Возвращение в Тооредаан - Егор Чекрыгин

Представились — познакомились. Я по — прежнему оставался Иигрем, потому как они по — человечески, мое имя выговорить почему‑то не могли. А они — обиженный в челюсть, назвался Шооргом Вабииком. С почками — Риишем Оленем, а уязвленный ниже пояса — Лоутом Гаастом.

Потом пожрякали, можно сказать, из одного котла. В том смысле, что котлов‑то на караван и так всего два было, просто Шоорг, который в этой троице вроде как за главного был, сводил нас к этому самому котлу, где каждый и получил свою пайку вчерашней каши, а потом мы и есть сели в общий кружок. Разговоров особых не было, все быстро двигали челюстями, заряжаясь для долгого и напряженного дня.

Потом, быстро седлать лошадку, и вперед, на подвиги. В смысле — впереди каравана, на разведку….Думаете, мне уже настолько начали доверять? — Хренушки. Довольно быстро я понял, что меня по — прежнему старательно пасут, дав, однако некую видимость свободы. Мол — попробуй, птичка, улети. Тут‑то мы тебе заряд дроби в задницу‑то и засадим.

Ну да и я не дурак, такую возможность им давать. Вел себя смирно и правильно. Службу тянул исправно, в бега не пускался, провокации не устраивал….Ну по крайней мере, старался. Да только где‑то часа через три — четыре нашего движения, моя, модельной внешности лошадка, которую мне явно выдали как раз для того чтобы я не смог воспользоваться ею как средством для бегства, начала покрываться каплями пота, и заметно дрожать. Выносить страдания животного, сил больше не было, так что я слез с нее и пошел пешком. И сразу же, возле меня нарисовались Риишь с Лоутом, а Шоорг замаячил где‑то сзади, и почему‑то снова с изготовленным для стрельбы мушкетом в руках.

— Лошадь, больная, совсем нехорошо. — Пояснил я свои странные действия.

— Это да. — Внезапно, вполне добродушным тоном, заявил Лоут. — Траванулась она, овес со спорыньей нам подсунули, сволочи….Неделю не жрала ничего, зато дристала как не пойми чего. Мы уж думали, она как и остальные помрет, а ничего — выкарабкалась. Эти степнячки — скотинки живучие. А ты ничего так, с лошадками управляться умеешь.

— Моя… Я, ногой ходить. Лошадь пусть пока…, отдыхай. Я быстро, за вами…, успевать.

— Ладно. Мушкет на седло повесить можешь. С ним бегать несподручно….А эта твоя пистоля хоть заряжена?

— Заряжена… — Ответил я, не сразу сообразив, что под «пистолей» имеется ввиду мой автоматик. Да, пистолеты этого времени, типа тех с которыми нас учили обращаться, по размерам наверное мало уступали моему ПП-19, так что градом вопросов, о том что это за странную штуку я с собой таскаю, вопреки моим опасениям, местные меня не забросали. А что видок у него был дюже странный — так это времена штучного производства. Каждый мастер лепил свои изделия в меру своих талантов и представлений о прекрасном и удивительном. Тут тебе и пистолет совмещенный с топором, и с кинжалом, и даже саблей, и всяческие многостволки, и замки невероятных конструкций. А уж про изыски дизайна, я вообще молчу, и тебе курки в виде чертика, и всяческая резьба да гравировка. А еще — нам на занятиях показывали точную копию хранящегося в Оружейной палате шестизарядного кремневого револьвера, работы аж начала семнадцатого века. И даже дали желающим попробовать пострелять из него, хотя и предупредили, что попав на Землю-2, таких конструкций лучше избегать — уж очень ненадежная штука! Так что, при необходимости, я и из своей «пистоли» могу несколько раз подряд стрельнуть…, ну если только очень прижмет, конечно. Так‑то лучше не светить сразу все ее возможности.

Уж не знаю почему, но ход с лошадкой оказался крайне удачен. Видать для этих ребят, их животины, таскающие грузы и хозяйские задницы, значили чуточку больше, чем просто живые механизмы для переноски тяжестей. И то, что я проявил к лошадке жалость и сочувствие, прибавило мне очков в глазах сослуживцев. Так что на обеденном привале, мы уже общались вполне по дружески, без прежнего холодка и настороженности.

Ну как общались? — Пытались общаться. Они со мной говорили, а я по — прежнему бекал — мекал, переспрашивал по двадцать раз, и мучительно подбирал слова для ответов. И тут уже дело было вовсе не в актерстве и хитрой стратегии, просто реальная речь этих людей, и тот «классический имперский», которому учили меня — разнились довольно сильно. Мужики в караване, ботали на каком‑то своей фене, в которой я уверенно понимал, дай бог каждое пятое слово. Впрочем, иногда это приносило и определенную пользу. Начав разговаривать со мной как с лошадью или собакой — то есть существом хоть и одушевленным, но лишенным речи, мужики порой позволяли себе чуть больше откровенности, чем, если бы думали что я их хорошо понимаю. А я, хоть и улавливал меньше половины, однако интуитивно заполнял лакуны, умудряясь быть в курсе смысла беседы. Все‑таки определенная способность к языкам у меня была всегда, да и язык тела читать, нас тоже учили на соответствующих курсах.

— …Лихо ты драться навострился. А мы, признаться, поначалу‑то хотели тебя того…. Скоро в городишке одном будем, а там у нашего оу Моовига есть выходы на лихих ребят. Тебя в колодки, а там в лес куда‑нибудь запродать — самое милое дело. Прибыток не велик, да копеечка к копеечке, глядишь — а уж и капитал…. Но Миишь на тебя в деле посмотрел, и решил, что с такого шустрого малого в плену держать — проблем не оберешься, зато на свободе, хороший боец, нам и самим пригодится. А то ведь у нас этот поход не дюже счастливый выпал. Не только лошадки овсом поганым потравились, — двое охранников и трое погонщиков померли. Пыльца забвения им хреновая попалась, а может лишнего перебрали, вот они и того…. Мучились — жуткое дело. Пену изо рта пускали, в судорогах бились. Двое сами померли, а троих добить пришлось. А жаль — хорошие ребята были. Так что люди надежные нам нужны. С погонщиками‑то еще куда ни шло — вслед за караваном верблюда гнать, а на стоянках его разгрузить — обиходить, в этих краях любой мальчишка может. А вот хороший охранник, да чтоб ему спину в бою доверить можно было, это товар штучный. Вот ты, к примеру, где так драться выучился? Да понятно что — «моя воин хорошо», где служил‑то говорю? «…Бе — ме…». Тьфу. Чурка ты Иигрь, безъязыкая!

— Да ты ему помедленнее говори, вишь, как он глазами лупает. — Дурак — дураком!

— Дурак‑то дурак, да не больно так. — Вступает в беседу наш сержант — Шоорг. — Видал как он в дозоре, глазами по траве и окрестностям шарит? Сразу видно, что не в первой ему караваны охранять. Да и походка евоная…. Не солдатская это ухватка. Солдат он ноги в землю вбивает, начальство радуя, а этот — будто скользит. Такому, у нас зуурские егеря, а в этих краях, разве только что пограничные стражники обучены.