Другая машинистка - Сюзанна Ринделл

А допрашиваемый отвечал ровно столько, чтобы помешать нам капитулировать. Казалось, будто признание вот-вот прозвучит, но всякий раз истина ускользала. Наконец, когда очередная пауза в допросе чересчур затянулась, мистер Виталли перегнулся через стол, взял снимок с места преступления и вгляделся в него с профессиональным любопытством.

– Это вы фотографировали? – спросил он лейтенанта-детектива.

Лейтенант-детектив удивленно приподнял брови и опасливо кивнул:

– Наш фотограф заболел. – Тут он примолк и склонил голову набок, словно в голову ему пришла очередная стратагема. Затем сел поудобнее, перестал хмуриться, даже шрам на лбу разгладился. Лейтенант-детектив дружески улыбнулся убийце: – Признаться, фотографирую я скверно. Да и не просто сделать четкий снимок, когда боишься что-нибудь стронуть с места. Вы уж извините, если я не воздал должное вашей работе.

Мистер Виталли в ответ на этот комплимент-наживку тоже любезно улыбнулся. Он не стал ни подтверждать намек, ни отвергать, а вместо этого откашлялся и сам сменил тему, словно ему только что пришла в голову эта мысль:

– О! Разумеется! Как некрасиво с моей стороны. Вам требуется мое заявление, я правильно понимаю? Я вас так невежливо задержал. Прошу вас, выслушайте мое заявление.

Он снова прочистил глотку. Сержант и лейтенант-детектив обменялись изумленными взглядами, напружинились, словно два оголодавших хищника, и подались к нему, изо всех сил удерживая на губах пренебрежительные усмешки. Мистер Виталли улыбнулся и с удовлетворенным видом откинулся на спинку стула.

– Что ж, прекрасно. Вот мое заявление. Официальное. Я считаю, что вы – настоящий талант, лейтенант-детектив. Честное слово. Я говорю совершенно искренне. Здесь чувствуется подлинный гений – некая творческая тонкость, сказал бы я. С готовностью предсказываю вам блестящее будущее в этой сфере. Вам бы следовало снять студию, на какие-нибудь художественные штудии записаться. Возможно, приобретете такой, знаете, удобный небольшой треножник, чтобы делать пейзажные снимки. Возможно, даже пресловутого Стиглица[14] обойдете…

И так этот монолог продолжался еще несколько минут. Наконец лейтенант-детектив стукнул кулаком по столу и вскочил, словно в приступе ярости хотел броситься на Виталли. Но, едва вскочив, опомнился. Под улыбчивым взглядом Виталли он застыл, потом медленно опустился на стул. Усы сержанта разочарованно вздрогнули, он вздохнул:

– Фрэнк, выйдем на минутку.

Лейтенант-детектив кивнул и снова поднялся – на этот раз отнюдь не столь энергично.

– Мистер Виталли, – произнес сержант, – прошу вас оставаться здесь. А вы, Роуз… вы можете пока выпить кофе.

– О, кофе, как приятно, – откликнулся мистер Виталли. – Большое спасибо, Роуз. С удовольствием выпью кофе.

Он улыбнулся, а я всмотрелась в лицо сержанта, не понимая, в самом ли деле мне вменяется угощать подлую тварь кофе. Усы сержанта дергались, но лицо оставалось непроницаемым, так что я положилась на собственный здравый смысл и отклонила просьбу мистера Виталли. Сержант вышел, не сказав больше ни слова, но лейтенант-детектив подождал, пока я выбралась из-за стола со стенотипом, и придержал для меня дверь. Мы вышли в основное помещение, и лейтенант-детектив скрылся в кабинете сержанта. Там они попробуют вдвоем составить новый план допроса, подумала я и поплелась к своему столу.

– Какие мрачные лица! Я так понимаю, он не разговорился, – прокомментировала из-за соседнего стола Одалия.

– Ни слова не сказал, только изводит нас болтовней о погоде, – ответила я. – Мне так жаль сержанта! Он же работает изо всех сил. А этот негодяй хуже самого дьявола!

– И никак не выманить признание? Не поддается?

Я покачала головой:

– Ни слова не добьешься, он свои права знает и так далее. Он упрям. И как! Стальные нервы. Никак ему язык не развяжешь.

Одалия рассеянно сунула карандаш ластиком в рот, словно сигарету закурила, задумчиво поглядела куда-то в сторону.

– Но ты уверена, что он виновен.

– Он сам дьявол, говорю тебе. Его уже дважды судили, но он вывернулся. Змей, как есть змей.

– А признание что-то изменит?

– Еще бы. Все эти вертихвостки, которые сочиняют ему алиби, побоятся высунуться.

– Ну хорошо. – Взгляд Одалии возвратился из дали, где она созерцала невидимый мне миниатюрный объект. И она заговорила деловито, будто решение найдено: – Так иди напечатай его признание.

Я даже разозлилась.

– Говорю же, он молчит, – напомнила я ей. – Ни звука о его женах, о той женщине в отеле.

– Пусть молчит, какая разница! Пусть болтает о чем вздумается. Важно другое: то, что ты напечатаешь.

– Что?! – заморгала я. Приоткрыла рот, как дурочка. – Я… Не могу же я просто взять и…

Одалия перебила меня, выразительно закатила глаза:

– Еще как можешь. Что ты напечатаешь – то и прочтут в суде, сама знаешь. Он скажет: «Я подобной чуши никогда не говорил», а ему покажут протокол: «Мистер Виталли, вот тут все напечатано, черным по белому. Если вы этого не говорили, откуда бы взяться протоколу? Признание само себя не напечатает, вы же понимаете…» – Она примолкла, посмотрела на меня и подалась ближе, глаза ее так и сверкали.

– Но… но сержант и лейтенант-детектив… Они же поймут, что он ничего такого не говорил. Они догадаются, что протокол не… не… не совсем точен.

– Сержант не упрекнет тебя за то, что тебе достало отваги добиться справедливости. Вы же оба этого хотите. Он, наверное, будет тебе благодарен.

Лишившись дара речи, я таращилась на Одалию, дура дурой. По обыкновению не замечая моей растерянности, она пожала плечами и уткнулась в громоздившуюся на столе стопку протоколов.

– Если он виновен, правда останется правдой, из его ли уст или из твоих.

– Ты в самом деле думаешь, что он…

– В самом! – с полной уверенностью отрезала Одалия, не дав мне и договорить.

Я поднялась, чуть пошатываясь. Дверь в кабинет сержанта все еще была закрыта, но перерыв на кофе не будет длиться вечно. Если Одалия права, я рискую упустить возможность раз и навсегда пресечь злодейства Виталли и восстановить справедливость. Голова поплыла, страшная неопределенность впивалась в меня острым, как бритва, лезвием. Я сходила в дамскую комнату, поплескала на лицо водой и долго мерилась взглядами с растерянной простушкой, смотревшей на меня из зеркала.

Что есть справедливость, если не конкретный исход дела?

Словно вспышка – и вместо своего лица я на краткий миг увидела Одалию. В ужасе отскочила от раковины, споткнулась о швабру. Опомнилась, начала постепенно соображать, что я такое задумала. Снова поглядела в зеркало, на этот раз увидела только себя. Через несколько минут, когда стало ясно, что поединок взглядов обречен на ничью, я встряхнулась, избавляясь от близнеца по ту сторону серебреного стекла. Настало время собраться с духом и исполнить свой долг – так, как я давно мечтала, но прежде никогда не осмеливалась.

Сержант и лейтенант-детектив все еще сидели в кабинете. Я вернулась за стол машинистки. Никто на меня и не глянул, не заметил бледности моего лица, дрожи рук – тем лучше. Я села и поняла, что решение уже принято. Оставалось только расшифровать и напечатать протокол. И надеяться, что никто не удивится, почему рядом со мной нет размотанного рулона бумаги для стенографирования. Я начала печатать, сперва медленно, неуверенно нащупывая первые детали, потом все быстрее, пока пальцы не забегали по клавишам с лихорадочной скоростью, поспевая за событиями, которые отчетливо и ярко выстраивало мое воображение.

Распахнулась дверь кабинета – лейтенант-детектив выскочил и пронесся через участок насквозь и за дверь на улицу: видимо, они с сержантом поспорили, как лучше обрабатывать Виталли, и лейтенант-детектив решил, что тут придутся кстати свежий воздух и сигареты. Я прервала свой труд лишь на долю секунды и вновь погнала. Скорость безумная, темп возбужденной речи, даже лихорадочного бреда, – если бы мою работу в тот момент хронометрировали и сосчитали число напечатанных слов, уверена, был бы зафиксирован новый рекорд. Едва закончив – вернее, сочтя, что этого будет достаточно, – я выдернула лист из каретки с торжествующим воплем, но тут же себя одернула: нельзя привлекать внимание. Одалия подняла глаза и одарила меня дивной, удовлетворенной улыбкой, и я ответила ей тем же. Дело сделано. Я это сделала. Наглядно, благодаря исключительно моей преданности, свершалось правосудие. Дыхание спирало восторгом от экстатического знания истины.

Держа в руке страницы со словами, которые я напечатала, превратила в реальность, я подошла к кабинету сержанта и постучала по косяку – дверь была открыта. Сержант бродил по кабинету, заложив руки за спину, упершись взглядом в пол. Трясущейся рукой я протянула ему протокол, но он сперва и внимания не обратил.