Жора Жирняго - Марина Палей

Она посылала свои слепые, бессильные рыданья на его мобильный. Потому что у него был только мобильный — притом, разумеется, с определителем номера, с блокировкой нежелательных номеров…

Молчащий человек находился прямо под ней, в параллельном мире, на расстоянии трех метров десяти сантиметров. Если бы он хотя бы стукнул в проклятую перегородку!

Но соединение-разобщение этого мужчины с этой женщиной осуществлялось не руками, не глазами, не губами — даже не шнуром, который можно было бы потрогать — а космическим аппаратом, отстраненно парящим в такой безнадежной, беспросветно-черной дали, где уже ничего не имеет значения — в пространстве, не представимом человеку.

…А через неделю, специально не воспользовавшись лифтом, чтобы хотя бы пройти мимо его дверей, она увидела чужих людей — мужа, жену, сына-подростка, выходящих из его квартиры. Нет, Андрей Сергеевич здесь больше не живет. Да, сдал нам свою квартиру. Нет, мы не знаем, куда он уехал. Спасибо. Пожалуйста.

Репетиции продолжались. Стоял уже ноябрь — самое отвратительное время года — наждачное, кладбищенское. Во время одной из репетиций, когда бессмысленное напряжение бессмысленной работы уже достигло по-настоящему „горячей точки“, явился подвыпивший Эдгар, спустился в оркестровую яму и стал наблюдать за экзекуцией в позиции снизу.

Кровать, как и прежде, царила на сцене, на ней, полуобнаженная („Полный аншлаг!..“), лежала Рената; вокруг, то и дело подскакивая, бегал режиссер и рвал на себе редкие, уже совсем редкие волосы.

— Нату-у-уль, — импресарио, с трудом имитируя деловитость, выпустил пивной воздух. — Поди-ка сюда, че скажу… Сделаю важное замечание…

Рената механически, словно гальванизируемый труп, слепо, „солдатиком“, спрыгнула с высоченной кровати. Механически подошла к авансцене. И тут Эдгар, жадно выбросив вперед обе руки и уродливо преувеличивая свою неустойчивость, с силой схватил ее за лодыжку. Вырвавшись, Рената согнула ногу в колене, резко разогнула… И действительно вмазала бы каблуком этому „мененджеру“ прямо в лоб — но, несмотря на немалый объем выпитого полчаса назад вина „Cru Bourgeois“, Смог ловко увернулся — а Рената, потеряв равновесие и бессильно взмахнув руками — рухнула в оркестровую яму.

— А у нас тут, к сожалению, перелом большой и малой берцовых костей, притом со значи-и-ительным смещением, — держа перед лицом Ренаты еще влажный рентгеновский снимок, наработанно вздохнул врач. — Нужна операция…

…Она шла с Андреем по осеннему лесу. Они крепко держались за руки — так крепко, что на этом свете разъять их было уже невозможно. Пьяный запах прели, насквозь влажного мха, грибов, крепкое — разлитое между корнями сосен — красное и золотое вино листвы, головокружение вальса.

— Знаешь, — сказала Рената, — у меня в квартире, прямо над твоей головой, образовалась такая горячая точка — я не могу там жить… Не могу жить нигде…

Вместо ответа Андрей неожиданно прижал ее к себе, скрипнула его бурая кожаная куртка, нагнулся — и бережно, крепко, отметая любые вопросы, поцеловал в губы.

…Она увидела белый потолок, металл приборов, боль снова пронзила все ее существо.

— А вот сейчас мы просне-о-омся… — хлопая ее по щекам, фальшиво пропел чужой голос.

— Не хочу, нет…

— Чего мы не хотим?..

— Я не хочу просыпаться…

— Надо, девочка. Вот через пару часиков наркоз пройдет совсем, и тогда…

— Не хочу!.. — зарыдала Рената, швыряя голову по подушке. — Дайте мне наркоз!.. дайте наркоз!..

…Конечно, помогала родственница из квартиры напротив. Еда, питье, все такое… А зачем Ренате поддерживать жизнь в своем теле? Кто пострадает, если она эту жизнь поддерживать больше не будет? „Мененджер“, как ей было сообщено, „пролив много крови“, нашел новую исполнительницу. (Чьей именно крови пролив? — хотелось спросить Ренате.) То есть дырка в театре вроде бы залаталась. И слава богу. А как залатать дыру в своей большой, голой, страшно уязвимой душе — дыру, словно от пушечного ядра, — отверстие, через которое — препятствуй тому или нет — неостановимо вытекает жизнь?

Рената, как могла, пыталась отвлечь себя переводами. Да, она переводчик — переводчик и никто другой, причем высокого класса… Она любит свое дело. Это дело ее спасает. Почему случилась вся эта история с театром? „Не надо подходить к чужим столам — и отзываться, даже если подзывают“, — так, говорят, пел когда-то один знаменитый бард… Для чего же все это случилось? Может быть, для того, — думала Рената, — чтобы еще четче уяснить, что есть чужое и что свое. Кто есть чужой — и кто свой…

Свой… Рената в который раз раскладывает на столе шотландские фотографии — словно карты пасьянса… Пасьянса, который так редко сходится — только раз в жизни… Вот Андрей стоит возле какого-то дерева — в национальной шотландской твидовой куртке и берете с помпоном… (Чего ей стоило тогда упросить его, чтоб напялил все это!) Он смущенно улыбается… Вот они вместе сидят, в обнимку, на вересковой пустоши… Снимал какой-то случайный велосипедист… Вот Андрей в своей куртке — и красно-зеленом килте — бог знает какого из кланов… Вот она — смотрит в бинокль на сиреневые холмы… Вот Андрей, стоя возле ворот замка, держит в руках цветок чертополоха — эмблему Шотландии… Вот они оба, сидя в саду замка, возле колодца, слушают мелодию волынки, которую наигрывает для них житель соседней деревни… Хватит!

Легко приказать. Память, как фокусник из цилиндра, знай себе выдергивает — то цитатку из проклятущей пьесы („Телефон — это орудие, которое не оставляет следов…“), то видение голубиной почты, которую Ренате посчастливилось встретить в Шотландии.

…Они спустились тогда с Андреем в пещеру под замком — и там наследник всех этих богатств осветил им массивным фонарем, на пару минут выхватив у тьмы, несколько рядов ровных четырехугольных ниш. Эти небольшие ниши были вырублены прямо в стенах пещеры — они напоминали абонентские ящики районного отделения почты… Только дверок там не было… Зато в прорубленное окошко пещеры была прочно вделана решетка — она словно расчерчивала на маленькие квадраты это круглое, довольно большое отверстие — чтобы лишь голубицы и могли проникать в внутрь… Еще столетие назад они сновали с посланиями, привязанными к лапкам, туда и сюда: туда — где их прикармливали, сюда — где они высиживали птенцов… Порядок жизни был целостен, не нарушен, можно было верить в естественный ход вещей… А теперь?!.. Позвони мне, я молю тебя всем моим сердцем, всей моей жизнью и смертью, пусть я умру сразу же после твоего звонка, позвони!!!

Зазвонил телефон.

Руки Ренаты обратились в лед… Она не сразу смогла снять трубку.

— Как там наша бесценная ножка?! — голос Эдгара Смога был мерзким, как крыса. Тяжелая громадная крыса.

— Гипс уже сняли, — сказал за Ренату кто-то другой.

— Ладно, цыпа, — сказал Эдгар, — мне некогда. Я полагаю, ты знаешь, что с тебя причитается часть неустойки? Несмотря на твою производственную травму?

— Но…

— Ты контракт читала?

— Нет, — презирая себя, выдавила Рената (до контракта ли тогда ей было!).

— А ты почитай, почитай — беззлобно, почти миролюбиво сказал Смог, — Ровно через неделю, в это же время, я заскочу — проверю, правильно ли ты поняла.

— У меня все равно нет таких денег, — устало сказала Рената. (Надо бы положить трубку… Да что толку?)

— А мы люди простые, гибкие. Не брезгуем и натурой. Ясненько, цыпа?

Трубка выпала из Ренатиной руки, но даже оттуда, с пола, мерзкий голос, извиваясь, как в срамной пляске, продолжал:

— Жалко, что гипс сняли… Я еще никогда не имел девушку в гипсе… Это, наверное, упоительно… Пигмалионизм, твою мать… только в книжке читал… — Было слышно, как Смог с наслажденьем закуривает. — Должок буду брать по частям… Ду ю андерстэнд, бэби?… — И все это с отвратительным ерническим акцентом…

Сначала Рената ошиблась номером и попала, видимо, в кооператив целителей и ворожей. Телефон долго не брали, гудки были какие-то облезло-кошачьи — придушенные, сиплые, еле живые. Потом гудки оборвались, и трубка невольно зачерпнула конец разговора: „...я вам говорю, что это не беременность, а глисты. Наденьте очки, женщина, и посмотрите на свой стул“.

— Здра… здравствуйте… — робко выдохнула Рената.

— В постель не ложим, — приступила к делу трубка.

Рената пришла в полное замешательство.

— Да я, собственно... — сказала она, — я…

— Приходить к вам будет — сделаем сто процентов, а в постель не ложим.

— Да я не за этим! — в отчаянье выкрикнула Рената и заплакала…

Со второй попытки она попала, куда собиралась.

— Такие письма мы не печатаем, — скучающим тоном сказал редактор.

— Почему? — у Ренаты не было сил на борьбу. Даже вежливое любопытство она попыталась сымитировать.