Другая машинистка - Сюзанна Ринделл

Сегодня, перед тем как мы с О. отправились в подпольный бар, О. заколола мне волосы, чтобы я поняла, как чувствует себя девушка с короткой стрижкой. Еще она мне нарумянила щеки и помадой покрасила губы. Самой себе на удивление, я обрадовалась возможности одеться, как О., потому что с первой минуты знакомства все думала, каково это – быть ею. В ту ночь несколько джентльменов подходили ко мне, издали приняв меня за О., – либо в помещении было слишком темно, либо они перебрали с выпивкой, ведь я не стану льстить себе мыслью, будто я заметно похожа на О., – и все же они приближались с весьма дружелюбным видом, шепча ее имя. Когда потом я пожаловалась ей, что они чересчур распускали руки, она пожала плечами, рассмеялась и только и сказала, что надо быть острее на язык, она умеет отшутиться, смогу и я. Не разделяю ееуверенности, поскольку, будь я ею, я бы знала, как управляться с такими мужчинами, но я-то не вышучивала их, не посылала за напитками и не «стреляла» сигареты, а била по рукам, как строгая старая дева, а потом себя же бранила дурой…

Температура неуклонно растет. Сегодня О. повела меня в большой роскошный универмаг «Лорд энд Тейлор» на 38-й улице выбирать купальники. Мол, мы как-нибудь поедем на пикник или на пляж Саунда. Вместе мы выбрали такое, на что я бы раньше и не глянула. Монахини говорили, девушка показывает тем больше обнаженного тела, чем больше тьмы в ее сердце и чем меньше воли в душе. Но когда я повторила этот афоризм Одалии, она и ужаснулась, и засмеялась, а я вдруг почувствовала себя маленькой глупой девочкой. Она научила меня, как выпускать подол купального костюма, когда по пляжу проходит патруль нравов, и как закатывать подол и закреплять его повыше, согласно моде, как только патрульные отвернутся. В итоге мы купили похожие купальные костюмы, очень спортивного вида, из джерси, хотя, должна сказать, ей этот наряд шел куда больше, чем мне. Я могла бы день напролет любоваться ее отражением в зеркале примерочной: она была такая чудесная, бодрая, живая, словно готова сию же минуту лебедем вспорхнуть с подиума. Наконец-то я могу с уверенностью сказать, что у меня появилась задушевная подруга, что я так в нее влюблена! Ой, но не следует говорить о ней так…

И много еще записей, почти неотличимых от этих, – однако пока достаточно, чтобы составилась общая картина. Есть и другие заметки, но их я остерегусь здесь приводить. Довольно сказать, что теперь я вижу, как тщательно описывала персону Одалии, вплоть до мельчайших деталей, и при этом обильно изливалась в хвале всем ее чертам. Право, эти записи отнюдь не стоило бы никому показывать. И так уже сложилось превратное мнение о чувствах, которые я питала к Одалии, а эти записи лишь усугубят неблагоприятное впечатление – теперь я это сознаю.

И мой список обже Одалии не смягчил бы это впечатление. По мере того как весна соскальзывала в лето, я становилась прямо-таки специалистом по спискам. Один образчик я перечитываю прямо сию минуту. Вот он:

16 апреля – Гарри Гибсон

20 апреля – Невилл Иглстон

29 апреля – Гарри Гибсон

1 мая – Лонни Айзенберг

3 мая – Оуэн Маккайл

3 мая (та же ночь) – Гарри Гибсон

10 мая – Джейкоб Айзекс

15 мая – снова Гиб (после бурной ссоры)

23 мая – Бобби Аллистер

4 июня – Снова Гиб

И так далее.

Возможно, прочтя подобную хронику, вы назовете меня вульгарной. Полагаю, будь я истинной суфражисткой, я бы сочла, что Одалия «хозяйка своего тела», как пишут нынче в брошюрах, посвященных контролю рождаемости, и на том бы успокоилась. Но никогда в жизни я не примыкала к суфражисткам и не питала особой любви к Маргарет Сэнгер[16] и ее самонадеянным приспешницам. Нисколько меня не восхищают женщины, лоббирующие политические права прекрасного пола посредством голодовок и уличных демонстраций. На мой взгляд, весь этот политический вздор не обладает ни малейшей привлекательностью, не пробуждает в сердце чувства оскорбленной справедливости. Я очень далека от идеала «эмансипе» и готова даже признать: я капельку ханжа.

Разумеется, мои списки не на сто процентов достоверны. Многократно Одалия попросту исчезала с какой-нибудь вечеринки или из подпольного бара, куда мы наведывались вместе, и я не имела возможности узнать, куда, зачем и с кем она отправилась. Бывали и такие случаи, когда Одалия исчезала на всю ночь и возвращалась в апартаменты наутро, – до ухода в участок ей едва хватало времени переодеться и выпить чашку кофе за кухонным столом.

Почему Одалия стала так мне дорога? Я все еще, даже сейчас, ищу ответ. Оставаясь на вечеринке в одиночестве, я ни разу не винила Одалию за невнимательность ко мне, своей подруге, хотя была бы вправе предъявить претензию. Нет, я была спокойна и снисходительна – уж поверьте мне на слово. К тому времени я узнала Одалию достаточно близко, чтобы понять: нельзя превращаться в «прилипалу», ничего нельзя требовать – или же Одалия отдалится от меня. Так и появился у меня определенный распорядок действий: как только я замечала, что Одалия скрылась, – минуту назад была подле и вдруг растворилась в облаке музыки, дыма и визгливого смеха, и нет надежды на скорое ее появление – я возвращалась домой (одна, разумеется) и заваривала чай. Но однажды случилось неожиданное: я собиралась потихоньку ускользнуть, поскольку вновь оказалась обезодалена, и вдруг заприметила знакомое лицо – этот человек наблюдал за мной издали, и при виде него я так и замерла. Знакомая фигура пересекла комнату и приблизилась ко мне.

– Кого я вижу!

– Лейтенант!.. – Голос мой пресекся, я была ошеломлена.

– Учитывая ситуацию, разумнее было бы отказаться на время от формальностей и называть меня Фрэнком. Хотя бы здесь, – улыбнулся он, оглядываясь, не подслушивает ли кто.

Мог бы и не беспокоиться. Никто не обращал на нас внимания. Толпа, как обычно, предавалась буйству. Несколько девиц, наряженных в платья, целиком состоявшие из висячих бус и ничего более, отплясывали на столе, и все на них глазели. Платья-бусы ярко сверкали, тела девиц блестели влажной тайной, словно переливчатая чешуя только что выловленной форели. Помещение было битком забито, нас с лейтенантом-детективом притиснуло друг к другу, мой взгляд уперся ему в грудь. Я подняла голову и обшарила взглядом океан лиц, высматривая Гиба, тревожась, как-то он отреагирует на присутствие детектива. Однако Гиб был занят: скептически следил за человеком, который проделывал чудеса любительской магии перед небольшой группой зрителей в дальнем углу. У локтя Гиба маячила приземистая фигура в шляпе-трилби – Рэдмонд, готовый по приказу босса доставить очередную партию напитков. Мы с лейтенантом-детективом дрейфовали в толпе, никому не бросаясь в глаза.

– Вы за нами следили? – спросила я, припомнив странное ощущение, иногда настигавшее меня на улице. В последнее время я чуяла неладное, и порой интуиция побуждала меня исподтишка оглянуться, когда мы с Одалией прогуливались по городу. Как будто все время некая тень ускользала от взгляда – промельк знакомого силуэта отражался там и сям в витринах магазина и исчезал, едва я пыталась его рассмотреть.

– Зачем бы мне? – Вопрос на вопрос отнюдь не ответ, и я так ему и сказала. Лейтенант проигнорировал мой упрек, а спустя минуту склонился ко мне и доверительно тронул за локоть. – Послушайте, – негромко сказал он, – думаю, вам лучше выбираться отсюда, прямо сейчас.

Я не стала ему говорить, что и сама собиралась покинуть вечеринку. Предостережение лейтенанта задело во мне что-то глубинное – что-то упрямое, строптивое, крепкое, словно кремень. Мне вдруг захотелось остаться. Я перехватила взгляд Рэдмонда, махнула рукой. Карлик затопал к нам, с удивительной ловкостью пролагая путь сквозь толчею. И вот он передо мной, приветливые глазки-бусинки ярко сверкают из темно-лиловых провалов.

– Ага, мисс Роуз, – приветствовал он меня. – Чудесно сегодня выглядите.

Я приняла комплимент, но не слишком поверила: для Рэдмонда, как и для меня, любезность – вторая натура.

– Большое спасибо, Рэдмонд, – пропела я, подражая интонациям Одалии. – Думаю, я бы не отказалась от коктейля с шампанским – ночь еще молода.

– Ясно.

Рэдмонд оглянулся на лейтенанта-детектива, но спрашивать его, хочет ли он тоже выпить, не стал, дожидаясь, чтобы я представила новичка или сказала хоть что-то дружелюбное. Убедившись же по моему лицу, что этот спутник мне отнюдь не мил, Рэдмонд пожал плечами и отбыл. В тайны человеческого поведения умница Рэдмонд проникал с такой тонкостью и вместе с тем с таким равнодушием, какие присущи лишь людям, привычным к снисходительному презрению окружающих.