Крепость Серого Льда - Джулия Джонс

К югу от Бладда стоял древний, темный лес с обросшими мхом дубами и увитыми плющом липами. Развесистые ивы тщетно пытались выжить в стоячей воде: их пожирал грибок, и от корней шла гниль. Здесь имелись руины из бледного камня, наполовину ушедшие в землю: часть разрушенной крепостной стены, заросшая арка, кусок мощеной дороги.

Брим замечал все это, а большинство других не замечало. Может быть, они просто старались не смотреть: когда впереди бой, лучше не задумываться о тех, кто жил и умер до тебя. Но Брим ничего не мог поделать с собой. Брат говорит, что он просто не там родился: ему следовало бы появиться на свет не среди репейников Дхуна, а на Дальнем Юге, где можно стать воином-монахом или воином-писцом. Робби Дхун всем говорит, кем бы им следовало быть и где следовало родиться — и, как ни противно Бриму это признавать, часто оказывается прав. Взять хоть их двоюродного деда, Скиннера Дхуна. Робби сказал, что ему следовало бы родиться на Топазовых островах в Теплом море, где люди владеют рабами и держат наложниц: Скиннер, мол, только и способен управлять распутными женщинами и закованными в цепи мужчинами. Скиннер, когда оскорбление дошло до него, пришел в бешенство и так будто бы затряс головой, что у него жилы на щеках полопались. В отместку он прозвал Робби Рваным Королем: всякого, кто предлагает ему свой меч, надо бы, мол, на клочки разорвать. Но Робби, к несчастью для Скиннера, имя понравилось, и он его не чурался. А вскоре Скиннер осознал свою ошибку со всей очевидностью: он первый назвал Робби Дан Дхуна королем.

Робби, ехавший во главе отряда на своем великолепном медовой масти жеребце, поднял кулак, давая приказ остановиться. Брим испытал смешанные чувства: отдохнуть ему давно хотелось, но останавливаться, даже ненадолго, среди этих тихих сумрачных деревьев — нет.

Дело шло к вечеру, и красное солнце опустилось совсем низко. Погода стояла ясная, умеренно холодная, и ни малейший ветерок не шевелил стебли репейника, вплетенные в косы дхунитов. Превосходная ночь для набега — и удивляться тут нечему: даже природа не может устоять перед обаянием Робби Дхуна.

Двенадцать дней назад они выехали из Молочного Камня и отправились на восток, к Бладду: шестьдесят воинов и две воительницы (старшую из них все зовут Бабушкой, и она упорно отказывается носить доспехи толще вареной кожи и ездить на чем-либо выше своего белого мула). Держась на границе лесов Хаддо, Фриза и Бладда, они переправились через Быструю на пятый день, верхом, не доверяя речным бродам, где держали оборону вассальные кланы Бладда. Это приключение пришлось по вкусу одним только собакам: доспехи и оружие пришлось снимать и переправлять на плотах, чтобы не заржавели. Брим содрогался, вспоминая о холодной, доходящей до бедер воде. Там, далеко на востоке, Быстрая в добрую лигу шириной, и в ней полно водоворотов; она совсем не похожа на ту тихую реку, что протекает южнее Дхуна.

— Брим! Робби зовет тебя к себе, да поживее. — Голос принадлежал Гаю Морлоку, воину из Молочного Камня, недавно перешедшему к Робби. Он, как и многие приближенные Робби, ездил на хорошем чистокровном коне и одевался нарядно. Его плащ из плотной шерсти украшали новые застежки в виде репейников. Картинно развернув коня, Гай поскакал обратно.

Брим терпеть не мог бросать свою лошадь вот так, не обиходив ее — но зная, что Робби ждать не любит, он привязал добродушного мерина к кусту дрока и отправился к палатке брата пешком.

Часть ночи дхунитам предстояло провести в ожидании. Огней, учитывая близкое соседство дома Бладда, не зажигали — люди запахивались поплотнее в плащи и закусывали всухомятку. Большой, страшный с виду Дуглас Огер, усевшись на поваленном дереве, осматривал свой топор. Другие натирали мечи тунговым маслом, и дхунская сталь холодно поблескивала между деревьями. Ее называют «водной сталью» из-за булатных волн, которые переливаются на клинке, как вода.

Брим раньше надеялся, что и у него будет такой меч: его отец, Мабб Кормак, был мечником и после смерти оставил два водных клинка обоим своим сыновьям. Робби в ту пору было шестнадцать, Бриму шесть, и он думал, что Робби, забравший оба меча себе, отдаст один ему, когда он, Брим, подрастет. Теперь Бриму пятнадцать, но о мече нет и помину.

— Эй, бабка, поосторожней! Клянусь, ты обращаешься со мной хуже, чем со своим мулом! — Робби Дхун сидел на походном табурете у единственной в лагере палатки, положив ноги в сапогах на пивной бочонок, а старушка трудилась над его лицом, орудуя толстой, как гвоздь, иглой.

Когда Брим подошел, она как раз опустила иглу в висящую у нее на поясе фляжку, обваливая свой инструмент в голубом порошке. Затем снова поднесла иглу к глазу Робби и проткнула кожу между веком и бровью. Потекла кровь, но Робби, на которого смотрели несколько его воинов, подмигнул, притворяясь, что ему вовсе не больно. Бабушка погрузила иглу глубоко, вводя порошок под кожу — теперь эта метка останется при Робби до самой смерти.

Ни один дхунит, не имеющий на лице такой татуировки, не может считаться воином. На эту роспись уходят годы, а то и десятилетия, поскольку больше двух-трех штрихов вытерпеть никто не в состоянии. Однако брат Брима, которому вздумалось заняться этим посреди военного лагеря, сидит как ни в чем не бывало, точно его бреют, а не татуируют. Брим передернулся. Сам он получил свою первую воинскую метину в середине зимы и полночи маялся от боли.

— Вот что, Брим, — сказал Робби, наконец заметив его, — поди-ка осмотри копыта Верного. Мне сдается, у него в подкове камень застрял. Ты ведь знаешь, он никому не дается, кроме тебя и Флока.

Брим скрыл свое разочарование, сказав себе: нечего кукситься, у Робби и без того забот хватает. Он кивнул и собрался уйти, но Робби добавил, окинув его взглядом своих ярких голубовато-серых глаз:

— А еще замотай уздечку своего мерина, чтобы не звенела. Ночью поедешь со мной.

Удаляя камешек из копыта Верного, Брим с трудом сдерживал волнение. Уже стемнело, и над лесом взошла половинка луны. Все кругом пристегивали оружие, готовясь к бою. У сокланников Брима свирепый вид: все они рослые, белокожие, с желтыми бородами. Довольно одного взгляда на свои руки, чтобы вспомнить о своем несходстве с другими дхунитами. Руки у Брима маленькие и смуглые, как и все остальное: такими топор не поднимешь. Зато Брим умеет обращаться с лошадьми и прочей живностью, да и верхом, как многие говорят, ездит неплохо.

И глаза у него острые. Вот и теперь, в темноте, он видит то, чего не видят другие. Бабушка присела по нужде за кустом — Бриму заметно, как поблескивают ее белки. А поляной, выбранной Робби для лагеря, пользовались несчетное количество раз и даже строились на ней. Брим, несмотря на снег, разглядел земляной вал, слишком ровный и узкий для естественного: под ним определенно скрыт фундамент какого-то здания. Деревья тоже говорят о многом. Ветки с них на высоте человеческого роста обрублены на дрова, на коре белого дуба отпечаталось конское копыто, на бересте остались следы от стрел — какой-то лучник упражнялся, стреляя в цель.