Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— С напарником чередуемся. Все время в дороге. Живем в дороге, едим в дороге, спим тоже в дороге, — улыбнулся мой неожиданный спаситель.

— А где он сейчас? Ваш напарник? — боязливо оглянулась я, каждую секунду ожидая увидеть недовольное пробуждением лицо второго водителя.

— Напарник дома, с женой обжимается, — захохотал водитель и тут же осекся. — Ой, что же это я… Ну ты прости, деточка, одичал совсем. С одними мужиками общаюсь, сама понимаешь. Оно как получилось? Мы вчера из рейса вернулись, а мне шабашка подвернулась, я его и отпустил. Думал, быстренько смотаюсь… А тут как налетело! Думал и не выберусь!

— Что налетело? — не поняла я.

— Буря! Настоящий смерч, как в фильмах американских показывают. Как перед концом света выло! Мне пришлось на обочине заночевать, потому что лило, как из ведра. Громыхало так, думал, оглохну! С юга все пришло, вот ты посмотри, каких тут дел натворило. Гляди — сколько веток и деревьев выворотило-обломало. Сейчас в город приедем, еще не того насмотришься.

"Буря!" — скользнула в голове догадка. "Может быть, в этом все дело? Может, оборвались и линии электропередач, поэтому телефон не отвечает? Но почему же тогда за мной не приехали? Неужели стихия была такой сильной, что деревьями перекрыло выезды и въезды из города?"

От воображаемой картины: Виктор Игоревич лично расчищает завалы на дорогах, пытаясь выпустить автомобиль, который должен привезти меня в отчий дом, мне стало смешно. Я немного успокоилась, и остаток пути мы проехали, весело болтая с водителем.

— Не-не. Никаких «высадите на остановке»! Я тебя до дома довезу, бедовая ты голова! Я с ума чуть не сошел, когда увидел тебя на обочине! Ты что? Вижу: еле ползет, несчастное такое, худое, чемодан тащит. Решил уже, что ограбили или чего похуже. У меня дочка твоего возраста, как подумал, что это и она могла бы… Да тьфу на тебя! Куда только родители твои смотрят?

Мне тоже было интересно, куда смотрели мои приемные родители.

Когда поздним вечером мы подъезжали к нашему коттеджному поселку, яркие фонари привычно не встречали нас. Зато в окнах домов мерцали танцующие огоньки — не иначе баловни судьбы жгли свечи, стихия лишила их электричества так же, как и простых обывателей. Дождь не утихал ни на минуту, теперь к нему присоединился еще и ветер с подвыванием. Но когда, сквозь залитое водой стекло я увидела наш с Марком дом, тускло освещенный изнутри, сердце опять сжалось, на глазах выступили слезы, и я чуть не выпрыгнула из машины на ходу.

— Куда ты! Куда ты, дурочка! — сердито закричал на меня водитель.

— Я… Домой… Вы не понимаете… — прижав руку к горлу, потому что говорить было тяжело, лепетала я.

Доехав по размытой дороге до самых ворот, мой добрый попутчик собрался лично сопроводить меня до парадного входа, но я отказалась. Чего доброго, склонный к крайностям Виктор Игоревич примет моего спасителя за грабителя, устроит скандал и испортит обо мне все впечатление. Нет уж. Пусть лучше в глазах доброго попутчика я останусь приличной девушкой, хоть и — по его же выражению — с кукушечкой в голове.

Открывая трясущейся рукой тяжелые железные ворота, на которых, вместе с электроэнергией отключилась и автоматическая защита, и другой рукой помахивая на прощанье сердобольному дальнобойщику, я не чувствовала ни земли под ногами, ни головы на плечах. Сейчас я увижу Марка. Сейчас я увижу Марка! Наконец-то! Сейчас!

Когда я подошла к парадному, связка ключей так плясала в руке, что, прислонившись к косяку, я решила просто позвонить в дверь. Пусть мне откроет лично глава семьи и устыдится халатности своей.

Я все же доехала, несмотря на их забывчивость! Пусть поймет, что я не такой беспомощно-хрупкий цветочек, за который они меня держат. Я боец! Я все могу! Ни Виктор Игоревич, ни его красавица-жена уж точно в шестнадцать лет не добирались через всю страну в дождь и бурю к родному дому, да еже с тяжелым чемоданом на веревочке.

Увлеченная приступом самодовольства, я напрочь забыла, что дверной звонок, как и автоматическая сигнализация не работает, раз во всем поселке нет электричества. Я все жала на кнопку, находясь на пределе своих сил, не чувствуя ни рук, ни ног, ни холода, ни того, что пока шла через весь двор к крыльцу, снова промокла до нитки. Я просто была счастлива до потери сознания.

Поэтому, когда дверь внезапно распахнулась, и на пороге возник Марк с большой коробкой, полной разной дребедени, я не смогла сказать ни слова. Громко зарыдав, я пошатнулась и точно бы упала с крыльца, если бы он не подхватил меня, уронив коробку, содержание которой с грохотом разлетелось по ступеням.

— Что за черт… Алёша?! — только и успел сказать Марк, прежде чем я упала-таки в спасительный обморок.

Пришла в себя я очень скоро. Я и слишком долго не видела Марка, чтобы позволить себе отлеживаться без сознания, словно тургеневская барышня. Мне нужно было обнять его. Мне нужно было так много ему рассказать.

— Марк! — он стоял на коленях, рядом с диванчиком в холле, куда, очевидно, донес мое полубезжизненное тело. Когда я открыла глаза, меня ослепила его счастливая улыбка. Самая красивая улыбка на свете, способная согреть после всех моих безумных приключений.

Следующие несколько минут он сжимал меня в объятиях так крепко, что я едва могла дышать, чувствуя, как похрустывают косточки и суставы. Я пыталась что-то сказать, но не могла, лишь, тихо смеясь, гладила его по плечам и спине, прижимаясь к нему еще сильнее и растворяясь в пронзительном счастье этого мгновения. Оно стоило всех сегодняшних дурацких подвигов.

Когда первоначальная эйфория миновала и мы, наконец, смогли оторваться друг от друга, первый же вопрос, который задал Марк, поверг меня в шок:

— Ты мне одно скажи — что ты здесь делаешь? — он смотрел на меня со смесью счастья и недоверия, будто бы это в действительности не я, а мой бесплотный призрак в лучших традициях готических романов возник среди грозы в его доме.

— Как это что? — чувствуя, что совершенно ничего не понимаю, повторила я. — Я, вообще-то, здесь живу… Все еще. По крайней мере, надеюсь на это.

— Да понятно, что живешь. Но ты же двадцать девятого приезжаешь! Отец на завтра и машину заказал, и водитель наш сегодня заходил, говорил, поедет за тобой в любую непогоду. У нас уже второй день как из ведра льет.

Чувствуя, что желание стукнуть невнимательного Виктора Игоревича становится нестерпимым, я завозилась на диване, пытаясь собраться с силами для скорейшего свершения благородного возмездия.

— Двадцать девятого! Значит, двадцать девятого! Это он тебе так сказал?

— Именно.

— Марк. Я придушу его. У него склероз! — в ярости заорала я на весь дом надеясь, что цареподобный глава семейства, наконец, услышит меня. — Я же лично звонила и назвала дату — двадцать восьмое августа! Не двадцать седьмое! Не двадцать девятое! А двадцать восьмое, блин, августа!!

— Вот же козел напыщенный… — только и произнес Марк, сжав голову руками и опускаясь рядом на диван, с которого я только что пыталась фуриеподобно вскочить. — Прости, — добавил он спустя пару секунд.

— Ну вот, приехали, — в крайнем смущении от своих агрессивных воплей, я подвинулась к нему, пытаясь заглянуть в глаза. Это было трудно — когда Марк пытался справиться со злостью, он, как всегда, низко склонял голову, пряча лицо даже от меня.

— За что ты у меня просишь прощения? Это ведь не ты виноват. Поверь, я сегодня не сошла с ума только от одной мысли: ты бы никогда такого не допустил.

— Все равно, я должен был знать, — глухим голосом процедил Марк сквозь зубы, сжимая кулаки и по-прежнему отворачиваясь.

Меня огорчило то, что очередную ошибку отца он принял, как всегда, на свой счет. Судьба странно обошлась с чувством ответственности в семье Казариных. Не дав ни крохи этого качества главе рода, сыну она отсыпала за двоих, что уж никак не облегчало ему жизнь.

— Марк. А как ты думаешь… Очень негуманно будет, если я сейчас поднимусь наверх и выскажу ему все, что о нем думаю — да, и это после всего, что он для меня сделал. Я, между прочим, пешком по трассе шла и с дальнобойщиком ехала! — попыталась развеселить его я.