Колдовской знак - Евгения Александрова

Ночь выдалась холодной, только легче не стало. Голова раскалывалась, болела вся правая половина, будто её что-то давило изнутри, но утром Эрик всё равно отправился на охоту. Джейна спала, прижавшись к Алексу плечом. Эрик отдал ей на ночь свой мундир – ему всё равно не давала покоя духота и теснота в груди, – а сверху она укрылась ещё и капитанским камзолом. Уход Эрика оба даже не заметили.

Силки оказались пусты. Надо выходить на охоту. Сначала Эрик попробовал почувствовать жизнь вокруг. Где-то вчера они видели мелкую живность… Эрик бесшумно прошёл с новым луком до ближайшего склона. Тишина. Он прикрыл глаза, погрузился в жизнь окружающего леса и мысленно потянул к себе первого, кого почувствовал, – большую птицу. Надо только протянуть связь и… Тетерев послушно выпорхнул из можжевеловой рощи, уселся на землю невдалеке. Эрик вскинул лук, примериваясь, но сосредоточиться не смог – голова пошла кругом, замутило, и в один миг он будто растерял себя. Глаз тетерева смотрел на него в упор, и Эрик вдруг утонул в черноте этого зрачка. Шорох сосновых иголок, качание редкой травы, птицы, жуки – всё растянуло его в разные стороны, разбило на части. Казалось, это он растёт травой и качает ветвями, кричит на разные голоса и чувствует под сотней лап и ног землю.

От нахлынувшего Эрик не удержался, упал на колени. Собственные руки двоились перед глазами, он выронил лук, разжал ладонь со стрелами. Горело левое предплечье со знаком, будто жгли огнём. Мир плыл и крутился. Снова затошнило. Надо собраться, надо вернуться в себя! Эрик задышал и наконец стряхнул наваждение. Только встать никак не получалось. Он без сил растянулся на земле, опустил голову на плоский камень и замер.

Потом с осторожностью вытянул правую руку, раскрыл ладонь и принялся следить за собственными пальцами. По загорелой коже пробежала дрожь. Упал с дерева лист, скользнул по запястью, но Эрик даже не шевельнулся. Теперь казалось, что это не он может влиять на мир, подчиняя себе, а мир – на него, раздирает на куски, чтобы поглотить в своём огромном могуществе.

Спустя, наверное, полчаса или больше его нашёл Алекс. Подошёл молча, опустился рядом на корточки. Эрик смотрел ему в лицо. Моталась от ветра тёмная прядь, выбившись из хвоста, заострились высокие скулы, светлые глаза глядели насквозь, точно видели, видели всего Эрика изнутри и снаружи, а может, и не его уже, а то, во что он превращается…

– Что чувствуешь?

– Всё, – голос ещё слушался!

– Что значит – всё?

Эрик повернул голову, чуть склонил набок:

– Не только себя и людей рядом. Жизнь чувствую… вообще. Вот этого муравья. Траву. Деревья. Я не знаю… где сейчас заканчивается моя рука.

Алекс дёрнул его за раскрытую ладонь и рывком потянул на себя, заставил подняться.

– Вот здесь заканчивается, соберись!

Эрик хрипло засмеялся. Мир, кажется, сошёл с ума, раз сам капитан забеспокоился о нём!

Не первый час они брели пешком с лошадьми в поводу: без тропы двигаться верхом стало невозможно. Дорога ушла круто вверх. Ноги заскользили по сухим комьям земли. Вскоре они выбрались на край обрыва, поросшего высоченными соснами. Заходящее солнце заливало оранжевым светом небо, верхушки деревьев, золотило шершавые стволы. Вдоль отвесного обрыва тянулась узкая полоса выгоревшей травы. Показалось, что внизу расстилаются не холмы и колышутся от ветра не верхушки деревьев, а настоящие морские волны. Давно они не видели моря…

К счастью, узкая полоса земли вскоре вышла на открытое место. Идти стало легче. Эрик погладил вороного по шее и, с трудом подтянувшись, забрался в седло. И вот они снова закачались в такт лошадиным шагам.

Солнце окончательно скрылось в туманной дымке, с востока набежали тёмные облака. Всё стихло. Перестук копыт стал единственным звуком, нарушающим тишину. Зашумел по листьям монотонный дождь. Скользнули капли по щекам, по лбу.

– Снова дождь? – устало сказала Джейна, которая весь день шла последней.

– Обычная ивварская осень, – отозвался Алекс. – Три дня дождь и день сухо. Относительно.

Снова мутило. Надо отвлечься. Эрик запел наигранно бодрым голосом в такт качанию морскую шанти, одну из тех, что тянули на борту «Ясного» во время тяжёлой работы:

Прости и прощай, моя милая кирия,

Прости и прощай, моя милая Риа,

Нас ждут берега неизведанной Лирии,

Нам отдан приказ уходить далеко…

– Не лучшая песня, – сказал Алекс, который старательно выбирал дорогу поровнее.

Да, он явно знал, что продолжение там не такое уж романтичное.

– Ладно, – легко согласился Эрик и, подумав, добавил: – У меня есть другая.

Песен он знал так много, что была хоть одна на любой случай. Он немного подумал и начал тихо напевать один полузабытый романс. Какой же там был мотив? Сначала едва слышно, почти шёпотом затянул Эрик в мокрой тишине:

Прозрачен свет… Изменчив путь.

Дожди – спасенье от потерь

Под стук копыт: «Когда-нибудь…»

Но в шуме ветра: «Не теперь».

Эрик прикрыл глаза и отдался рвущейся изнутри песне. С каждой строкой его голос уверенней скользил между стволами и камнями, набирая силу:

Закрыть глаза – а что за мглой?

Крик чаек, море, пенный вал,

И добрый сон, и выбор злой:

Не знал, не верил, не желал.

Но как легко – идти дождём,

Плескать волной, дрожать листвой,

Быть ветром или кораблём,

Быть кем угодно. А собой?

И так, и в том, что не сбылось,

Скользнуло краем – и за край…

Но истина с надеждой врозь:

«Не жди, не помни, не желай».

Крепли звуки, окружали их, сплетались со струями дождя и неслись куда-то в небо, и Джейна молча подтянулась ближе, и Алекс молчал, будто слушал, и Эрик чувствовал, что жизнь ещё есть, бьётся в его груди горячей кровью, течёт по жилам. И пусть кружит голову запах мокрой земли, пусть от голода немеют пальцы, пусть он теряет себя, но он ещё жив!

Хотелось ни о чём не думать, только петь, только позволить мелодии звучать всё громче, со всей его страстью и со всей болью. Чтобы мир слышал! Слышал этот демонов мир! И Эрик продолжал петь, чувствуя, как срывается от холодной влаги горло.

Открыть глаза. Щека мокра.

Всего лишь дождь – всего лишь путь.

Но щебет птиц, но запах трав –

Сейчас, а не когда-нибудь

Пить жадно, словно в первый раз,

И забывать, и