Заклятый друг (СИ) - Нэн Джойс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я кошусь на говорящий айфон в его руках.
— Макс.
— Тсс.
— Даже не думай…
34. Даша
Он сдвигает мокрое полотенце на мой голый живот.
Его колено упирается мне в бок.
Я его пальцы даже сквозь мутный воздух вижу. Они бледно-красные.
Его бледно-красные пальцы на моей груди.
Они как кровь на снегу.
Я замерзаю заживо от его прикосновений.
От беспомощности хочется разрыдаться. Получается только жалобно проскулить.
Закатываю глаза, и в зеркальном круге люстры вижу своё лицо. Оно меня не слушается. Превращается в самостоятельную субстанцию из кожи, впадин и выпуклостей. Дикий замес стыда, ненависти и боли.
От себя отвернусь.
На него смотреть буду.
Я его взглядом изотру в порошок.
Он молчит. Его ресницы дрожат.
Приподнимает грудь ладонью снизу. Очень аккуратно. В его руке она становится невесома.
Прикладывает указательный палец к ареоле. Чуть надавливает.
— А!
— Прости. Потерпи.
Я ощущаю, как наружу выталкивается молоко. На рёбра стекает струя. Горячая и скудная.
— Мне больно.
— Сейчас станет полегче.
— Больно!
Он сдавливает меня. Собирает меня в свою ладонь как маленький шёлковый платочек. Всю меня в свою руку затягивает.
Язык скручивается в хоботок. Прилипает к нёбу.
— Сейчас, Даша. Сейчас пройдёт.
От его шёпота стискивает виски.
В нём столько страха, что мне хочется пожалеть этого человека. В нём столько нежности, что хочется благодарить его.
Я вдыхаю.
Глухота проходит.
Боль отступает.
Хорошо.
Спасибо.
Хорошо.
— Тебе ещё повезло, Даша. Попала в хорошие руки. У меня ведь самая подходящая наследственность для этого дела. Ты знаешь, что моя бабушка по маминой линии была передовой дояркой?
Я перестаю дышать на несколько секунд…а потом моё тело вздрагивает от судороги хохота.
Смеюсь так, как не смеялась очень давно.
Этот смех нездоровый, конечно. Но я настолько отвлекаюсь на попытки унять его и начать нормально дышать, что забываю ненадолго про абсурдность происходящего.
— Серьёзно тебе говорю. Передовик производства. Ветеран труда. И я, между прочим, когда был маленький, ездил к ней в деревню и как это обычно принято, прошёл мастер-класс.
— Заткнись, Арский.
— Где ты ещё найдёшь в городе айтишника, который умеет доить корову?
— Я убью тебя. Убью при первой возможности.
— Ты, видимо, уже начала репетировать. Пытаешься расстрелять меня грудным молоком.
Я смотрю на него сквозь слёзы и вижу, как он вытирает глаз.
Его руки становятся смелее.
А молоко уже пропитало полотенце, и сочится из него, щекоча мои бока.
Почему ощущения от прикосновений Макса так непохожи на другие? На прикосновения врачей. На мои собственные. Ведь такие же механические.
Он помогает мне умереть, чтобы я перестала страдать.
Он даёт мне смертельное лекарство.
Я пробую на вкус этот яд. И ничего слаще в жизни на язык не попадало. Хочется выпить всю бутыль. Высосать со стеночек. И возродиться после смерти только для того, чтобы снова умереть таким же способом.
Принимаю эту мысль как данность — сейчас, в эту минуту мне настолько физически хорошо от того, что он делает со мной.
— Уже не больно? — его тихий голос подкрадывается к самому сердцу.
Лучше бы я получила от него пощёчину. Чем этот осторожный, взволнованный тон.
— Нет.
— Я не знаю, достаточно ли. Как ты ощущаешь?
Я молча смотрю на него.
Когда это закончится? Когда он перестанет влиять на меня?
Теперь мне хочется, чтобы его пальцы вернулись ко мне.
Проникли под кожу, воткнулись в моё тело как в топлёное масло, подцепили, защипнули и вытащили из меня всё то, что отвечает за реакцию на Макса Арского. Жила за жилой, рецептор за рецептором. Все эти дырявые водоросли, от которых смердит податливостью.
— Даша.
— Я хочу, чтобы ты ушёл.
— Ты знаешь, что на время Олимпийских игр прекращались все войны?
— Ааа!
Живот сводит судорогой. Его пальцы держат вторую грудь и беспощадно надавливают.
Я пытаюсь повернуться.
— Нет-нет-нет, — удерживает меня. — Конечно знаешь. Ты же пацифист. И вообще очень умная и начитанная девочка. А ещё у тебя отличное воображение. Постарайся представить, что у нас на пару минут Олимпиада. А когда всё кончится, ты можешь снова ненавидеть меня.
— Я не переставала ни на секунду!
— И я этого заслуживаю. Если хочешь, я остановлюсь. И ты закончишь сама.
Сжимаю челюсти от ярости и боли.
— Но я должен буду убедиться, что ты справилась. Я хочу, чтобы ты была здорова.
Внезапно становится легко, и я расслабляюсь.
Молоко пошло хорошо.
Я чувствую, как оно свободно льётся из груди.
Пока его руки осторожно мнут меня.
Я лежу на мокрой простыне.
И испытываю чувство облегчения.
Словно я долго терпела, а теперь описалась.
Стыдно и хорошо одновременно.
Умиротворение пройдёт. А вот стыд останется со мной навсегда.
Я проклинаю себя за то, что мякну под его руками. Никогда себе этого не прощу.
Ко мне уже вернулись силы. Я смогла бы доделать сама.
Но я не хочу, чтобы он останавливался.
Просто позволить себе забыть обо всём на свете и ощущать. Ощущать, как мне хорошо.
Он убирает руки.
Осторожно прикрывает меня одеялом до самого подбородка.
— Теперь я вызову врача.
— Не надо.
— Я всего лишь информирую.
— Никого не хочу видеть.
— Больше никогда так не делай.
— Да уйди уже наконец!
Он замолкает. И просто долго смотрит на меня стоя у кровати.
— Уже нельзя всё исправить? — становится дурно от его вопроса. — Я имею в виду…нет никаких физических препятствий к тому, чтобы ты кормила Ваню без всех этих бутылочек. Простым, естественным путём. Хотя бы месяц-два, а? Если хочешь, я буду давать тебе больше денег. Чтобы ты могла больше времени уделять Ваньке, и поменьше работе. Согласна?
— Конечно я соглашусь, Макс. Ведь я продажная тварь.
— Прекрати, Соболева. Ты ведь любишь Ваню.
— А ты? Извини, странный вопрос. Когда я смотрела видео от Татьяны Георгиевны, на которых ты с ним возишься…начинала ненавидеть тебя и за то, что ты нежнее относишься к нему, чем я.
— Мне всё равно, кто его отец. Мне важно, что ты — его мама.
Я вдруг отчётливо понимаю, что Макс хотел этим сказать. И пугающе живо, вся, откликаюсь. Неозвученное продолжение тёплым эфирным маслом обливает моё сердце.
— Это правда, что ты предлагал Серёже деньги? В обмен на меня?
Зачем я это спросила? Я ведь знаю его. Я знаю Макса.
Один его поступок перечеркнул будущее, но не прошлое.
Я никогда и никого так не чувствовала, как его.
Макс молчит.
Но не потому, что не знает, как оправдать себя.
Нет. Он этого не делал.
