Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Атмосфера была самая, что ни на есть, идиллическая. Родителей Марка не смущали ни мои распухшие от поцелуев губы, ни странные следы на моей шее, ни, собственно, то, что я сижу перед ними в одежде их сына.

В тот момент я впервые поняла, насколько наивными и слепыми могут быть взрослые в своей иллюзии полного контроля над жизнью. Предпочитая не замечать очевидного, они пребывали в сладчайшем из заблуждений: ничего нежелательного и незапланированного не могло случиться по одной только причине — им бы этого не хотелось.

Даже более чем громкое и нетрадиционное появление их сына не возбудило в чете Казариных ни малейшего подозрения.

Марк влетел в кухню, подобно урагану. Наткнувшись в пороге на стул (чего с ним отродясь не бывало), он так тепло и сердечно поприветствовал отца, и даже — о ужас — покружил в объятиях свою мать, что я зажмурилась от страха. Вот сейчас. Сейчас они точно обо всем догадаются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍С плохо скрытым волнением ожидая, что в следующее мгновение он подойдет ко мне и поцелует на глазах у всех, краем глаза я наблюдала за реакцией его родителей. Виктор Игоревич вообще не обратил внимания на слишком уж приподнятое настроение сына, Валентина Михайловна была слегка удивлена, не больше.

Марк не стал наносить им душевную травму и вгонять меня в краску. Приблизившись вплотную, он лишь прикоснулся к моей руке со словами:

— Кофе? Спасибо, это то, что мне надо, — и посмотрел так, что на секунду мне стало трудно дышать и захотелось открыть окно.

Семейный завтрак продолжался. Я, взяв на себя роль хозяйки, старалась вовсю. И еще кулинарные хлопоты помогали скрыть изрядное смущение, которое меня не отпускало при родителях Марка.

Периодически воспоминания о прошедшей ночи всплывали перед глазами, заставляя то дрогнуть руку, подливающую кофе, то немного пошатнуться во время очередного маршрута "плита-стол". В то утро мы не стали завтракать в столовой, а остались по-домашнему, на кухне, и это придавало происходящему оттенок обманчивой гармонии, в то время как воздух вокруг, казалось, подрагивал от того, о чем молчали мы с Марком. Но, похоже, из всех присутствующих, это заставляло нервничать только меня.

Марк чувствовал себя преотлично. Он не только блистал остроумием, вел основную тему беседы и заразительно смеялся. В нем проснулось нечто новое — то, чего не было раньше. Буквально за одну ночь он будто бы еще больше вырос и стал шире в плечах. От него разило такой самоуверенностью и снисходительностью, что я еле сдерживалась от того, чтобы не закричать «Что же ты делаешь?!»

"Что же ты делаешь?" — продолжала думать я, наблюдая за тем, как он свысока, будто с несмышленым ребенком, общается с Виктором Игоревичем, как смущает мать безукоризненной вежливостью и подчеркнуто безупречным этикетным вниманием.

Это было одновременно восхитительно и страшно. Подросток вырос и стал взрослым. Опасным, сильным, уверенным в себе, в своем праве на власть и последнее слово в любом разговоре. Виктор Игоревич еще не успел уловить эту перемену, поэтому, воодушевленный общительностью сына, радостно распускал перед ним хвост, повторяя: "Учись, пока я жив" и "Со мной не пропадешь".

Марк слушал его пафосные разглагольствования с ироничной ухмылкой, и чувствовалось, что он просто позволяет отцу формально оставаться главным в этом доме. Но только до тех пор, пока их интересы не пересеклись.

Завтрак постепенно подходил к концу. Напрямую мы с Марком до сих пор не сказали друг другу ни слова. Виктор Игоревич, сладко потягиваясь с дороги, говорил об обеденном сне, о том, что надо разобрать чемоданы, Валентина Михайловна помогала мне с посудой, восхищаясь моим характером и шепотом укоряя мужа за жуткую забывчивость, но чувствовалось, что даже этот недостаток ее умиляет. Я не сердилась на нее, наоборот, очень даже понимала. Ведь я сама слепо обожала ее сына со всей его категоричностью и воинственной нетерпимостью.

Наконец, кухня опустела. Первыми ушли Марк с Виктором Игоревичем: на пике приятного общения тот возжелал показать наследнику какие-то книги по менеджменту без малейшего подозрения о том, что его сын никогда не интересовался этим. В разговоре Виктор Игоревич всегда слушал только себя, а Марк, пребывая в прекрасном настроении, и не думал возражать, не без удовольствия подыгрывая отцу.

Мы немного посидели в гостиной с Валентиной Михайловной, посмотрели отпускные фотографии, затем она торжественно вручила мне очередной ворох подарков (сувениры и обновки из одежды) и, почувствовав усталость с дороги, тоже захотела подняться к себе и передохнуть.

Я была счастлива остаться в одиночестве, слишком устав от этого показательного спектакля «Хорошая семья и примерные дети». Моя настоящая новая жизнь была замечательной, но требовалось время, чтобы к ней привыкнуть.

Несколько минут я просто сидела, глядя в одну точку. Потом решила — отдыхать, так отдыхать. Я немного побродила по притихшему дому и уже почти дошла до своей комнаты, как за последним поворотом коридора меня настиг Марк. Сильные руки обхватили сзади, горячее дыхание опалило щеку. Стремительно развернув меня лицом к себе, он впился в губы жадным поцелуем, и столько страсти, столько нетерпения было в каждом его движении, что я только сейчас поняла, чего стоила ему эта рафинированная вежливость за завтраком.

— Привет! — жарко прошептал он в перерыве между поцелуями. — Наконец-то они от нас отстали.

Дальше я уже совершенно ничего не понимала, только спустя какое-то мгновение осознала, что ноги мои парят где-то в воздухе, а руки крепко обхватили шею Марка. Старясь не слишком шуметь, натыкаясь на углы и давясь от смеха, мы добрались уже до моей комнаты, в которой вчера так никто и не ночевал.

Теперь мы любили друг друга при свете дня, сначала неторопливо, наслаждаясь откровенностью, которую дает солнечный свет, узнавая в деталях малейшие особенности друг друга. Чувство единения в этот раз было более осознанным, поначалу мы даже пытались контролировать себя. Марк очень боялся причинить мне боль любым неосторожным движением, но даже она была сладостнее всех подарков и ласковых слов от других людей. А потом мы потерялись, исчезли, утонули друг в друге, в том сумасшедшем водовороте, который рождает страсть. Не пытаясь более удерживаться даже за крошечные осколки сознания, мы растворялись в нашей близости бездумно, слепо, до исступления, желая только одного — умереть и опять родиться, вместе. Чтобы так и прожить всю оставшуюся жизнь, только вместе. Чтобы не было ни малейшей возможности дышать по отдельности, радоваться жизни или утешаться в горе. Никогда друг без друга.

— Ты такая хрупкая, — произнес Марк, когда мы лежали рядом, пытаясь выровнять дыхание, так чтобы каждый вдох и выдох получался у нас синхронно. — Такая тонкая. Иногда мне кажется, я могу тебя сломать. И в то же время, ты очень сильная, и я могу не бояться быть… быть собой. Это удивительно.

— Тогда считай, что я сделана для тебя по специальному заказу. Такая себе улучшенная модель, с гарантией качества, — пошутила я, но он к моей шутке отнесся очень серьезно.

— Так и есть. Ты сделана только для меня. Специально для меня. Больше ни для кого, — добавил Марк, крепче прижимая меня к себе. — Алеша, знай, я никуда тебя не отпущу. Ты понимаешь это?

Я умиротворенно улыбнулась, пытаясь побороть внезапно накатившую сонливость. Конечно же, я все понимала. Но так, как это было удобно мне.

…Следующий год был одним из самых счастливых в нашей жизни. Через несколько дней начинались занятия в школе, и мы с Марком пошли туда заново, иными людьми — свободными, сильными, целостными в своем единстве.

Школьные учителя и даже наши ровесники оказались так же слепы, как и родители. Несмотря на мои первоначальные опасения, что мы выдадим себя неосторожным словом, фразой, движением, никто ничего не заметил. Общество предпочитало видеть давно устоявшийся штамп вместо реальных людей.