Сигиец - Александр Dьюк

понравилось, на Фишера пытались давить и открыто с ним воевать, но без особых результатов. Кое-кто подозревал, что за Фишером стояли боссы Большой Шестерки, однако никому так не удалось уличить его в преступных сговорах и противозаконной деятельности.

Так или иначе, дела Фишера шли неплохо, но все же не настолько хорошо, иначе тот не вступил бы в партию полтора года назад. Как и любой предприниматель, он трепетно относился к своим доходам, которые приносили ему руки рабочих, и очень не любил кайзера за то, что тот самым наглым и неприкрытым образом его грабил. С юридической точки зрения, это, конечно, звалось «налогообложением», но с точки зрения самого Фишера и здравого смысла — «грабежом». Впрочем, Фишер был не одинок в нелюбви к Его Величеству.

Неблагоприятная обстановка в Империи вызывала уже недовольство не только среди крестьянства, рабочих и представителей прочих слоев тяглового населения, как это было пять лет назад. Купечество и предприниматели всех мастей тоже страдали от недальновидности кабинета министров, исполняющего прихоти императора. Условия для внутренней и внешней торговли и производства становились все хуже, а налоги и пошлины возрастали чуть ли не каждый месяц. А ведь приходилось еще платить взятки и прочие отступные. Купцы и предприниматели говорили: «Ваше Величество, вы хотите от нас денег, но при этом вводите запрет на торговлю с Норлидом, а из Норлида испокон веку шли руда и соль, так необходимые для пушек и продовольствия для ваших солдат, умирающих во славу Империи на полях сражений Тьердемонда. Мы уже молчим, что снабжение вашей армии влетает нам в нидер, мы привыкли, что последние двадцать лет мы кормим, одеваем, обуваем имперских воинов себе в убыток, а ваша мечта построить самый мощный флот Двух Морей выжимает из нас все соки. И ладно, не в первой, мы привыкли к экономической блокаде вашего главного конкурента на севере, но, Ваше Величество, вы закрыли границу с Милалианом, через порты которого к нам шли товары из Салиды. Понимаем, противоречия и разные взгляды на судьбу Тьердемонда, да покарает Единый проклятых республиканцев и продлит дни Филиппа Изгнанника, которому желаем скорейшего возвращения на законный престол. Мы бы нашли лазейки, да вот только поморы в ответ на вашу политику против Норлида ввело торговое эмбарго и лишило нас поставок с Запада. Мы бы с радостью активно торговали с султаном, который поклялся в вечной дружбе с вами и обещал стать самым верным союзником, если вам вдруг захочется поссориться еще и с Альбарой, да вот только пошлины на ввоз и вывоз кабирских товаров дают не прибыль, а протирают дыру в наших карманах. Империя, конечно, богата, но при всем своем старании не может удовлетворить ваши аппетиты. Мы, конечно, не против спонсировать вашу, безусловно, очень важную войну против революционной заразы, терзающей тело Ландрии, но, пожалуйста, Ваше Величество, создайте подобающие условия. В конце концов, делать деньги из воздуха умел только царь Садим, а он унес свой секрет в могилу». В ответ на подобные жалобные речи кайзер издавал указ, запрещающий критику власти, проведение собраний, и по привычке поднимал налоги.

Иоганну Фишеру было откровенно плевать на политические программы партии и ее цели. Он видел в ней возможность избавиться от престарелого самодура, которому не давала покоя военная слава предков, из-за чего за тридцать один год своего правления кайзер Фридрих ввязался чуть ли не во все крупные войны и не выиграл ни одной из них. Фишер был типичным магнатом, который заставлял вкалывать своих рабочих до потери сознания, платил им через раз и горячо поддерживал законы, запрещающие рабочие выступления. В этом, кстати, Фишер и ему подобные были первыми, кто ставил в церкви свечку за здравие монарха. Однако кайзер мешал ему богатеть, покушался на его доходы, и вот этого Фишер простить не мог. Он видел в партии инструмент, с помощью которого после свержения престарелого мальчишки, не наигравшегося в оловянных солдатиков, можно будет диктовать свои условия.

Он глубоко в этом заблуждался.

Анне Фишер тоже было глубоко плевать на политические программы и цели партии. Ей было плевать и на тяжелое положение супруга, политику, экономику, страну и мир в целом. Полтора года назад она нашла спасение от тоски неудачного замужества и не испытывала ни малейших угрызений совести ни перед мужем, ни перед Единым. Мужа она видела слишком редко, чтобы чувствовать себя виноватой, а в существовании Единого сомневалась, как и практически любой просвещенный человек, получивший современное образование. Это стало модным. Наравне с чтением Жана Морэ.

Артуру ван Гееру на цели партии было не плевать, однако любовница помогала отвлечься от проблем и почувствовать себя вновь молодым.

Анна потерлась об него пышной грудью, горячо поцеловала в губы и отстранилась, легла на спину, подтягивая одеяло. Ван Геер задержал ее маленькую пухленькую ручку с колечками чуть ли не на каждом пальчике, не позволяя прятать прелести тела, пышущего молодостью, влажным теплом и энергией жизни. Анна смутилась — она всегда начинала смущаться своей наготы, стоило любовной горячке немного отступить, — устроила борьбу за священное право прикрыться, но быстро сдалась и прекратила сопротивляться. Ван Геер перевернулся на бок, положил руку ей на мягкий живот. Анна испуганно вздрогнула и зажалась, словно ее коснулись впервые, но постепенно расслабилась от легких движений прохладной ладони, вызывающих приятные мурашки по всему телу. Женщина отдалась этому приятному чувству, прикрыла глаза, робко улыбнулась и облизнула полные губы в предвкушении. Она обожала, когда он так делал. На нее это действовало как наркотик, доставляло удовольствия больше, чем сам секс. Ласки становились настойчивее и наглее, мужская рука уверенно скользила по гладкой коже и волосам внизу живота, протискивалась между стыдливо сведенных полных бедер. Анна мелко задрожала, шумно вдохнула, стуча зубами, заелозила по постели, чувствуя, как ее снова охватывает жар возбуждения. Она не вытерпела этих заигрываний, охотно раздвинула ноги, обхватила руку ван Геера маленькими ладошками, направляя ее, требуя доставить больше наслаждения.

Его ладонь застыла, скользнула вверх, снова легла на живот и мягко надавила. Анна Фишер тихо охнула, выгибаясь дугой, и забыла как дышать от прокатившейся по телу волны неземного блаженства. Женщина затряслась, поджимая пальцы на ногах, колотя руками по кровати. Ван Геер надавил вновь, безжалостно добив ее второй волной удовольствия, пока не отхлынула первая. Анна затряслась в конвульсиях, хрипло, отрывисто вскрикивая, и без сил растеклась по постели, на мгновение теряя сознание, обмякла, уставившись в потолок широко раскрытыми глазами.

Прошло какое-то время, прежде чем большие, тяжелые груди волнующе колыхнулись, а фрау Фишер с беспомощным стоном продохнула и прикрыла глаза, из уголков которых на подушку скатились слезинки счастья. Ван Геер продолжал нежно поглаживать любовницу, не давая ей остыть, снова поднимая в ней горячие волны возбуждения, отзывающиеся в измученном женском теле судорогами. Анна не вытерпела этой пытки, скинула нахальную руку чародея, отвернулась от него, пряча раскрасневшееся круглое личико, поджала ноги и сжалась в едва слышно всхлипывающий, дрожащий комочек. Ван Геер подался к ней и нежно поцеловал во влажное, горячее плечо. А потом глубоко вздохнул, ложась рядом.

Анна Фишер тоже действовала на него как наркотик. Ее бурные реакции, стоны, крики и дрожащие на пике оргазма ляжки заставляли поверить, что восемьдесят шесть лет — еще не приговор.

За окном давно стемнело. В спальне дома покойной тетушки Анны Фишер, где любовники проводили свои не то чтобы тайные свидания, горела одна единственная свеча, создающая уютный полумрак, навевающий самые приятные мысли. Впрочем, ван Геер не любил долго предаваться даже приятным мыслям.

В гостиной старые часы пробили десять вечера.

Чародей встал, оставив любовницу одну, прошел к туалетному столику, на котором стоял таз с теплой водой, и принялся умываться. Анна вздрогнула от противного холода одиночества и тихо всхлипнула.

Всегда одно и то же: он приходит в семь, проводит с ней ровно три часа, а потом в десять, минута в минуту, собирается и уходит до следующей встречи. Она кривила бы душой, если бы сказала, что эти три часа не самые лучшие в ее жизни, что она не ждет их с замиранием сердца, потеряв всякий стыд и страх. Но ей хотелось большего. Хотелось, чтобы он остался навсегда. Иногда Анну посещали безумные мысли. Иногда Анне хотелось встать, тихонько проскользнуть в спальню мужа, заглянуть