Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос - Питер Грин

— Можно, я дам тебе совет? — врастяжку произнес он — Не бойся, я не скажу ничего страшного. Я и так знаю заранее, что следовать ему ты не будешь.

— Ну и прекрасно, — выдохнула я, от чего почувствовала еще большую неловкость.

— Политика — особенно та, в которую ты втянулась, — грязная игра, — сказал Питтак. — Ничего общего с Гомеровым величием. Ты можешь похвастаться, что знаешь правила игры. А я могу тебя заверить, что не знаешь. Ты — ягненок, заблудший в лесу, где рыщут хищные волки. Возвращайся на свое место, пока они не унюхали тебя.

— А где, по-вашему, мое место? В постели?

Питтак вздохнул:

— Ты очень похожа на свою мать. Ты так не считаешь?

— Нисколечко.

— Что ж, не будем спорить по этому вопросу. Я сказал все, что мог. Подумай хорошенько.

— Еще чего.

Я стала вставать, разглаживая платье, но прежде чем успела подняться, Питтак взял стоявший у него на столе серебряный колокольчик и позвонил, давая понять, что это он заканчивает разговор. В искреннем детском раздражении я топнула ногой и вдруг поняла — слишком Поздно! — что этим только сыграла ему на руку. К счастью, я успела почти полностью восстановить свое достоинство, пока явился его слуга, а за ним и Праксиноя.

— Вот эта юная госпожа уходит, — решительно сказал Питтак. — Проводи-ка ее до порога.

Пока Праксиноя укутывала мне плечи легкой шалью, он не спускал с нее откровенно похотливого взгляда, что едва не вывело меня из себя окончательно. Все же я одарила хозяина приятной улыбкой и сказала:

— Я обещала проведать Хиону, перед тем как уйду,

Хиона была Супругой Питтака, принесшей ему порядочное приданое; все в один голос говорили (и, по-видимому, не без основания), что он взял женщину ниже себя по положению только из-за денег. Теперь Хионе уже порядком за тридцать; это была милая, одевавшаяся по-домашнему толстушка с небрежно покрашенными волосами и удивительным талантом готовить изысканные кушанья. При всем моем отрицательном отношении к главе семейства она мне нравилась. Я даже удивлялась иногда, как два таких непохожих друг на друга родителя могли произвести на свет Андромеду. Что же касается Тиррея, младшего братишки Дромы, то тут удивляться было нечему: вылитый отец, только еще чернявее и еще больший грубиян.

— Не провожай меня, Феон, не беспокойся, — сказала я слуге.

— Как вам будет угодно, моя госпожа, — кивнул он. Может, я ошибаюсь, но, кивнув — или даже едва заметно моргнув, — он на миг изменился в лице. — Я сообщу хозяйке, что вы к ней идете.

— Хорошо, — добродушно сказал Питтак. — Ступай.

Он вдруг стал похож на нашалившего школьника,

которого переполняет тайная радость от содеянных проказ; только глаза у него оставались по-прежнему холодными и наблюдательными, и я содрогнулась от мысли, какого же опасного врага я обрету в его лице, если мы вдруг рассоримся.

Шагая по коридору, замкнутая и растерянная, я едва не натолкнулась на высокого расфуфыренного щеголя с желтоватым болезненным цветом лица, черными блестящими кудрями и горячими темными глазами. Его пальцы едва не ломались под тяжестью многочисленных перстней, от него разило дешевыми духами. Это был Деиномен — в прошлом он входил в состав Совета Благородных, хотя никакой роли там не играл.

— Сафо, милая, — сказал он, и я почувствовала, как его пальцы быстро заскользили по моему плечу. — Какая встреча! — Его черные глазки быстро мигали. — Питтак — счастливый малый. Правда, ему повезло?

Намек разгневал меня больше, чем все предыдущее, вместе взятое. Я резко отскочила, кивнув при этом.

— Прости, Деиномен. Я и так опаздываю. У меня нет времени для пустых разговоров.

Это его ничуть не покоробило. Он только рассмеялся:

— Да все всегда спешат. Куда от этого денешься?

— Кланяюсь вам за то, что вы так просвещены, Деиномен, — сказала я и поскакала по коридору.

Я с такой силой чувствовала на себе взгляд этих распутных глаз, что мне даже доставлял удовольствие шорох моих убегающих юбок. Наконец он повернулся, невзначай ахнул на прощанье и зашагал по сводчатому коридору в направлении жилых комнат Питтака. Как сейчас помню, о чем я тогда подумала— какую же неуклюжую пару заговорщиков мы с ним составили. И смех и грех!

Я поведала о своих беспокойствах Алкею и по..„ила в ответ, как, наверное, и следовало ожидать, очень мало сочувствия. Уроки поэзии, введенные моей матерью, теперь стали привычной частью повседневности ~ вот только при любом напряжении воображения их никак нельзя было назвать «уроками», ибо если они иногда и имели хоть что-то общее с поэзией, то это было скорее исключением из правила. В тиши семейной библиотеки, где они проводились, нам дозволялось хоть стрелять из рогатки друг другу по затылкам, коль скоро в том возникала необходимость. К моему раздражению, Алкей оказался очень начитан — я-то думала, что при таких дурных манерах он непременно окажется непроходимым тупицей. Ему явно нравилось развеивать это заблуждение — да так, что он старался растянуть это удовольствие как можно дольше. Во время наших занятий Праксиноя и одна из домашних рабынь Алкея сидели в углу, прядя шерсть и перешептываясь о том о сем.

В комнате, где проходили уроки, как и в большинстве других комнат этого старинного, пропитанного духом традиций и любовно ухоженного дома, царила удивительная атмосфера надежности и спокойствия. Здесь пахло воском, пылью и кожей, смолистым кедром и благоуханными ароматическими травами. Над полками, уставленными коробочками со свитками, висели тяжелые, сильно выцветшие ковры, а пожелтевшие бюсты предков Алкея смотрели вниз с очевидным неодобрением на этого чудаковатого — если не сказать блаженного — отпрыска, неожиданно выскочившего на этом семейном дереве.

Я пересказала ему суть своего разговора с Питтаком. Он выслушал, не говоря ни слова, насупив тяжелые брови и переплетя пальцы. Я не знала, куда деть глаза, и все смотрела на густые темные волосы, произраставшие у него на лопатках. Вдоль смуглых мясистых предплечий они становились еще гуще и ложились в одну сторону, точно шерсть у животного.

Когда я закончила рассказ, он по-прежнему молчал. Только еще больше нахмурился и уставил взгляд на вытертый черно-белый узор мраморного пола. Но заподозрить за ним что-нибудь нечистое я не могла.

— Ну, так что? — спросила я резко.

— А именно?

— Как человек его положения может позволить себе так рассуждать!

Алкей откинулся назад в своем кресле. Ленивым движением он взял кувшин вина и налил по чаше себе и мне. Затем, по-прежнему хмурясь, он взял из вощеной плющевой вазы яблоко и сосредоточенно, как если бы от этого зависела вся его жизнь, очистил и разрезал его на четыре части серебряным фруктовым ножичком.

Наконец он произнес:

— Так, значит, вы все — заговорщики, объединенные общим делом? Пожалуйста, поправь меня, если я не так понял.

Я так и вспыхнула. В чем Алкею не откажешь, так это в умении одним ударом выбивать краеугольный камень из построений собеседника. Я поняла это, когда он сказал эти слова; и от Алкея не укрылось, что я это понимаю. Он вздохнул и продолжил:

— Так, стало быть, коль скоро мы все втянуты в заговор с целью устранения этого режима, ты полагаешь, что все мы должны руководствоваться одними и теми же соображениями — благородством, добродетелью, моралью, которыми оправдаем наши действия?

— Так какие же еще, по-твоему, могут быть соображения?

Он снова изучающе посмотрел на меня:

— Ты и вправду веришь в это. Как странно. — И Алкей с неожиданной нежностью на мгновение положил мне ладонь на плечо. — Постарайся понять, Сафо, — сказал он. — Если дело стоит того, чтобы за него сражаться, то не следует придавать значения тому, что средства могут вызвать сомнения, а заговорщики — просто-напросто мошенники, преследующие свою выгоду. Важен результат.

— Неправда. Неправда! — воскликнула я. — Нельзя же строить добротный дом на негодном фундаменте!

— А если нет выбора?

— Дом рухнет.

Мгновение мы помолчали. Затем Алкей, к моему удивлению, кивнул:

— В самом деле. В самом деле.

— Значит, в конце концов ты согласился со мной?

— Нет.

— А с тем, что Питтак сказал мне…

— Ну, это совершенно другое.

— Но я же вижу, что это тебя волнует.

— Да. Волнует. Как ты знаешь, я всегда предпочитал, чтобы моя кожа оставалась целой. — Уголки его обросшего бородой рта опустились вниз, изобразив маленькую полуулыбку.

— Так почему…

Алкей допил вино одним глотком и налил себе еще. Мне показалось, что беседа ему наскучила.

— Питтак дал тебе добрый совет, — сказал он. — Прими к сведению.

— Ты со мной разговариваешь как с ребенком.

— Может быть. И все-таки, по-моему, совет хороший.

Я сцепила пальцы, чтобы не дать волю рукам. Так и