Центр круга - Slav

Антонин жмурился от удовольствия: на конопатом лице плясали солнечные зайчики. Утро летнее, воздух уже согревается, по плечам разливается тепло. Только на траве сидеть холодно, тень от зелени кустов неохотно пускает солнце.

До уха донеслись мальчишеские голоса, Антонин обернулся, осторожно раздвинул ветки: на перекрестке остановились трое сирот. Один неказистый и ярко рыжий, второй – высокий с хитрым улыбчивым лицом, третьим был Том. Сироты попрощались кивками и разошлись, только Том помедлил, дождался, пока собеседники скроются за углом бельевой лавки, затем приблизился к кустарнику. Быстро сел тут же на траву, оглядел пешеходную тропинку.

Даже из своего укрытия Антонин, словно запах горелого, почувствовал дурное настроение друга. Том обернулся вполоборота, желваки вздулись от негодования:

— Я уже говорил, как ненавижу сестру Эммануэль?

— Ругалась? – предположил Антонин.

— Да нет, – резко выдохнул Том. – Просто ненавижу ее, вредная, горластая и вся какая‑то… неприятная. Как жаба бородавочная.

Антонин шмыгнул довольно:

— Не–е, я жаб и лягушек люблю. Они…

— О твоих странностях поговорим позже, – перебил Том. – Вылезай.

Антонин замер с открытым ртом, с опаской стрельнул взглядом на прохожих:

— А м–маглы?

Том отвернулся от кустов, плечи поднялись и опали с тяжелым вздохом:

— Это улица, Антонин. Магловская улица. Магловского города. Не Лондон, но все же… здесь нет никому дела до других. Улицы магловских городов полны, таких как Симон: даже если заметят странность или «ненормальность» другого, ничего не скажут, а самое прекрасное – сделают вид, что и вовсе… ослепли. Главное, не останавливаться, не мешаться под ногами, не кричать и вообще… не привлекать лишнего внимания. Притворишься частью толпы, и тебя не заметят.

— Смотри, – предупредил Антонин, с сопением выбрался из кустов, – моей репутации уже ничто не повредит… А кто такой этот Симон?

— Один сирота, мы росли вместе.

Антонин выпрямился во весь рост.

— А те, с которыми прощался?

Том поднял к Антонину лицо, глаза странно сощурились, но ответил без запинки:

— Тот, что повыше – Гилберт, а рыжий – это Пиклс.

Антонин вдруг скривился, пошарил языком во рту, тут же сплюнул на мостовую клочок паутины. Утер рот и переспросил:

— Пиклс? Что за имя такое?

— Это не имя, – сказал Том, встал с травы и направился к пешеходному переходу, – а фамилия. Имени Пиклс стыдится.

Антонин в несколько шагов догнал его, пошел рядом.

От хлебобулочной лавки потянуло мукой, свежим тестом и горячим хлебом. Мимо прокатил белый фургон молочника, оставляя за собой запах еще теплого молока и сливок. Даже от юноши с лотком веяло сладкой карамелью. Антонин шумно сглотнул слюну, спросил невпопад:

— А почему стыдится?

— Ничего интересного, – фыркнул Том недовольно. Чтоб отвязаться, заговорил быстро: – Его подкинули младенцем, завернутого в простыню и плед, без записки. Только в руке он сжимал свистульку, той, что охотники уток подманивают. Ну, монахини и «пошутили» в своей манере: назвали Даком Пиклсом. Мы с мальчишками, когда еще в западном крыле жили, дразнили его «Кряком».

— И ты дразнил? – изумился Антонин.

Том резко остановился, уставился на него с непониманием.

— И я. Что удивительного?

— Ну, не знаю… – замялся Антонин, пальцы беспокойно шарили в карманах. – Ты больно серьезный. Мне трудно представить тебя с детской дразнилкой.

— Я маленький был, – пожал плечами Том.

Лоб Антонина нахмурился, он звучно поскреб затылок.

— И маленьким тебя трудно представить.

— Какая скудная у тебя фантазия, – рассмеялся Том, двинулся вдоль ряда магазинов. – Еще есть вопросы?

Антонин не успел ответить, только открыл рот, как Том уже продолжил:

— Тогда у меня есть. Вот этот… Дзяд, кто он?

— Домовой наш.

— Определение «домовой» чересчур расплывчато… – нахмурился Том, как констебль при исполнении. – Тут подошло бы «слуга»…

— Не подошло бы, – возразил Антонин. – Дзяд он… он не слуга. Слуга служит, прислуживает, выполняет поручения, приказы. Хотя для него и существуют правила, нарушать которые невозможно, Дзяд своевольный, говорит и думает, как пожелает.

— Зачем же его держите? – спросил Том.

Глаза Антонина расширились от искреннего изумления.

— Держим? Какая глупость. Мы не держим! Он просто есть… так положено.

— Кем «положено»? – усмехнулся Том криво.

— Порядком, – буркнул Антонин, обидевшись на насмешку.

На этот раз Том с большим трудом, но все же сдержал ухмылку, смотрел только на витрины магазинов, яркие и зазывные.

— И это говорит мне сам Антонин Долохов? Противник всяческого порядка и правил?

Антонин стиснул в карманах кулаки, брови опустились на самые глаза.

— Есть правила, которые нарушать нельзя.

— Слышал бы тебя Сенектус…

— Лучше дед, – пробурчал Антонин, взгляд его скользил по противоположной стороне улицы, – гордился бы… А чем тебе Дзяд не угодил?

— Всем, но все это личные впечатления, а вот угроза очень даже реальная.

— В чем угроза? В Дзяде?

— В том, что он знает… – произнес Том туманно. – У меня камень с души упадет, если завтра же твой дед пришлет за внуком кого‑нибудь посерьезнее. Да, только не с пустыми уговорами, а с каретой и кандалами. Этот домовой совершенно не справился с задачей. Хотя… поручать такому существу серьезное дело, все равно, что учить этикету пса.

— Что ты понимаешь… – шепнул Антонин одними губами, помолчал, но тут же заговорил вновь: – Так ты думаешь, его мой дед и послал?

— А кто же?

— Никто, – осклабился Антонин, довольный своей правотой. – Дзяд не пес, на посылках не ходит, да и дед его слишком уважает, чтобы такие мелочи поручать.

— Уважает… – повторил Том, но тут глаза его иронично сощурились: – Постой, мелочами? А я думал, ты единственный внук, наследник дома и все такое.

— Так и есть, – пожал плечами Антонин, – но дед теперь скорее закроет для меня двери дома, нежели станет искать по всей Англии. Он наверняка оскорблен и обижен. Официально объявить о моей выходке, значит, опозорить семью, Дзяд это знает, потому пришел с одними лишь уговорами. Творить волшебство в мире маглов ему все равно нельзя, но почему он не рассказал все деду или родителям, я и сам не пойму.

Том свернул на перекрестке влево, выбрал самую короткую дорогу. Волнение от первой своей прогулки по Офэнчестеру старался унять разговорами.

Теперь их путь лежал через лесистую парковую зону, впереди уже виднелись витой забор, одинокие скамьи и почти нетронутые человеком кустарники, а дальше блестел аккуратный пруд с обжорливыми утками. И вот камень мостовых сменился безукоризненным газоном, трава по бокам дорожки настолько зеленая, что закрадывается подозрение, не пересаживают ли ее ночами? Постепенно звуки города отдалились, стрекот белок и птичьи перебранки заменили гудки клаксонов и шорох шин. Казалось, и воздух в парке чище, свежее. Антонин не удержался, пугнул с дорожки сборище откормленных голубей, некоторые с трудом оторвались от земли.