Пионеры Вселенной - Герман Нагаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дайте мне бумагу, я напишу сама, пока во мне все кипит.
Подали бумагу и чернила. Софья подумала и размашисто написала:
«От Исполнительного комитета».
Все придвинулись к ней и стали помогать, вставляя отдельные слова и целые фразы… Через полчаса листовка была готова, и Исаев помчался с ней в типографию…
4
Еще не успело остыть тело Александра II, как его перенесли в парадный кабинет, а наследник-цесаревич сделался новым российским императором Александром III.
Новому царю недавно минуло тридцать шесть; он был могуч и грузен и производил впечатление сильного, волевого человека.
Однако внешний вид не совсем соответствовал его характеру. Придворные хорошо знали нерешительность, тихий нрав и склонность нового царя к растерянности. А так как придворные делились на две противоположные по взглядам группы, то каждая из них с первых же минут катастрофы стремилась привлечь молодого монарха на свою сторону.
К первой группе, настроенной более либерально, можно было отнести приближенных Александра II и наиболее влиятельных сановников: Лорис-Меликова, военного министра Милютина, министра финансов Абау и частично председателя комитета министров графа Валуева. Вторую группу представляли люди из так называемой «партии Аничкова дворца» – приближенные наследника-цесаревича, а сейчас императора Александра III.
Главой и вдохновителем этой негласной партии был ловкий, хитрый и жестокий человек обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев.
В отличие от Лорис-Меликова и его сторонников, еще при Александре II вынашивавших идею о «даровании» народу конституции, Победоносцев твердо держался монархических взглядов и еще через наследника-цесаревича пытался заставить Александра II самым жестоким образом подавить «крамолу» и пресечь всякие попытки свободомыслия.
Но те и другие в первый миг катастрофы, потрясенные взрывами на Екатерининском канале, смертью царя и страхом перед народным восстанием, проявили полную растерянность.
Когда тело казненного народовольцами Александра II еще лежало на походной кровати в парадном кабинете, граф Валуев, более других сохранивший самообладание, подошел к новому царю.
– Ваше императорское величество, как прикажете быть с оповещением народа о совершившемся злодеянии?
– Да, да, надо составить телеграмму. Поручите кому-нибудь.
– Слушаюсь… Но ведь необходимо издать манифест.
– Манифест? Да, конечно… Я прошу вас и министра юстиции Набокова… и вон князь Урусов… Пожалуйста, составьте – я подпишу…
Валуев, приосанившись, ринулся выполнять первое поручение нового самодержца. И все, кто слышал этот разговор, подумали, что Валуеву, пустившему в ход остановившуюся было государственную машину, опять суждено играть одну из главных ролей в государстве.
Лорис-Меликов тоже не хотел остаться в тени. Желая выпутаться из крайне неловкого положения, он через близких людей пустил слух, что утром был во дворце и умолял государя не ездить сегодня в манеж, но монарх не внял его предостережениям.
Затем он незаметно вышел из дворца и помчался в Дом предварительного заключения. «Я должен сам допросить схваченного террориста и принять энергичные меры к розыску других…» Лорис-Меликов хотел явиться с докладом к новому императору раньше, чем его позовут…
5
На масленой, объевшись блинов, умер начальник департамента, где служил отец Лизы Осокиной – Михаил Павлович. Произошли передвижения по службе. Михаил Павлович Осокин получил повышение в должности и новый чин. По этому поводу в воскресенье 1 марта Осокины устраивали праздничный обед для родных и близких, на который был приглашен и Сергей Стрешнев.
Гости стали собираться часов с двенадцати и за стол сели рано. Когда прогремели взрывы на канале, приглушенные множеством высоких домов, все уже были навеселе, и никто не обратил на них внимания. Лишь в шестом часу, когда подгулявшие чиновники пустились отплясывать трепака, пришел взволнованный сосед со второго этажа – чиновник почтового ведомства и, вызвав в переднюю Михаила Павловича, сбивчиво заговорил:
– Извините меня великодушно, но я счел своим долгом предупредить… У вас веселье… боюсь, как бы это не было истолковано превратно. В столице большое потрясение – на Екатерининском канале злоумышленники убили государя.
Михаил Павлович, бледный, с трясущимися губами, вошел в зал и объявил о случившемся. Гости притихли и стали расходиться по домам. Лиза схватила за руку Сергея и увела к себе.
– Сережа, ты что-нибудь знал об этом?
– Нет, что ты, Лизок…
– Но ведь нас же просили наблюдать. Значит, мы тоже в какой-то мере участники?
– Что ты, Лиза, это ужасно! Ведь убили государя…
– А я думаю, наоборот! Деспот казнен, и теперь все пойдет по-другому.
– Не знаю, не знаю, Лиза. Неужели это случилось? Как-то не верится…
– Пойдем-ка на канал – узнаем подробности.
– Да, надо пойти… Но вдруг…
– Одевайся, Сережа, одевайся быстрей.
До Екатерининского канала было недалеко. Минут через пятнадцать они уже приблизились к толпе, сдерживаемой городовыми. На пустынном месте, куда не пускали, еще были видны следы крови.
Какие-то бойкие люди, шныряя в толпе, продавали медные пуговицы, лакированные обломки кареты, обрывки обгорелого сукна.
– Господин учитель, не угодно ли кусочек шинели убиенного государя – я бы недорого взял, – предложил худощавый человек в треухе.
– Благодарю вас, я не при деньгах, – сказал Стрешнев растерянно.
– А сколько вы хотите? – спросил солидный человек в бобровой шапке.
– Собственно, не знаю… Три рубля дадите?
– А точно ли это от шинели государя?
– Не извольте сомневаться – сам нашел в снегу.
Господин в бобрах взял кусок обгорелого материала и поманил городового:
– Почтенный, точно ли это обрывок шинели покойного государя?
Тот внимательно пощупал сукно, поднес к глазам:
– Никак нет, это от шинели господина пристава.
– Возьми и пошел вон, – сердито сказал человек в бобрах, – шатаются тут всякие…
– Извини-те-е. – Худощавый, нахлобучив треух, юркнул в толпу.
– Всех, всех снесли в Конюшенный госпиталь, – объяснял в сторонке старик в шляпе и в очках. – Я сам видел, я тут проходил… И того, который убил государя, и казаков, и мальчика.
Стрешнев и Лиза подошли поближе.
– А тот убийца каков из себя? Наверно, бандит бандитом? – полюбопытствовал купчина в бобрах.
– Нет, не сказал бы… Скорее, мальчишка. Лет двадцати с небольшим, еще безусый.
– Скажи на милость. А уж бонбы бросают. Драть их некому, вот и распоясались…
Услышав, что покушавшийся – молодой, безусый, Лиза немного успокоилась. Ей опять представилось, что бомбу бросал Кибальчич.
– Пойдем, Сережа, пойдем. Мне страшно оставаться здесь… Уж становится темно.
– Вон какие-то бумажки раздают.
– Правительственное сообщение, господа! Правительственное сообщение, – кричал чиновник в форменной фуражке, раздавая листки бумаги.
Стрешнев, взяв бумажку, сунул ее в карман:
– Пошли, Лизок. Дома почитаем.
Они выбрались из толпы и вышли на Литейный, когда уже совсем стемнело.
– Нет, Сережа, давай подойдем к фонарю – надо почитать, что там пишут.
– Хорошо, почитаем. – Стрешнев подвел Лизу к фонарю, достал листок в траурной рамке, взглянул:
– Ты посмотри, Лиза, что они пишут: «Воля всевышнего свершилась!» Выходит, «Народная воля», казнившая царя, исполнила божью волю. Какой-то абсурд.
– Неужели так написали?
– Да, Лизок, вот смотри, видимо, в правительстве полная растерянность…
– А тут на столбе другое объявление.
– Нет, такое же… а впрочем…
– Что?
Стрешнев приблизился.
– «От Исполнительного комитета!» – слышишь, Лизок?
– Да, да, читай!
– За нами следит городовой.
– Сделай вид, что читаешь правительственное извещение… да скорей же.
Стрешнев развернул бумажку и стал читать выборочно:
– «К гражданам России!
… Центральный удар по самодержавию свершился. Царь-ирод, царь-тиран казнен агентами «Народной воли» по приговору Исполнительного комитета…
… Россия не может жить так далее. Русский народ не может больше терпеть деспотизм, гнет, рабство… Если Александр III не пойдет на уступки и не объявит всеобщую амнистию и свободу, его будет ждать судьба отца…»
– Эй, господа, вы что там читаете? – закричал с другой стороны городовой.
– Правительственное сообщение!
– Нельзя! Не велено! Приказано отбирать! – строгим голосом закричал городовой и пошел навстречу.
– Разве государь не умер? – спросила Лиза, держа под руку Стрешнева.
– Не могу знать! А бумажку пожалуйте сюда… Не велено…
Он взял листок и, спрятав его за обшлаг шинели, отдал честь. Лиза и Стрешнев поспешили скрыться в переулке.
Что-то будет теперь? Что ждет Россию?..
6
Андрей Желябов содержался не в Петропавловской крепости, как предполагали народовольцы, а в Доме предварительного заключения на Шпалерной. Его держали в глухой одиночке, у дверей которой день и ночь неустанно дежурили два надзирателя. В камере не гасился свет, и волчок был открыт, чтобы можно было беспрепятственно наблюдать за арестантом.
