Жора Жирняго - Марина Палей

— Почему? — у Ренаты не было сил на борьбу. Даже вежливое любопытство она попыталась сымитировать.

— Не наш профиль. Да и письмо сумбурное. С производственными разборками лучше обращаться в… (он назвал газету), а если в раздел „Крик души“, тогда…

— Сашка, — сказала Рената, — ты меня и правда не узнаешь?..

— Господи… — по-домашнему воскликнул бывший однокашник. — Ты, что ли, Ренатка?!

— Ну я, — усмехнулась Рената. — Все, что от меня осталось…

— А я-то думал, — не расслышал оттенка этой фразы одноклассник, — ты, с твоими-то языками — да-а-авно уже в районе Колорадо…

Они проболтали добрый час. У Ренаты слегка полегчало на сердце…

— Слушай, — яростно сказал однокашник, — я тебе твое письмо так отредактирую — этой сволочи мало не покажется!! — И заключил: — Послезавтра — в номер!

А что толку? Чем ей поможет это письмо? Ну прочтет какая-нибудь пенсионерка, ну всплакнет… ну скажет: „Вот негодяй! уродов-то развелось!..“ А что толку? И разве не Рената отвечает за все это? То-то невинная овечка! Виноватая овца, конечно. Только невезучая…

Рената затравленно смотрит на дверь. Без пяти семь. Ровно в семь раздастся звонок и войдет Смог. Этот ублюдок на редкость пунктуален.

Да: в семь он войдет в квартиру, а еще минут через пять — он грубо войдет в нее, в Ренату, — и будет долго, со вкусом, ee мучить. Четверократный кайф: вволю посовокупляться, „должок взять“, унизить, отомстить — все в одном флаконе. Видимо, одним из немногих, кто обратит внимание на ее письмо в этой газете, будет именно он. А нет, так „добрые люди“ подскажут. Они только на такой случай и добрые. Совесть его не замучает, нет у него такой субстанции. Только раззадорит его это письмо. Зачем только она это сделала?! Ошибка за ошибкой…

Милиция? А когда звонить — до изнасилования, что ли? То-то им будет потеха. Или во время него? А после — еще смешней… Позвать кого-нибудь на подмогу? Но кого? В любом случае век сидеть этот „кто-нибудь“ с ней не будет. А Смог все равно своего добьется, на то он и Смог.

„Проломлю ему голову“, — устало думает Рената, ковыляет на кухню, хватает огромную чугунную сковородку, пробует ее на вес — и в это время раздается дверной звонок.

Рената выходит из кухни и, прихрамывая, стараясь при том не потерять равновесия от тяжести сковородки, да вдобавок не поскользнуться на паркете, медленно направляется к двери. Пятиметровый коридор кажется ей тоннелем метро… Снова звонят.

— Иду!.. — ангельским голоском пропевает Рената. — Иду-иду-у-у!..

Вот она у двери. Поудобней взять сковородку и, главное, не испугаться крови. Как рассчитать удар, чтоб не убить — а так, поучить? Хорошенькая учеба! Господи, а начиналось так невинно — объявление в газете… И газетой заканчивается! Или это ещё не конец? Закончится-то газетой — только другой…

Заметка „Из зала суда“… „Обвиняемая в убийстве известного импресарио, Рената К. …“ От ужаса и отвращения Рената едва не падает в обморок…

Снова звонок!

Вмиг отперев — она резко распахивает дверь.

На пороге — Андрей.

Он очень коротко пострижен. Худ. Ренате кажется, что она смотрит на экран монитора, находясь при том в орбите Юпитера…

Руки человека с силой обнимают ее.

Из дальней, нездешней дали она слышит голос:

„Прости меня, если можешь. Мы все имеем право на ошибку — ведь так? — и ты, и я тоже. Я прошу тебя: прости меня, что в тот момент я был не достаточно сильным, чтобы понять тебя, войти в твои обстоятельства, разобраться — и, главное, помочь. Морализм, мстительность, ревность — все это от крысиного эгоизма, малодушия — я это знаю точно. Я люблю тебя. Я сейчас сильный, как никогда! Да что ты вцепилась в эту сковородку?!“

Так слушится новичку в опере: два персонажа поют — каждый свою арию, слова идут вразнобой… На протяжении Андреева монолога Рената, как заведенная, вслух повторяла: „Почему? почему? почему?..“

Другой бы спросил: что — почему? Но Андрей понял мгновенно:

— Потому что я иногда подрабатываю для этой газеты: фотографии, фотомонтажи… Сегодня утром увидел твое письмо. Чуть с ума не сошел… Я понял, что оно написано для меня, мне. Я вообще-то понял еще кое-что. Но на это потребовалось время. Прости меня, что времени потребовалось так много. К сожалению, я иногда бываю преступно туп.

— Ты что… — прошептала Рената.

И еще она прошептала:

— Голубиная почта…

Андрей же ничего не сказал, потому что понял и это.

И тогда Рената наконец позволила себе разрыдаться. Рыдать, уткнувшись Андрею под мышку… Ах, это, пожалуй, искупает даже причину горя!

— Полный аншлаг, — сказал Эдгар Смог. — Слезки делают тебя суперсекси…

Он стоял за спиной Андрея — странно — нет, конечно, не странно — что Рената с Андреем, продолжая стоять в дверях, даже не слышали поднявшийся лифт…

Андрей развернулся — и резко ударил Смога в солнечное сплетение. Падая, „мененджер“ успел схватить Андрея за ноги — и они оба, сцепившись, покатились по лестнице…

Общеизвестен пример: хрупкая мать, в одиночку, приподнимает наехавший на ее ребенка грузовик… Сила любви превосходит силы, понятные физике, физиологии — вообще силы, отпущенные человеку на простые — или даже не то чтобы простые, но безлюбовные действия. Поэтому — хотя за целеустремленным Смогом стоял регулярный, безжалостный, зачастую изматывающий физический тренинг, а за Андреем — обычные любительские тренировки (скорее, для хорошего настроения, чем для такого рода „практики“), — примерно через минуту (которая Ренате, закусившей руку, чтоб не кричать, показалась вечностью) Андрей привел Смога в состояние лопнувшего воздушного шарика.

— Не смотри, Рената, это не эстетично…, — сказал Андрей, аккуратно вытирая ладони носовым платком.

…Они вернулись к Ренате, сели на диван, обнялись (Рената после шока от драки все еще не чувствовала своего тела), и Андрей сказал:

— Я завтра вернусь к себе. А сегодня… Можно я побуду у тебя?

Чтобы не умереть от счастья, Рената не ответила на этот вопрос прямо, а сказала:

— Знаешь что? Давай сломаем эту перегородку! В смысле: этот пол-потолок! Сделаем лестницу — от меня к тебе, от тебя — ко мне?

И Андрей сказал:

— Давай.

Он засмеялся и повторил:

— Конечно, давай!

И потом сказал:

— А какие пейзажи ты хочешь? На стенах, на полу?

И Рената сказала:

— Я разные хочу. Самые разные…

— Например?

— Например, я снега хочу. Сейчас декабрь, а снега все нет…

И Андрей сказал:

— Будет для тебя снег. Будет Гренландия, Лапландия, Ингерманландия… И хвойный лес… И финские саночки возле пологой горки…

А потом он сказал:

— Я знаю, почему ты хочешь снег.

И Рената спросила:

— Почему?

— Ты хочешь снег потому, — сказал Андрей, — что после него, войдя в дом, человек особенно остро чувствует тепло. Наслаждается им. И, когда я тебя раздену, а я сделаю это прямо сейчас, тебе станет холодно, а я буду согревать тебя. Я буду всю мою жизнь согревать тебя, понимаешь?

Тело постепенно, частями, возвращалось к Ренате — под губами Андрея начали проступать — оживая, возвращаясь из небытия — плечи, шея и собственные ее губы — это длилось долго — и длилось мгновенно — ровно столько, чтобы воскреснуть, — и вот она уже ощутила все свое тело — полностью, целиком.

Оно яростно жило в вечности, сжигая в своем пламени все былые и грядущие страхи, ссоры, обиды — всю эту мелочную человечью чушь, которая, как сорняк, забивает собой пустыри, пустыни, пустоши нелюбви — но к этим двоим, идеально подошедшим друг другу, как зарифмованные строки, все это уже не имело никакого отношения — они были сильны, как никогда, сливаясь с любовью друг друга, с любовью всего мира: двое, ставшие единым, навсегда защищены ладонью Дарителя.

И тогда — словно в тиши хвойного леса, словно на берегу пруда, словно под небом, навечно влюбленным в землю, — Рената наконец услыхала свой собственный голос. Это не был искусственный голос актрисы, или резонерский голос разума — или голос, которому было суждено жить только внутри, в темноте тела. Это был вырвавшийся наружу, отлетающий к небесам оглушительный крик птицы, в котором сливаются воедино печаль и ликование, отчаянье и восторг, боль и наслажденье — потому что их и не разделить в нашем, зарифмованном мире. И этот крик был ее голубиной почтой — благодарным посланием к разноцветной, неистовой — скупой и по-царски щедрой жизни».

Глава 22. «Свой шесток»

…Недавно в одном из очередных интервью — дело было в Испании, где Жора в течение трех лет внушал доверчивым выходцам из Андалусии, Валенсии, Каталонии, etc., что демократии нет нигде, — он пожаловался: в Смокве-граде его частенько приглашали на презентацию водки.