Девочка из Франции - Жужа Тури

Вдвоем они зашили постельные принадлежности в зеленое покрывало, затем стали упаковывать остальные вещи. Были вытащены старый солдатский сундучок и большая корзина. Жанетта побросала на кровать все то, что объявила их собственностью, сверху положила несколько отцовских книг. Начали укладываться.

— Ну, а твое? — спросил Йожеф Рошта, неумело складывая книги, всякую мелочь, поношенное белье, три заплатанные простыни, рабочий костюм.

— Я на себя надену, — просто сказала Жанетта. — Поеду в клетчатой юбке и зеленой кофточке, которую мама связала.

— А… а остальное где?

— Больше ничего нет, — сказала Жанетта, состроив забавную гримасу. — То, что на мне, для дома было в самый раз…

— Ну, а где зимнее пальто?

— Выросла я из него. В бабушкином платке обычно хожу.

Йожеф Рошта пристально глянул на дочь, и лицо его потемнело. Он отвернулся и несколько минут смотрел в окно. Затем снова взялся за укладку. Голос его был совершенно спокоен.

— Завтра утром, когда приедем в Париж, купим тебе кое-что. Ботинки, чулки… Одного платья на первое время, я думаю, хватит. Остальное… и зимнее пальто тоже… видно, уж в Будапеште купим, когда получу работу. Мне сейчас столько пришлось дел улаживать…

— Ну, что вы, папа! — сказала Жанетта, махнув рукой. — Мне и так неплохо…

В солдатский сундучок попали гвозди, железки неизвестного назначения и открытки со святыми; обрывком шпагата обвязали корзину. Отец и дочь посидели немного на кухне в полной тишине, затем Йожеф Рошта сказал:

— Мне нужно зайти к Лорану Прюнье. А тебе, я думаю, следовало бы сходить к бабушке. На обратном пути загляни за мной. — И совсем тихо добавил: — По дороге домой зайдем на кладбище… а в десять часов отправимся на станцию. Хорошо?

«Нет! — что-то кричало в Жанетте. — Нет, я останусь здесь!» Но она сказала:

— Что ж, хорошо! — и слегка передернула плечами.

Парижский пассажирский поезд стоит на станции Трепарвиль четыре минуты. Пассажиры с любопытством посматривали на отца и дочь, собравшихся, очевидно, в далекий путь: перед окном вагона третьего класса, где они разместились, собралась целая толпа провожающих. Бледный человек с четкими, словно выточенными, чертами лица молча пожал руки людям в шахтерской одежде. Они перебросились лишь несколькими словами.

— В Париже у вас будет целый день в запасе, — сказал приземистый мужчина с чуть вздернутым носом.

— Да, наш поезд отходит оттуда вечером.

— Ну, так у вас на прогулку времени хватит, — проговорил худой, изможденный пожилой человек.

— Хватит, хватит…

— Напиши, как вас встретили, — сказал еще кто-то.

И отъезжавший кивнул из окна:

— Обязательно напишу, а как же…

Позади взрослых на перроне стояло несколько детей — круглолицая девочка с заплаканными глазами, большой, неуклюжий подросток, расшвыривавший камешки носком рваного ботинка, и совсем маленький мальчуган, который, странно скорчившись и приоткрыв рот, неотрывно смотрел в окно вагона. Держась за руку приземистого мужчины, молча стояла худенькая девочка. Молчала и девочка в купе, словно застывшая в рамке окна.

Пожалуй, к числу провожающих следовало бы причислить и старую женщину, которая, услыхав стук колес отходившего поезда, высунулась из-за телефонной будки. Спотыкаясь и жестикулируя, старуха побежала к вагону. На ее черной соломенной шляпке, несколько необычной в зимнее время, колыхались белые цветы. Она крикнула что-то, но ее слова заглушил громкий однообразный перестук колес.

Часть вторая

1

На Восточном вокзале по мегафону объявили, что поезд из Вены опаздывает на десять минут. Было холодное и туманное декабрьское утро. Встречающие снова потянулись в зал ожидания. Лишь одна женщина, одетая и толстое драповое пальто, солдатским шагом продолжала мерить взад и вперед платформу; подходя к электрическим часам, она каждый раз неодобрительно взглядывала на еле-еле ползущие стрелки. Наконец перрон оживился. То и дело хлопала дверь диспетчерской. Собравшись в кружок, разговаривали носильщики. С грохотом и лязгом на перрон выехали две багажные дрезины. Из зала ожидания снова появились те несколько человек, которые, услышав весть об опоздании поезда, поспешили укрыться там от холода. В этот момент по мегафону сказали: «Прибывает местный поезд». Длинный состав вкатился по второму пути, темная толпа пассажиров ринулась к выходу, и ожидавшие, глядя, как медленно она убывает, досадливо думали: «Через одну — две минуты придет скорый из Вены, и тот, кого я встречаю, чего доброго, затеряется в этой толпе…»

Должно быть, так же примерно раздумывала и женщина в драповом пальто; когда по мегафону было объявлено, что венский скорый опаздывает еще на двадцать минут, она облегченно вздохнула. Но крытый перрон опустел неожиданно быстро. Там бродили все те же знакомые уже фигуры, и женщина опять зашагала по платформе взад и вперед, нетерпеливо подгоняя взглядами равнодушно спотыкавшиеся стрелки часов.

Среди людей, ожидавших поезда, всем уже примелькалась закутанная в большой платок старушка с внуком. Мальчик то и дело убегал от бабушки, находя повсюду что-нибудь достойное его внимания. Старушка в ужасе ковыляла за ним следом, бормоча: «Шани, вот увидишь, попадешь под поезд!» Уже знаком был и круглолицый мужчина с детски голубыми глазами, куривший сейчас в дверях зала ожидания, и пожилая супружеская пара, медленно прогуливавшаяся по перрону. Палка, на которую опирался муж, при каждом его шаге глухо стучала по асфальту. Словом, на перроне составилось маленькое общество, люди уже обменивались взглядами, а когда старушка в большом платке испуганно бросилась к внуку, который, нагнувшись, рассматривал рельсы, женщина в драповом пальто сказала, словно бабушка ожидала от нее поддержки: «Берегись, Шани, под поезд попадешь!»

— Скорый Вена — Хедьешхалом — Мадьяровар… прибывает на первый путь! — объявил через мегафон женский голос.

Снова с лязгом выехали две багажные автодрезины, носильщики и железнодорожники