Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

Тут же они выскочили на гребень высотки и стали спускаться по пологому скату вниз. Башня снова совершила стремительный разворот, и Елень сам, без команды, зарядил пушку.

– О господи, как на карусели, на ярмарке. В голове все вертится, – вздыхал Черешняк.

– Отец, вон уже можжевельник. Вылезаете? – спросил проводника Елень.

– Да где уж тут, я теперь с вами.

Танк въехал на участок земли под паром, кое-где покрытый островками голубоватого можжевельника. Из-под гусениц вылетали высокие султаны песка, машину окутало клубами пыли.

– Впереди окопы! Янек, к пулемету! – Василий выстрелил, и близко разорвавшийся снаряд указал Косу цель.

Сверху обзор был лучше, чем с места пулеметчика, поэтому Янек не сразу увидел сквозь пыль извилистую линию окопов, а над брустверами – каски, сразу три рядом, и руки вражеских солдат, устанавливавших тяжелый пулемет.

Танк качался, подпрыгивал, поймать цель на мушку было нелегко, и Янек выпустил длинную очередь, чтобы если не попасть, то хотя бы прижать врагов к земле. Слева от них Янек заметил здоровенного немца с фаустпатроном. Расстояние до него быстро сокращалось. Кос повел стволом и тут же нажал на спуск. Он не знал, попал или нет в этого верзилу, потому что танк подпрыгнул на бруствере окопа и помчался дальше через поле.

– Где дома? – спросил Василий.

– Да домов нет, трубу должно быть видно, вон оттуда, где две сосны.

– Механик, влево. Еще левее, хватит.

Короткий свист, взрыв. Стена песка заслонила трубу и сосны. Тут же последовал второй взрыв.

– Тяжелые минометы, – проворчал Елень.

Внезапно словно огромная лапа уперлась в лоб танка, остановила его на мгновение и подбросила вверх. Оглушительный грохот больно ударил в уши, пыль и дым заполнили танк. Шарик было взвыл, но быстро замолчал.

– Ой, спина, пресвятая Мария! – вскрикнул Черешняк.

Танк не остановился, только сбавил ход, продолжая деловито молоть гусеницами.

– Насос сел! – охрипшим голосом крикнул Саакашвили. – Иду на ручном.

– Дотянешь?

– Дотяну.

– Густлик, ракеты.

Скрежетнул замок люка. Елень с минуту возился и наконец крикнул:

– Вот черт! Заклинило!

– Внимание, впереди наши. Сбавь ход, сворачивай вправо, еще правее. Тормози! – скомандовал Василий Григорию.

Но было уже поздно. Василий увидел, как из окопа перед ними поднялся широкоплечий солдат в изодранной форме, со светлыми волосами, выбившимися из-под каски на лоб, и, широко открыв рот, что-то закричал, и швырнул под танк связку гранат.

Взрыв ударил в броню, танк подбросило. Черешняк упал на ящики с боеприпасами, на старика навалился Густлик. Мотор заглох, танк остановился. Запахло дымом. Саакашвили больно ударился головой о броню, разбил правое колено. Злость взяла его: ведь он видел через смотровую щель, кто их атакует. Он не выдержал, открыл передний люк и закричал во все горло:

– Дурак, тебе повылазило, что ли? Своих бьешь, машину гробишь!.. – И он добавил еще несколько слов, которые лучше не повторять.

Василий соединил контакты. Электрический ток побежал по проводам к корме танка. Искра подожгла дымовую шашку, укрепленную на броне. Густые клубы рвались в стороны и вверх, окутав танк желтым смердящим облаком.

– Механик, заводи мотор и держи на оборотах. Густлик, давай еще раз попробуй открыть люк.

Елень пододвинул ящики, встал на них и, упершись спиной в металлический круг, стал разгибаться, все ниже опуская голову и тяжело дыша при этом. Наконец люк подался. Крышка с треском отскочила вверх.

– Механик и Черешняк – на месте. Остальным покинуть машину.

Трое танкистов по броне соскользнули на землю. Разорванная гусеница лежала, как длинный уж. К счастью, танк шел на малой скорости и не успел съехать с гусеницы. Совсем рядом в густом дыму показались фигуры красноармейцев с автоматами, направленными в грудь танкистам.

– Кто такие? – грозно спросил тот самый, что бросил гранаты. Он стоял ближе всех, держа в руке немецкую снайперскую винтовку.

– К капитану Баранову с пакетом.

Из дыма появился низкого роста мужчина, с перевязанной головой, с офицерскими погонами на выгоревшей, перепачканной землей гимнастерке. Лицо его было черным от пыли, покрасневшие глаза слезились не то от едкого дыма, не то от недосыпания.

– Я Баранов.

– Поручник Семенов из польской танковой бригады. Вот приказ командира. Но если мы так будем стоять и не наденем гусеницу, пока немцы не спохватились, они нас всех перебьют.

Капитан ничего не ответил, взял пакет и рукой подал знак своим бойцам. Те бросились помогать. Когда танк наехал на вытянутую на земле гусеницу, бойцы, кашляя и задыхаясь в дыму, соединили звенья. Машина медленно двинулась за светловолосым снайпером, указывавшим дорогу, и перебралась через линию окопов.

Сброшенная с брони на песок шашка еще продолжала дымить, закрывая бойцов от врага. Танк проехал метров пятьдесят в глубь позиции, затем свернул за развалины сожженной хаты и остановился за грудой кирпичей. Солнце уже скрылось за горизонтом, башня танка почти не различалась в темноте, но немцы все же заметили движение, дали два выстрела наугад. Снаряды разорвались далеко в тылу.

Григорий выключил мотор, и сразу воцарилась звенящая тишина. С севера, откуда танкисты прорвались к окруженным гвардейцам, докатывалось эхо боя, а здесь было спокойно.

– Осмотреть позицию и выйти из машины, – приказал Василий.

Выбирались по одному, не спеша. Сейчас, после проведенного боя, на них навалилась усталость: сказывались перенесенное нервное напряжение и ночь без сна.

Черешняк, не выпуская из правой руки винтовку, лег на живот, а левую руку подложил под голову. Шарик, поджав хвост, улегся рядом с Янеком, тяжело дыша и повизгивая. Танкисты смотрели на стоящий рядом танк, как смотрят на смертельно раненного коня. Броня танка стала шероховатой от клочков обгоревшей, ободранной краски, покрылась царапинами. В таком виде они добрались до места назначения, но ведь выполнено меньше половины задания. Как привести в порядок поврежденную машину? Выберутся ли они отсюда живыми?

Командир советского батальона сидел поодаль на дне бывшего погреба, перекрытие которого развалил снаряд. Капитан, прикрывшись полой накидки, читал приказ, сверяя данные по карте. Молодой длинноносый автоматчик, такой же щуплый, как и его командир, светил карманным фонариком. Огромный светловолосый сибиряк со снайперской винтовкой в руке стоял, опершись на пень срезанной сосны, и молча смотрел на танкистов.

– Ребята! – тихо позвал Василий. – Ребята! – повторил он громче.

Они поднялись и посмотрели на Семенова.

– Докладывайте, у кого что.

– У меня все в порядке, – первым отозвался Елень. – Стукнуло только люком, но теперь ничего.

– Топливный насос отказал, – с сожалением заговорил Саакашвили. – Я еще раньше, перед учениями, просил: «Дайте новый». Дали старый, сказали, что заменят. Не заменили. На ручном сотню-другую, может, немного больше проеду, а дальше не потянет. И колено разбил, болит – сил нет. Хоть бы эта рыжая Маруся тут была…

– Лампы разбились при последнем взрыве, – перебил Григория Янек. – Связи с бригадой нет и не будет.

Все понимали, что теперь они похожи на человека, глухого и хромого, непригодного к бою.

Низенький капитан выбрался из погреба, присел рядом с Василием.

– Досталось вам.

– Досталось.

– Глупо, что от наших, но вы сами понимаете.

– Понимаю. Нам нужно было сигнал ракетами подать, да не удалось: осколком верхний люк заклинило.

– На рассвете будем пробиваться. Не знаю только, продержимся или нет. Немцы лезут без передыху, а у моих людей по десяти патронов осталось.

– Мы прихватили для вас патроны.

– Это здорово. Может, и для орудия тоже немного снарядов дадите? У меня осталась одна семидесятишестимиллиметровка.

– Дадим. Тем более что наш танк здесь останется, с места сможет вести огонь. На ходу хуже. Мы с вами пойдем. Еще два ручных пулемета есть.

Баранов разослал связных. В надвигавшейся темноте к танку начали собираться бойцы. Елень выдавал им ящики с патронами. Снаряды брали но два сразу, уносили под мышкой.

– Противопехотные мины тоже есть.

– Некому устанавливать, люди спят. Перед рассветом, как уходить будем, закопаем их. Сейчас в каждом отделении по одному человеку дежурят и всех будят, как только немцы лезть начинают. – Капитан взглянул на часы и добавил: – У них во всем орднунг – порядок, значит. Воюют по часам. Через пятнадцать минут полезут.

– У вас не на чем снаряды к орудию подвезти? Быстрее дело пошло бы.

– У меня есть две лошади, но я их берегу. А то, боюсь, раненых не вывезем.

Баранов говорил медленно, словно выдавливал каждое слово из себя. На лице было написано безразличие, как у человека, смертельно уставшего. Только когда он встал, оживился немного.

– Я пойду, сейчас начнется. Вы не обижайтесь, глупо получилось. От всего сердца вам спасибо. Теперь мы хоть пробьемся, а так все до одного остались бы в этом песке.