Деньги за путину - Владимир Христофоров

Савелий понял, что бригадир хочет уйти, — оттяжки были в порядке. Роза тоже с недоумением посмотрела на Шелегеду, пожала плечами.

— Ну, если тебе надо идти — иди. Дело — прежде всего.

Савелию показалось, что на ее лице мелькнула тень обиды.

— Да, пора! — Шелегеда встал. — Спасибо тебе, хозяйка, за угощение. И вообще… Извини, если что не так. А ты, — он посмотрел на Савелия, — не забудь про переборку.

После его ухода всем сделалось как-то неловко. Молчали. Крутилась на холостом ходу пластинка… Неловкую паузу прервала Роза:

— Знаете, ребятки, пойду-ка я подменю диспетчера. Там сегодня дежурит Танька. Пусть хоть она погуляет. А вы сидите. Когда будете уходить, ключи оставите в двери.

— Когда придешь? — спросила Илона.

— В восемь пересмена, тогда и приду. Пока.

«Ну и везет мне сегодня», — подумалось Савелию.

Илона накинула крючок, поставила пластинку и разлила в стаканы.

— Давай выпьем за нас с тобой.

— Давай!

Выпили. Илона выжидающе посмотрела на Савелия увлажненными глазами.

— Теперь поцелуемся. — Она потянулась к нему и опустила глаза.

«Ну, дела», — опять подумал Савелий, но тут у него самого закружилась голова — губы у нее были прохладные, мягкие.

Потом они танцевали и непрерывно целовались. Комнатку озаряла крошечная лампочка от проигрывателя.

Савелий прижал Илону и почувствовал, как внутри у него все будто расплавилось.

— Подожди, — шепнула Илона и отступила в темноту.

Савелию показалось, что не прошло и мгновения — она возникла в красноватом полумраке, словно из нереального мира, похожего на прекрасный и короткий сон, от которого еще долго кружится голова, а тело медленно проваливается в бездонную сладостную синь. Савелий давно мечтал об этом мгновении, недостижимом и желанном. Но вот сейчас, когда перед ним возникло это желанное видение, он зажмурился, будто от яркого луча. Ему вдруг стало неловко от этой откровенной и близкой наготы, и первой мыслью было исчезнуть, убежать…

Но почти одновременно он почувствовал, как по телу пробежала дрожь, как ослабли колени. Он справился с первой волной и сам удивился откуда-то появившемуся в себе самообладанию. Он обнял ее, наклонился и поцеловал в горячую грудь.

Илона

Ее звали Еленой. Илону она выдумала сама.

Вообще ей хорошо было бы родиться мальчишкой. Глядя на свою странную дочь, отец часто ворчливо повторял: «Наверное, мать, мальчишка должен был родиться, а появилась девчонка».

Однажды еще в детстве она пыталась быстро развязать ленточки на косах — торопилась куда-то. Взгляд упал на ножницы. Не раздумывая, Илона отхватила оба кончика косичек. И так повторялось не раз.

Волосы природа подарила ей роскошные — густые, волнистые с редким ореховым оттенком. Казалось, это они слегка оттягивают голову назад, отчего походка ее всегда была прямой, а вид решительный и надменный. Но когда кто-то ей в шутку сказал, что в соревнованиях по бегу она не может добиться лучшего результата из-за большого тяжелого узла волос, Илона в тот же день отрезала свою роскошную красоту. Ей хотелось во всем и всюду быть первой. Но бегать быстрее от этого она так и не стала.

После окончания школы Илона с подругой сбежала в Ленинград «посмотреть мир». Их нисколько не смущало, что денег хватало только в один конец. «Найдем, — сказала подруга. — У меня там живет тетя». Вместо тети их встретил мужчина, напоминавший внешностью свободных художников XIX века. Он работал в театре. Подруга Илоны познакомилась с ним, когда тот приезжал на гастроли в их город.

Про тетю она, естественно, выдумала. Вначале все было в новинку и даже интересно: интеллектуальные юноши с длинными волосами и ботинками на каблуках, танцы при свечах, вино, поцелуи…

Илона ушла в один из рассветов, когда все спали после очередной ночной попойки. Ушла на вокзал без копейки денег. На скамью в зале ожидания к ней подсел мужчина степенного вида. Они разговорились, и он купил ей билет. Просто так, не требуя никаких компенсаций и даже не сообщив своего адреса.

В родном городе она проработала год маляром и осенью поступила в педагогический институт. И на беду, пришла к ней настоящая первая любовь. Он был намного старше Илоны, женат, имел детей. Жил неподалеку от их дома. Чувство, охватившее их, наверное, можно было бы сравнить лишь с землетрясением — когда ничего нельзя сделать. Бросив институт, Илона уехала с ним в Якутию на алмазный прииск. Им и здесь не повезло — он погиб во время взрывных работ. Илона вернулась к матери, пошла на стройку. В ней словно что-то оборвалось. Работа — дом, дом — работа. Она потускнела даже внешне, осознав вдруг всю сложность своей короткой, но уже такой длинной жизни. Илона считала прежде всего себя виновной во всем, даже в его смерти. И потом, еще не ушла тоска по былым студенческим дням, но институт она обходила. Появились новые подруги, рассудительные и житейски мудрые малярши. Они никак не хотели отпускать Илону на путину, уговаривали вместе поехать отдыхать в Закарпатье. Но объявление о наборе женщин на Чукотку неожиданно властно позвало ее в дорогу, словно обещая новую жизнь.

Тоска в ней не проходила и на путине: нужно было сделать что-то такое, что помогло бы вытеснить эту тоску, а вместе с ней, и прошлое. Хотелось чего-то бессмысленного, отчаянного.

В тот вечер на Илону, как принято говорить, накатило, нашло, и, забавляясь робостью Савелия, она вдруг решилась на опасную игру. Однако в последний момент испугалась, поняв, что зашла слишком далеко, но… было уже поздно. И снова — пустота. Илона жестко и властно сказала Савелию, чтобы на рыббазе он больше не появлялся и вообще забыл о ее существовании. Савелий растерянно моргал, пытался обнять, успокоить Илону, и слова уже сами выпирали из него: «Теперь ты от меня никуда не уйдешь». Видимо, эту опасную способность влюбляться в каждую женщину, которая согласилась разделить с ним близость, он унаследовал от своего отца. Савелий притянул ее к себе, и тут она залепила сильную пощечину.

— У, дурочка! — Савелий торопливо начал одеваться. — Я, что ли, приставал? — сказал он простодушно, словно обиженный ребенок. — Вашего брата один леший разберет.

Илона вдруг смягчилась, подошла к нему, глаза ее заблестели жалостью:

— Прости меня, Сева. Ты хороший… Чистый. И все было хорошо. Только не надо нам встречаться. Прошу тебя.

Тут уж сам чуть не разревелся Сева, сентиментальный по природе. Засопел:

— Да ладно, ничего. Я-то что, мне совсем не обидно. Только… только теперь мне без тебя никак. Я же люблю…

— Нет! Нет! Нет! Я скоро уеду. Зачем нам это? Я уеду — и все.

Первый раз Савелий пропустил переборку — опоздал. Шелегеда ничего не сказал. Ребята многозначительно посмеивались, приставали с расспросами. Особенно не стеснялся в выражениях Корецкий. Савелий впервые в жизни по-настоящему рассвирепел, бросился на Тома. Их вовремя разнял Витек. Больше никто не напоминал ему о ночи, проведенной на рыббазе.

На другой день в бригаде Григория Шелегеды появился худощавый пожилой чукча. На нем были старенькие резиновые сапоги, кожаная, видавшая виды куртка. Мундштук — без сигареты — торчал в углу большого рта. Лицо улыбчивое, глаза живые, лучистые. Говорил он с приятным акцентом, смягчая твердые согласные. Его встретил дежурный по неводу Омельчук и, как обычно, принялся допытываться: зачем и что ему надо от бригады. Шелегеда выглянул из палатки:

— Да это же Равтытагин. Откуда он взялся?

Анимподист лихо скатился вниз, уважительно протянул руку гостю:

— Здравствуйте, Василий Александрович! Проходите, очень рады.

Витек пристал с расспросами к Славе Фиалетову, который все еще переживал гибель своей персональной палатки.

— Самый главный человек в колхозе, — отмахнулся он.

— Главный, а пешком. Катера в колхозе ж перевелись, да и машин хватает…

— Зимой получим еще и аэросани, — сказал вместо приветствия вошедший, услышав разговор рыбаков. — Решил проветриться да к вам заглянуть. — Равтытагин продул мундштук, но сигареты не вынул. Ему протянули пачку.

— Спасибо. Не курю.

— А мундштук?

Гость улыбнулся:

— Память о курении. Когда-то здорово садил махру, даже ночью вставал — легкие испортил…

— Как же вам удалось бросить?

— О-о! Целая история. Слово дал — не пить, не курить. А слово мужчина должен держать.

Витек безнадежно махнул рукой:

— Я столько давал обещаний. Клялся, божился…

— Не надо тогда тратить впустую слова, от этого они теряют ценность, как разменный рубль. Гриша, чаек бы организовать.

— А мы тоже собирались чаевничать, уже закипает.

— Погоди заваривать — я сам. У меня свой секрет.

— Выдайте нам его. Век будем помнить, — сказал Савелий.