Тогда, отвернув предложенный парламентом проект новой конституции, основанной на принципе разделения властей, он потребовал, чтобы роль законодательного собрания сводилась к простому одобрению президентских указов, в противном случае оно подвергалось роспуску, а должность вице-президента вообще упразднялась. Подобным требованиям воспротивился даже его «ручной» парламент. По сути дела, ещё задолго до сегодняшней открытой конфронтации Ельцин вернулся к старой российской — царской и коммунистической — традиции «сильной руки», к образу правителя, который осуществляет «народную волю» вопреки идеям и козням врагов.

Недавняя победа над парламентом находится в русле этой традиции культа руководителя — традиции, которая сыграла очень большую роль в избирательной кампании Ельцина и на которую он до сих пор во многом опирается. Шесть российских и советских законодательных собраний было распущено в XX веке, из них четыре — после 1917 г. и во имя высшей демократии. И только Ельцин создал образ, который, благодаря телевидению, будет долго стоять перед глазами и звучать в ушах: «Белый дом горит!»

Из всего этого совершенно очевидно можно извлечь два урока, о которых не стоит забывать членам американского Конгресса, сегодня с готовностью аплодирующим ельцинским действиям. Во-первых, подлинная демократия где бы то ни было, особенно в России, невозможна без действительно независимого и полноправного парламента или конгресса, каким бы непослушным и непопулярным он не был. И во-вторых, в России распущенные парламенты не возникают легко и быстро снова.

Сторонники Ельцина в России и Америке будут утверждать, что эти уроки не имеют значения. Пусть тогда они объяснят хотя бы некоторые из множества событий, которые шли вразрез с их схемами или историческими описаниями. Путчисты, затеявшие заговор против президентов Горбачёва и Ельцина в августе 1991 г., не рискнули приказать танкам открыть огонь по зданию парламента. Ельцин это сделал. Два человека, стоявшие бок о бок с Ельциным в дни путча, Руцкой и Хасбулатов, сегодня сидят в печально знаменитой политической тюрьме Лефортово, и им грозит самое суровое обвинение, в то время как путчисты 1991 г. остаются на свободе. Среди тех депутатов, кто отказался покинуть Белый дом 4 октября, был и Олег Румянцев — 33-летний парламентарий, чьи героические усилия написать действительно демократическую конституцию для России (его проект был отвергнут Ельциным) привели к тому, что газета «Washington Post» назвала его в 1990 г. «Джеймсом Мэдисоном России», а американский Фонд поддержки демократии наградил его комитет грантом и признал самого Румянцева выдающимся оратором в 1991 г.

Что касается администрации Клинтона, то она позволила использовать имя Америки для прикрытия силового переворота; способствовала роспуску законодательного собрания, от которого ожидали ратификации очень нужных договоров о ядерном разоружении; ускорила рост протеста против нашего вмешательства во внутренние дела России и высокомерно отвернулась от ряда партий и политических лидеров, с которыми когда-нибудь нам или нашим детям ещё придется иметь дело. Администрация заявляет, что была удивлена решением Ельцина прекратить деятельность парламента, но поскольку всегда считала его самой большой или даже единственной надеждой демократии в России, то была вынуждена поддержать действия президента.

Удивление Клинтона и его советников выглядит более чем странно, если учесть, что первую попытку прикрыть парламент Ельцин предпринял не без участия США ещё 20 марта и в следующие полгода до 21 сентября не раз давал понять, что намерен сделать это снова.

Кроме того, если признать, что администрация права и Ельцин есть единственная фигура в России, достойная поддержки и признания, то на ком или на чём будет держаться американская политика, если шестидесятидвухлетний и не очень здоровый президент внезапно уйдет со сцены? Наконец, если американская администрация действительно верит в то, что Ельцин и его методы — это «единственная надежда демократии в России», как она говорит, то это значит, что на самом деле надежды нет никакой. И хотя пророчество оказалось ложным, оно быстро реализует себя.

«Washington Post», 10 октября 1993 г.

P.S.

После разгрома парламента, тогда носившего имя Верховного Совета, Ельцин отказался от своего обещания, данного им во время конфликта, провести досрочные президентские выборы летом 1994 г. (На самом деле выборы состоялись в 1996 г., как и было первоначально запланировано). Но выборы в новый парламент — Государственную Думу и референдум по новой Конституции России состоялись уже в декабре 1993 г.

Конституция, наделявшая президента исключительными полномочиями за счёт других ветвей власти, прежде всего, Думы, была принята, но результаты референдума при этом почти наверняка были фальсифицированы. (Более 50% зарегистрированных избирателей просто не приняли участия в голосовании){149}. Тем не менее, принятая Конституция оставалась основным законом России и в 2000 г., когда Владимир Путин унаследовал суперпрезидентскую власть, созданную специально для Ельцина.