Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

Да, но честолюбивой может оказаться его будущая жена! Та самая смолянка, дочь покойного Сверкера. И как теперь узнать, какова она?

Какова! Это девчонка с косой, на уме снизки да паволоки! В укладку с приданым старые лелёшки запрятаны – жаль расставаться. А она о ней размышляет, будто о василисе цареградской!

Однако… Сама Эльга была не старше той девчонки, когда решилась на шаги, изменившие, как потом оказалось, всю судьбу земли Русской. Так почему думает, что та смолянская девчонка проста? При таких-то дедах!

Если умный человек считает других простаками, сказал ей как-то Мистина, значит, не так уж он и умен. Он говорил о ком-то другом, но Эльга запомнила.

Однако пока тайна сохраняется, даже женатый на княжне Улеб куда менее опасен, чем если правда выйдет наружу.

Краем глаза наблюдая за Эльгой, Мистина заметил, как ее лицо немного расслабилось, будто растаял лед под белой кожей. Она к чему-то пришла.

– Ну что же… – сказала она наконец. – Князь свою волю объявил, а слово князя русского – тверже камня.

И Мистина тайком перевел дух. Она решила оставить все как есть.

Прияна растопила печь, поставила горшок с водой на кашу – обычно она варила на два дня, чтобы меньше возиться, – а сама уселась на завалинке снаружи и стала глядеть на лес. Так она могла сидеть сколько угодно. Прямо напротив избушки, шагах в двадцати, стояли две взрослые березы – не молодые, но и не старые, с белыми высокорослыми телами толщиной в стан самой Прияны. Нередко она по полдня, если не морозило, сидела здесь, не сводя с них глаз и вслушиваясь в их беззвучные голоса.

Через эти два белых ствола ей открывался вход «на ту сторону». И она подолгу блуждала там, но если бы ее попросили рассказать, что она видит – не нашла бы слов.

Просить было некому: на много поприщ вокруг простиралась безлюдная дебрь. Прияна переселилась в избушку Ведьмы-раганы, пустовавшую уже восемь лет. Баба Еглута первой из ее обитательниц не умерла там, а просто вернулась в белый свет. Ее сын-вилькай стал князем смолянским, и она, в год гибели Велеборовичей скрывшаяся в лес ради его спасения, смогла вернуться. Но преемницы ей не нашлось. Духи никого не звали. Пока Прияна не возвратилась в Свинческ после неудачного побега в Киев…

Раздосадованный Станибор не знал, как быть. Его обидчик, похититель девушки, лежал мертвый – будто настигнутый и наказанный самой судьбой. Тело отправили в Смолянск – ждать, пока вернется из полюдья Соколина и приготовит все для погребения. С этим делом предстояло погодить до весны: не устроить «русскую могилу», когда поле жальника покрыто снегом. Гневаться на двух женщин Станибор постыдился. Но приходилось как-то спасать честь и замыслы, поэтому постепенно, через жену он договорился с сестрами-Свирьковнами: о попытке побега забыть. Никому не рассказывать, от всех не бывших при этом постараться утаить. Станибор давал понять, что разглашение побега повредит чести Прияны, а ему в ответ намекали, что тогда она уже не сможет послужить средством ни для каких выгодных союзов. Условились молчать, а Станибор пообещал не выдавать Прияну за Всесвятова сына, пока она сама не пожелает.

Но хотя никто ее не трогал, дома ей не жилось. Сердце не лежало ни к какому занятию. Бралась было прясть, но Ведома, только глянув на лицо сестры и веретено в ее руке, подошла и отобрала веретено.

– Ты точно как матушка сейчас, она лет десять так просидела! Видеть не могу! Лучше ничего не делай!

Никто Прияну не бранил, но само присутствие людей вокруг докучало ей. Она не вышла до конца из Нави, куда вдруг заглянула, не успев выпустить руку умирающего Хакона. Пережитые тогда ощущения порождали множество мыслей. Она вдруг как будто повзрослела лет на десять. Ведома, напуганная этими переменами, снова рассказала ей в подробностях все, что случилось с ними обеими восемь лет назад: что она, Прияна, вовсе не умирала и даже не болела, а в могилу Рагноры Сверкер приказал положить тело девочки тех же лет, умершей по дороге дочери чьей-то полонянки из тех, что везли на Волжский путь продавать. А потом, когда Ведома поддалась на обман и вернулась, Сверкер придумал целую сагу о том, как обе его дочери якобы три года прожили у Кощея.

– Ты не умирала! – внушала Ведома. – Жила у матушки, только из избы тебя не выпускали, чтобы люди не видели. Ты не встречалась с Кощеем. Ты – обычная девка…

И умолкала беспомощно, сама сомневаясь в своих словах. Пусть тело Прияны не опускали в бабкину могилу, но дух ее Навь посчитала за свою добычу. Законную добычу, отданную тем, кто имел право отдать, – родным отцом.

Однако попрекать Сверкера поздно. Прияна, внучка знаменитой колдуньи, обеими ногами встала на указанную тропу и не могла сойти. Уже через день после возвращения домой она запросилась в избушку Ведьмы-раганы.

– Не насовсем, до весны. Пока в себя не приду. Здесь тяжело мне. Постоянно будто натыкаюсь на кого-то… Там просторнее.

Ведома не испугалась и не стала ее отговаривать. Она понимала: где недуг подхвачен, там и будет излечен.

– А может… лучше бы и насовсем, – помолчав, сказала Ведома. – Один жених тебя забыл. Другого Мара унесла. И что дальше будет, если Станята не шутя решил с Киевом раздружиться, а с Полоцком задружиться? Не случилось бы новой войны. А так – жила бы в лесу… Все бы тебя уважали, почитали, тронуть не смели. С твоим родом, да славой, да… Ведь дар у тебя есть. Бабкин дар. У меня – наука ее, а у тебя – сила. Теперь-то видно. Не ту внучку она учила. А может, как она умерла, сила к тебе и перешла. Но я теперь уж думаю: станешь Ведьмой-раганой – будешь великой волхвитой, из всех на свете сильнейшей. Все князья к тебе будут ходить на поклон и совета просить. А кто из них верх над другими возьмет – тебе нужды нет…

Прияна не ответила, но обнаружила, что мысль провести в избушке Ведьмы-раганы всю жизнь не вызывает у нее неприятия. Честолюбивые мечты о том, чтобы сравняться с Эльгой киевской и превзойти ее, развеялись дымом. Ей слышался раскатистый хохот судьбы: они тут строили замыслы великих держав от моря до моря, но стоило лишь попытаться перейти от мечтаний к делу, шагнуть один раз – и судьба показала им, как хрупко само тело человека, как близка к нему смерть и как ловко накидывает петлю на самую гордую шею. Судьба сломала Хакона – мужчину княжеского рода, в расцвете сил, наделенного умом и отвагой, способного повелевать народами – и сломала так же легко, как дитя сминает в кулачке скорлупу яйца малиновки.

А она, Прияна, со всеми ее достоинствами и устремлениями, ничего не смогла сделать. Судьба – гора каменная, и никакая решимость не поможет сломить эту мощь.

Прияна тосковала по Хакону, как будто и правда потеряла мужа. Ей вспоминался его взгляд в тот далекий вечер в Смолянске, ласковый и немного грустный. Теперь казалось, будто она держала в руках слиток золота да выронила. Хакон был самым благородным человеком, какого ей случалось встречать. Имеющий право на столь многое благодаря знатному роду и личным качествам, он хотел лишь одного: исполнить свой долг, сохранить свою честь, не посягая на чужую. Такой хороший человек должен быть награжден богами… Не может быть, чтобы боги не придумали награды для того, кто умер от болезни, хотя достоин самой славной гибели, которую воспели бы сказания!

И Хакон с самого начала знал, что они не могут быть вместе! И объяснил ей, но она, увлеченная мечтами, любовными и честолюбивыми, не хотела верить. В своих помыслах Прияна залетела куда дальше, чем позволяла действительность, и теперь расплачивалась за товар, которого не покупала. Перед глазами стояла та темная нора, лаз на тот свет, и никакой иной дороги Прияна для себя не видела. Тоска, ощущение беспомощности, неудачливости, одиночества до конца дней мучили во сне и наяву.

Это было первое ее взрослое разочарование, и она еще не знала драгоценного свойства человеческой души: поникнув, как трава в непогоду, со временем та вновь расправляется и растет дальше. На коротком жизненном пути юности первая же яма кажется бездной, из которой выхода нет и не будет.

Поглядев на девушку и посоветовавшись с матерью, Станибор велел запрячь лошадь в сани, бросил туда лыжи и топор и сам поехал в лес. Дорогу к избушке Ведьмы-раганы он хорошо помнил: здесь он в раннем отрочестве прожил несколько лет, а потом навещал мать. Убедившись, что изба в целом пригодна и печь топится, он подновил обветшалости и приметил, чего не хватает. А через пару дней, посадив в сани Еглуту и Прияну, повез их туда. Князь и его мать в тот же день вернулись, а Прияна осталась.

Казалось бы, одинокой девушке в чужой избе, в глухом лесу, да зимой, должно быть жутко. Однако, улегшись спать на лавку, где до нее совершали свои ночные странствия несколько поколений волхвит, Прияна впервые за много дней ощутила покой. Как будто Навь, видя, что жертва повинуется, ослабила натяг петли.

Так она и зажила: один на один с Навью. Топила печь, варила кашу, мела избушку, пряла. Однообразная жизнь, не нарушаемая никакими впечатлениями, приносила покой. Раз в неделю или реже являлся на лыжах кто-то из вилькаев – они жили поприщах в пяти от нее, – приносил дичь, рыбу, рубил дрова и складывал под навесом у стены. Прияна не пускалась в долгие разговоры, лишь отвечала на вопрос, все ли хорошо – и обнаруживала, что ее горло почти отвыкло от звуков человеческой речи. Раз в неделю Ведома присылала ей хлеб и еще что-нибудь из припасов: Прияна вставала на лыжи и с коробом за спиной пробиралась три поприща через лес к Ведьминой ели на берегу речки, впадавшей в Днепр, давнему месту встреч. Навещать Ведьму-рагану в ее обиталище не позволялось: это место принадлежало к Нави. Но если кому-то требовалось с ней повидаться, то здесь ее и поджидали. Правда, ждать иным приходилось по многу дней.