Центр круга - Slav

— Деньги. Продукты.

— На месте все, – заверил Антонин, поставил корзинку на траву, – не боись. Как велели, все купил. И сдача…

Тут он нахмурился, зашептал приглушенно:

— …как думаешь, мистер Дикрепит сильно удивится, если сдачи будет больше, чем полагается? А‑то те парни… потом еще…

Том почувствовал дурноту, спросил севшим голосом:

— Ты еще и ограбил их?

— Больно надо! – подбоченился Антонин с оскорбленным видом. – Они сами всучили, чтоб я того… отвязался. Вот.

— Какого беса ты к ним вообще полез?

Антонин упрямо нагнул голову.

— Всемером на одного, да еще и на беззащитного. Нечестно.

— Закрываешь глаза и проходишь мимо! Это естественный отбор. Выживает самый приспособленный!

— Но ведь жалко… а если бы Элджи был на его месте, ты бы тоже прошел мимо?

Пальцы Тома сжимались и разжимались, быстро оглядел вокруг себя газон, взгляд напоролся на секатор. Антонин заметил это движение, спросил с опаской:

— Том, ты же не станешь?..

Коричневые глаза стали безумными, опасно почернели, губы перекосило коварной ухмылкой, секатор подхватил быстро, с животной ловкостью.

— А у меня есть выбор? – наступал Том, голос звучал почти ласково. – Если уж твои родители не потрудились воспитать сына должным образом, выходит мне придется. Сейчас будем выбивать и шальную дурь, и никчемную жалость.

Антонин, пятясь к дому, второй раз за день, как защитное заклинание, повторил:

— Детей бить нельзя.

— Во–первых, ты уже не ребенок. Во–вторых, в приюте только это и практикуют. Поверь моему опыту, боль – самое действенное средство педагогики.

Пятки Антонина уперлись в первую ступеньку крыльца: дальше отступать некуда, выставил перед собой ладони.

— Том, я больше не буду… даю слово.

— Конечно, не будешь! – сорвался Том, отбросив секатор, лицо и шея налились тяжелой кровью. – Это первая и последняя рабочая форма, которую я смог достать в приюте. Галопом к мисс Вудгроуз! Ныть, умолять, скулить, коленками половики протирать… все что угодно, но чтобы она заштопала это безобразие! У тебя полчаса.

Всего через секунду, а то и меньше, Антонин исчез в доме. Том даже зарычал от бессилия, на ходу схватил корзинку, бутылки с молоком обиженно звякнули. Расстояние до дома мистера Дикрепита преодолел быстро, шаг от гнева был размашист, стремителен, с губ еще срывались ругательства, за которые и от церкви могут отлучить.

Остановился резко, у приоткрытой двери террасы. Негодование на Антонина еще кипело по венам, и Том забыл о приличиях, выкрикнул чересчур требовательно:

— Мистер Дикрепит!

Старик не отозвался. В приоткрытую щелку видно, что хозяин в кресле–качалке, жилистая рука на подлокотнике, уголок газеты. Скорее всего, просто задремал. Том подождал, вновь позвал, но уже громче:

— Мистер Дикрепит!

И опять без ответа, даже не шевельнулся – крепок днем старческий сон.

— Старый плотник, – выругался Том, бесцеремонно шагнул на террасу. Стал выставлять содержимое корзинки на столик, попутно заговорил, в надежде, что старик соизволит проснуться: – Извините, что без приглашения, мистер Дикрепит, но Вы не отзывались. Тони сейчас у мисс Вудгроуз, однако не думаю, что мое присутствие Вас тяготит. Тут все, как и просили, молоко, хлеб, сосиски, горчица… сигареты, ого!.. не многовато ли, мистер Дикрепит? Сэр?..

Разговор с пустотой начинал нервировать.

Том отставил корзинку, на террасе стало так тихо, что услышал собственное сердцебиение. Закралось жуткое подозрение: разве не должен дряхлый курильщик хоть немного похрапывать? Волосы на затылке зашевелились, но Том все равно шагнул к креслу–качалке. Голова мистера Дикрепита была запрокинута, у уголка рта чуть выступила слюна, плечи разведены в стороны, будто старик пытался скинуть вязаную кофту. Лицо спокойно, никакой тревоги, лишь между бровей залегла глубокая морщина, от краткой боли.

Том стоял неподвижно, только рука сама собой потянулась к старику, а, едва коснувшись, отдернулась. Будто обожглась. И об лед можно обжечься… но мистер Дикрепит не был холоден, рано, да и на дворе теплое лето, небо безоблачное. Какая насмешка.

Том забыл дышать, просто смотрел, запоминал каждую морщинку, каждую деталь и новое пугающее чувство. Запоминал с фанатичностью ребенка, который боится уродливых ведьм, но даже сквозь пальцы поглядывает на картинки с ними, чтобы знать, чего же нужно бояться впредь.

Шаги по мощеной дорожке, со двора послышался знакомый голос:

— Том, я уже все. Не сердись по…

Затем скрип ступеней: поднимается на террасу. Том вздрогнул, воскликнул по–трусливому спешно:

— Стой там! Я выйду!

Антонин остановился с нехарактерным послушанием, медленно попятился. Том с великим трудом заставил ноги двигаться, вышел, плотно закрыв за собой дверь. Глаза смотрели невидяще, пальцы юркнули в карман, сами собой отделяли от связки Крестной два ключа.

— Дойдешь до приюта, как я тебя утром вел. Тем же путем – через лазейку в заборе – проберешься на задний двор…

— Том, что слу…

— Не перебивай! Просидишь в кустах, пока шесть раз не досчитаешь от единицы до ста. Считай неторопливо, тебе спешить не нужно. Затем в наглую… ты это умеешь… через задний двор, дойдешь до приюта. На панику, если таковая будет, внимания не обращай. Она даже на руку: в толкотне сразу не заметят. Ни с кем не говорить, с девчонками тем более. Тем же самым путем, которым мы вчера и сегодня ходили, вернешься в подвал. Будешь сидеть тихо–тихо, пока я не приду. Вот ключи, сбереги их, вечером отдашь.

На бледных щеках Антонина веснушки стали еще нелепее, он спросил совсем тихо, с мольбою:

— Том… Что случилось‑то?

— Мистер Дикрепит умер.

Как свист гильотины. Антонин бросил на закрытую дверь испуганный взгляд, отшатнулся, ключи звякнули в дрожащих пальцах. Больше вопросов не было, настоящий друг, тут же кинулся исполнять.

Едва «умер» прозвучало вслух, Том осознал подлинный смысл произошедшего, кисти рук и ступни внезапно похолодели, колени подкосились. Уже один, он без сил опустился на ступеньку, обхватил голову руками.

Как такое возможно? Есть человек, и вот его уже нет. Просто и страшно. А что остается? Глупые фотографии, пыль на каминной полке, горка окурков и быстро холодеющее тело.

— Всего лишь тело…

***

Это могло бы быть смешно, если не было бы так серьезно.

Рослый полицейский чесал ус кончиком карандаша, тактично кивал, но взгляд оставался незаинтересованным, пустым. То ли уже мечтал о сытном ужине, то ли о мягком диване, тепле от камина. Вокруг тоже толпились сочувствующие и просто любопытные, а робкие поглядывали из окон собственных домов. В толпе виднелись даже знакомые лица сирот, от ряс монахинь вообще в глазах рябило. Еще бы, такой конфуз!