«Свистящие стрелы» Маодуня и «Марсов меч» Аттилы. Военное дело азиатских хунну и европейских гуннов - Валерий Никоноров

В следующей главе мы подробно остановимся на тактике гуннской конницы, сейчас же только отметим, что конные отряды из числа аланов и других сарматских племен, зависимых от гуннов или же союзных им, присоединялись к их кавалерии для проведения совместных акций — главным образом грабительских набегов (Amm. Marc. XXXI, 3, 1; 3; 8,4; 16,3; Ps.-Aur. Vict. XLVII, 3; Auson. VIII, 1, 31; ср.: Auson, XXVI, 26, 8–9; Pacat. 11,4), увеличивая тем самым мощь натиска гуннской орды. Правда, в комплексе вооружения аланов лук не играл столь важной роли, как у гуннов, тогда как рукопашный бой занимал в аланской тактике гораздо более серьезное место. Хотя Аммиан Марцеллин и утверждает, что аланы, подобно гуннам, отличались быстротой из-за легкости своего вооружения (Amm. Marc. XXXI, 2, 21), они, по-видимому, располагали также и тяжеловооруженной конницей (рис. 54). Так, при описании битвы при Недао (454 н.э.) Иордан упоминает «алана, строящего ряды с тяжелым… вооружением» (Iord. Get 261){98}.

Говоря о коннице гуннов, необходимо упомянуть их коней, вообще игравших огромную роль в повседневной жизни этого народа Письменные источники утверждают, что гунны все делали, сидя верхом: сражались, заключали всякого рода сделки, совещались друг с дугом, ели и пили и даже спали (Amm. Marc. XXXI, 2, 6–7; Zosim. IV, 20,4; cp,: Prisc.fr. 1; 8 D = 2; 11,2 B; lord. Get. 128; Mauric. XI, 2,19 M = XI, 2, 68 D). Латинские писатели, современники вторжений гуннов, сравнивали их с полулюдьми-полуконями — кентаврами (Claud. III, 329–330; Sidon. Cam. II, 262–266; ср.: Aram. Marc. XXXI, 2, 6). Было также распространено мнение, что гунны с трудом ходили пешком (Amm. Marc. XXXI, 2, 6; Zosim. IV, 20,4; Hier. Ep. 60, 17; Suid. s. v. 'Ακροφαλείς’; ср.: Mauric. XI, 2, 19 M = XI, 2, 68–70 D). Впрочем, оно основывалось исключительно на некоторой неуклюжести их походки, свойственной всем другим кочевым народам, для которых конь был главным средством передвижения{99}. 

Аммиан Марцеллин называет гуннских коней внешне уродливыми, но выносливыми (Amm. Marc. XXXI, 2, 6), тогда как св. Иероним противопоставляет гуннских кляч (caballi) римским скакунам (equi) (Hier. Ер. 60,17), однако он же отмечает стремительность первых (Ibid, 77, 8), Но наиболее полную информацию о гуннских лошадях дает уже упоминавшийся выше Вегеций во втором своем труде — руководстве по ветеринарии. В нем он, в частности, указывает, что кони гуннов более других пригодны для использования на войне благодаря их высокой выносливости, работоспособности и стойкости к холоду и голоду (Veget. DAM III, 6, 2). Он особо отмечает исключительную приспособленность гуннских коней к зимним пастбищам, воспитываемую с младенчества, их стойкость по отношению к морозам и снегу (Ibid. II рг. 1–2).

В другом месте своего руководства Вегеций подробно описывает их внешний вид: 

У гуннских [коней] большая и крюкообразная голова; выпуклые глаза; узкие ноздри; широкие челюсти; мощная и твердая шея; гривы, свисающие ниже колен; большие ребра; изогнутый хребет; густой хвост; очень крепкие берцовые кости; короткие ноги; плотные и широкие копыта; впалая брюшная полость и целиком костлявое тело; нет никакого жира в ягодицах, никаких выпуклостей в мускулах; стан более склонен к длине, чем высоте; тощий живот; прочные кости; их худоба привлекательна, и в самой уродливости обнаруживается красота; [у них] сдержанная, разумная и переносящая раны натура.

Все эти данные авторитетного римского специалиста в вопросах военной и ветеринарной служб очень важны для нас еще и как ценное свидетельство современника о высоких природных и боевых качествах гуннских скакунов. Особо в источниках подчеркивается их долголетие, превышающее 50 лет (Isid. Erym. XII, 44; Veget. DAM III, 7,1). По всей видимости, именно такого чрезвычайно приспособленного к военному делу коня с массивной «крюкообразной» головой, длинным корпусом и густым хвостом можно видеть на бронзовой бляхе из Ордоса, где изображен, скорее всего, хуннский всадник (рис. 7, 3, 5). Отличительными чертами гуннских, да и всех прочих лошадей степного центральноазиатского происхождения, рождавшихся и воспитывавшихся в довольно суровых климатических условиях на основе круглогодичного пастбищного табунного содержания на подножном корме, всегда были исключительная выносливость, неприхотливость и достаточно высокая скорость. Все это делало их грозным фактором военной мощи древних и средневековых кочевников, орды которых периодически и со всесокрушающей силой накатывались на Европу.

Данные об использовании гуннами их коней могут быть дополнены интересными сведениями о кочевниках-тюрках из арабской литературной традиции IX в., где говорится следующее: 

Тюрок садится верхом на жеребца или кобылу и выезжает в набег, в путешествие, удаляясь в поисках дичи или же по иной причине, — а за ним следуют кобыла и ее жеребята. Если он не в состоянии охотиться за людьми, то охотится на диких зверей; если он терпит в этом неудачу и нуждается в пище, то режет одну из своих лошадей, а если испытывает жажду, то доит одну из своих кобыл. Если он дает отдых одной [лошади], то пересаживается на другую без того, чтобы сойти на землю{100}. 

Очевидно, во многом такая практика была характерна и для гуннов, вышедших из той же самой природно-географической среды Центральной Азии, что и тюрки. Более того, относительно гуннов утверждается, что если их настигал голод, а это бывало довольно часто, особенно во время военных действий, то они не останавливались даже перед тем, чтобы вскрыть вены своим коням и питаться их кровью (Isid. HG 29). Согласно данным из средневековых мусульманских источников, кобылы были наиболее пригодны для быстрых экспедиций и ночных атак, жеребцы — для открытых битв и длительных походов, а кастрированные самцы (мерины) — для засад и патрулей{101}. В античной литературе подчеркивается, что использование коней-самцов в военном деле обязательно предполагало их выхолащивание, ибо в противном случае они, особенно при виде кобыл, могли вести себя чрезвычайно несдержанно и вообще выйти из-под контроля, что во время боевых действий было недопустимо. Известно, что жеребцов кастрировали скифы и сарматы, а также германцы-квады (Strabo VII, 4, 8; Amm. Marc. XVII, 12,2). Добавим к этому, что все лошади, которые были обнаружены в знаменитых пазырыкских погребениях, устроенных в слое вечной мерзлоты на Алтае, были меринами. Выхолащивание вообще является необходимым элементом практики степного коневодства, и центральноазиатские кочевники, включая хунну и гуннов, несомненно, ездили верхом в основном на меринах{102}.

Следует особо отметить, что конь занимал очень значительное место в культовой обрядности гуннов. На это, прежде всего, указывает тот факт, что в погребениях гуннской эпохи, раскопанных на юге России и в Казахстане, наряду с предметами конского снаряжения, иногда встречаются захоронения шкур и отдельных костей скелетов коней и даже целых скакунов{103}.

Использование гуннами лошадей не ограничивалось верховой ездой — они также запрягались в их кибитки (Amm. Мате. XXXI, 2, 10; Iord. Get. 211; Max. Tur. Нот. 94; Iord. Get. 210; Paul. Diac. HR XIV, 7), которые служили в качестве транспортного средства для членов семей гуннских воинов, их жен и детей, а также для перевозки имущества и добычи. В своих набегах на балканские провинции гунны переправлялись через замерзший Дунай в том числе и «на колесах», т. е. в кибитках (Claud. V, 26–28; Sidon. Cam. II, 269–270). Вместе с телегами для перевозки понтонов (Prisc, fr. 8 D = 11, 2 В), кибитки также могли использоваться для создания укрепленного лагеря (см. главу 14, раздел Г),

Б. Пехота

Как уже отмечалось выше, древние авторы утверждали, будто сами гунны не могли быть хорошими пешими воинами, поскольку плохо передвигались по земле на своих собственных ногах. Само собой разумеется, что эта якобы физическая неспособность гуннов нормально ходить пешком — не более чем преувеличение, однако правда и то, что такие прекрасные природные наездники-воины, как гунны, были далеко не столь эффективны в пешем бою. Как наглядно демонстрирует нам неудачная осада гуннским отрядом укрепленного монастыря во Фракии в 395 г. (Callin. VH VI, 1–2), спешившиеся гуннские всадники были не способны самостоятельно взять фортификационные сооружения. Военная мощь гуннов покоилась единственно на их коннице. В то же время, пешие подразделения, несомненно, были крайне необходимы гуннской армии, в первую очередь, при ведении осадных операций, а также для действий на территории, труднодоступной для кавалерии (в лесных массивах, горных и холмистых местностях и т. п.). На самой ранней стадии своего пребывания в Европе (370–380-е гг.), когда их главные становища располагались еще в степях Северного Причерноморья, гунны совершали вторжения в Подунавье лишь сравнительно небольшими мобильными отрядами, часто действовавшими в союзе как с сарматоаланами, так и с готами (Amm. Marc. XXXI, 8,4; 16, 3; Ps.-Aur. Vict XLVU, 3; XLVIII, 5; ср.: Pacat. 11,4), скирами и карподаками (Zosim. IV, 34, 6). В отличие от кочевников-аланов, искушенных во всадническом искусстве, готы, скиры и карподаки при проведении боевых операций, как это было типично для оседлых народов так называемой варварской Европы, полагались только на пешее войско, и потому конникигунны, принимавшие тогда участие в совместных с ними набегах, получили первый опыт взаимодействия с пехотой.