Тринадцать часов - Деон Мейер

— Мистер Гейсер, я понимаю, как вам сейчас тяжело.

Гейсер покачал головой, не поднимая глаз.

— Моя Мелинда… — Голос у него пресекся. — Моя крошка…

Гриссел молчал.

— Она попросила Господа простить ее, ибо она слаба. Я спросил, не украла ли она чего-нибудь, а она ответила: конечно нет. И все повторяла: Евангелие от Иоанна, глава первая, стих восьмой. Наконец я не выдержал и спросил, что же она сделала. Тогда она открыла глаза и ответила, что согрешила в кабинете Адама Барнарда, потому что оказалась не такой сильной, как я думаю. Ей не удалось победить дьявола. Я спросил, что за грех она совершила, и она ответила: «Плотский грех, медвежонок, смертный грех прелюбодейства…» — У Гейсера сорвался голос, и он замолчал, закрыв лицо обеими руками. Бенни Гриссел с трудом удерживался, чтобы не вскочить и не хлопнуть здоровяка по плечу, чтобы утешить его, привести в чувство. Сам он с двадцати пяти лет привык к скептицизму и отказывался верить чему-либо без доказательств. Когда над головой человека занесен карающий меч правосудия, человек способен на все — на душераздирающие истории, на слезные отповеди, на благородное негодование по поводу ложного обвинения, на решительный протест, на глубокое раскаяние или приступ жалости к себе. Представители рода человеческого способны лгать на удивление искусно. Иногда им удается обманывать даже самих себя, и они совершенно искренне убеждены в своей мнимой невиновности.

Поэтому Гриссел не встал со своего места и не ринулся утешать Гейсера. Он сидел и терпеливо ждал, пока здоровяк перестанет плакать.

Галя Федорова нажала кнопку, и на неоновой вывеске под крышей заплясали лампочки. От их мерцания зал клуба сразу погрузился в сумерки.

— Можете подождать здесь, — сказала она Вуси, показывая на стол и стулья вокруг танцплощадки. — Выпить хотите?

— А чай у вас есть?

Управляющая улыбнулась:

— Я прикажу, чтобы вам заварили.

И ушла.

Вуси прошелся между столиками. С ночи их еще не расставляли.

Он снял стулья с одного стола и сел. Выложил перед собой блокнот, ручку, мобильник. Огляделся по сторонам. Справа вдоль стены длинная барная стойка, обшитая толстыми брусьями. Стены разрисованы парусниками и сценами кораблекрушений. Между кораблями — неоновые черепа с костями. Слева, у служебного входа, стоят вертушки и электронное оборудование, а в центре разместился танцпол. Наверху подготовлены места для диджеев. Вверху, под потолком, висят стробоскопы и прожекторы. Сейчас все светодинамические установки выключены. На всех четырех стенах огромные динамики.

Вуси попытался представить, как же здесь все было вчера ночью. Сотни людей, громкая музыка, извивающиеся в танце тела, мерцающий свет. А сейчас здесь тихо, пусто и… как-то не по себе.

Страшно ему в этом ночном клубе.

Как и в этом большом городе. Все дело в людях, подумал Вуси. Раньше он служил в Кайелитше — жутковатом пригороде, где убийство и насилие считаются обычным делом, где стоят лачуги из картона, где царит ужасающая бедность и где люди изо дня в день борются за выживание. Но обитатели Кайелитши встречали его с радостью. Он олицетворял собой закон и порядок. Он сам вышел из народа, и простые люди относились к нему с уважением и охотно шли ему навстречу.

Девяносто процентов преступлений, совершаемых в таких бедных пригородах, раскрываются сразу, что называется, по горячим следам. А здесь, в городе, все гораздо сложнее. Приходится заранее обдумывать каждый свой шаг, каждое слово, ко всем искать подход… Здесь все друг другу враги и все друг друга подозревают. Он здесь чужой. Недаром его мать говорит:

— Сейчас никто никого не уважает. Вот что плохо при новой власти.

Мама работает в Книсне. Она вырезает из дерева слоников, а потом долго шлифует и полирует их, пока фигурки не становятся как живые. Но торговать своими фигурками в придорожном ларьке рядом с лагуной мама отказывается наотрез:

— Потому что ни в ком нет почтения.

«Новая власть» для нее олицетворяет все, что находится «на том берегу», за мутными водами Рыбной реки и реки Мзимвубу. Но «дома», то есть в Гвилигвили, работы нет. Поэтому она оказалась как будто в ссылке; в новом мире она чувствует себя изгоем. Ей неуютно, хотя за покупками она выбирается нечасто, всего раз в неделю. Все остальное время она сидит перед своей хижиной из кровельного железа в Южном Кайалету, вырезает слоников и ждет, когда сын позвонит ей. Вуси специально купил ей мобильный телефон, чтобы чаще разговаривать. Еще ей звонит Зукиса — сообщает, сколько ее фигурок продали непочтительным туристам.

Вуси вспомнил о патологоанатоме Тиффани Октябрь, стройной молодой женщине. У нее такие же добрые глаза, как у его матери, такой же мягкий голос, за которым как будто кроется большая мудрость.

Позвонить ей? Пригласить куда-нибудь? Вуси сжался от страха.

Согласится ли она пойти на свидание с коса?

«Почему бы и нет? Попробовать-то стоит», — сказал Гриссел.

Вуси нашел в блокноте номер морга. Набрал цифры. После нескольких гудков ответила секретарша. Вуси набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

— Будьте добры, позовите, пожалуйста, доктора Октябрь.

Но тут мужество покинуло его; страх того, что она ответит «нет», разъедал внутренности, как раковая опухоль. Испугавшись, он нажал отбой.

Вуси выругал себя на коса и тут же позвонил Бону Купидону, единственному знакомому ему сотруднику отдела по борьбе с организованной преступностью. Купидон сидел в Южном Бельвиле. Пришлось долго ждать, прежде чем Купидон ответил своей обычной самоуверенной мантрой:

— Говорите!

Вуси поздоровался и спросил, что им известно о Геннадии Демидове.

Купидон присвистнул — как всегда, демонстративно.

— Кто же не знает Гену! Мы зовем его Царем, понял намек? Братец, ему принадлежит весь город, ну, не весь, но почти весь. Проституция, наркотики, шантаж, отмывание денег, сигареты…

— Он владелец ночного клуба «Ван Хункс»…

— Да. У него есть и еще один клуб, на Бре-стрит, «Красная Москва». А еще пансион в Ораньезихте, который на самом деле обыкновенный бордель. Поговаривают, что и «Гад ползучий» на Лонгмаркет тоже принадлежит ему, хотя по документам у «Гада» другой хозяин.

— Что за «Гад ползучий»?

— Интернет-кафе и бар на Гринмаркет-сквер. Там проще всего в Кейптауне разжиться травкой.

— Вчера ночью на Лонг-стрит перерезали горло девятнадцатилетней американской туристке. Незадолго до гибели девушка с друзьями была в «Ван Хунксе»…

— Вуси, это наркотики. Похоже, девчонка их кинула. Да, русские — они такие. Серьезные ребята, шутить не любят…

— Что значит «кинула»?

— Вуси, Демидов ввозит к нам крупные партии наркоты. И продает их дилерам. После каждой сделки он обогащается на сотню тысяч рандов.

— Так почему же вы его не арестуете?

— Все не так просто, братец. Он не дурак.

— Но ведь девушка приехала только вчера, она попала в Кейптаун впервые в жизни. Какая она наркоторговка?

— Может, она — «лошадка».

— Что такое «лошадка»?

— Так называют тех, кто провозит наркотики на себе. В самолетах, на рыболовецких судах — в общем, как только можно.

— Ясно, — сказал Вуси.

— Видимо, она не довезла товар до места. Такое случается. В общем, на сто процентов не ручаюсь, но уверен: скорее всего, дело в наркотиках…

Не скрывая неудовольствия, начальник участка «Каледон-сквер» шагал по коридору за инспектором Мбали Калени.

Еще десять минут назад все у него было под контролем; участок функционировал, как всегда, без срывов. Нормальный рабочий режим. И вот является толстуха, входит без стука к нему в кабинет, распоряжается так, будто она здесь главная, требует, чтобы ей выделили отдельный кабинет, которого у него нет. Она отказывается сидеть в одной комнате с представительницей социальной службы! И вот он уже получил нагоняй от начальника уголовного розыска; комиссар обвинил его в том, что он позорит полицию! Теперь в его кабинет въезжает социальная служба, а эта нахалка получает отдельную комнату!

Они вошли в дежурную часть. Инспектор Калени толстенькая, кургузая, спереди и сзади все оттопыривается. И зачем с такой фигурой носить черный костюм в обтяжку? На плече болтается большая черная дамская сумка, на поясе толстая черная кобура с табельным пистолетом. Служебное удостоверение висит на шее, на шнурке — скорее всего, иначе никто не поверит, что она служит в полиции.

Мбали Калени остановилась посреди зала, широко расставив ноги, и дважды сухо хлопнула в ладоши.

— Слушайте меня, все! — закричала она с сильным зулусским акцентом.

Сотрудники начали вертеть головой.

— Тихо! — скомандовала она резко и громко.

В дежурной части воцарилась тишина. И дежурные, и потерпевшие, и свидетели уставились на нее.