Привет, любимая (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна

      За чемоданом, что ли? Не мириться же, в самом деле. Зачем, зачем приехал? Это просто садизм. Только бы не заметил, в каком я смятении... Так. Спокойно, Аля. Закрой глаза, передохни. Это у тебя просто паника. От страха. Обыкновенная паника.

      Я еще больше закуталась в одеяло и сделала вторую попытку открыть глаза. Он стоял на пороге. Мне не приснилось. У меня вдруг начался такой озноб, что даже зубы застучали.

      - Аля! - Мишка был до неприличия растерян и жалок. Столь беспомощным я его не видела никогда.

      - Аля! Я не смог... Я... нам надо поговорить...

      О чем? О чем? Ведь все уже сказано. Уже поставили точку. Нельзя же хвост по кусочку рубить. К чему мучить себя и других?

      - Хорошо, - согласилась, вовсе не собираясь соглашаться, - Заходи. Что на пороге-то стоять?

      Он вошел и закрыл за собой дверь. Остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше.

      - Садись сюда, - я подвинулась, освобождая место.

      Он аккуратно присел на краешек, избегая глядеть мне в лицо.

      Как осунулся! Бедный мой! Глаза больные, тоскливые. Да что же это с тобой происходит, родной?

      - Ты за вещами вернулся? - спросила тихо и осторожно, жалея его и себя, боясь услышать в ответ короткое словечко...

      - При чем тут вещи? Я... - он нашел в себе силы посмотреть мне прямо в глаза, - Я подумал, что ты не могла мне все время...

      Так трудно давались ему слова. Ему, кто за словом в карман сроду не лазил.

      - Так быть со мной... и не любить... Ведь нельзя, правда же?

      Меня трясло в ознобе, и ответить ему не получалось. Тоже слова никак не подбирались.

      - А если так и есть, - он отвернулся и опустил голову, - Я подумал... Ты все-таки моя жена... И ты со мной... Я не думал, что... мне очень плохо без тебя... совершенно невозможно без тебя... Я никогда раньше не говорил тебе, не считал нужным... Я... я люблю тебя, Аля. Прости меня... Я сам не знал, что так тебя люблю... И если ты простишь, то, может быть, не сейчас, когда-нибудь... ты сумеешь хоть чуть-чуть полюбить меня...

      Он сидел, сгорбившись, и, кажется, ни на что не надеялся.

      Мне надо было обнять его. Но так знобило, что я боялась даже руки из одеяла вытащить. Поэтому просто подвинулась к нему и уткнулась лбом в его крепкое, круглое плечо.

      - Глупый, какой ты глупый!

      - Ага, - с тоскливой покорностью согласился Мишка, не оборачиваясь, - Я и сам знаю...

      - Ничего-то ты не знаешь, чудак! Это же надо быть настолько слепым, чтобы ну ничегошеньки не видеть! Да я же люблю тетя, как последняя дура!

      Рыжий замер. Я почувствовала, как напряглось у него плечо.

      - Что ты сказала? Пожалуйста, повтори еще раз, - попросил он.

      - Я люблю тебя, как последняя дура!

      - А почему, как последняя дура? - опешил он, медленно поворачиваясь ко мне.

      А синячищи-то, синячищи под глазами! И бледный какой!

      - Потому что все твои выходки прощаю... и буду прощать, - вздохнула я.

      - Аля! - кажется, он не очень-то и верил мне.

      - Что, Аля? Что, Аля?

      - Тебе холодно? Ты замерзла? Ты вся дрожишь, - неожиданно сказал Рыжий.

      Только заметил! Я кивнула. Он сгреб меня своими ручищами и прижал к себе. Ох! Как хорошо! Как тепло! Как спокойно!

      - Где ты была? Я тебя везде искал. Тетя Нина чуть с ума не сошла. Сказала - ты гулять пошла. Я все объездил...

      - Так это твой мотоцикл стрекотал сто лет прямо над ухом?

      - Мой. А где ты пряталась?

      - На роднике.

      - Зачем? Что ты там делала? - удивился он, - Смотри, как промерзла.

      - Я тебя вспоминала...

      Он потерянно улыбнулся и дотронулся губами до моего виска.

      - Ну, чего ты дурака валяешь, - меня взяла досада. - Думаешь, три года назад тебя просто так, из мелкой мести, попросили поцеловать? Я же тогда всю дорогу до самого родника изобретала различные поводы... Никак не получалось тебя спровоцировать. Пришлось просить открытым текстом... Боялась, не поддашься ни на какие уговоры. Ведь у родника ты даже пальцем не пошевельнул.

      Рыжий глубоко, с облегчением вздохнул и еще крепче прижал меня к груди. Кажется, пришло все-таки время сказать ему правду.

      - Да я влюбилась в тебя в одну секунду. Тогда, в овраге... Ты только мне в глаза заглянул - и все... Знаешь, как я жалела, что ты тогда свою хваленую настойчивость не проявил?

      Я действительно сказала Рыжему правду. Ту самую, от которой так долго бегала сама. Он в овраге заглянул мне в лицо. Я увидела веселых чертиков в ледяных лужицах его глаз, тонкую золотистую россыпь веснушек на щеках. И влюбилась тут же. Без памяти. Раз и навсегда. Как же я плакала по ночам, когда все-таки уехала в город. Как мечтала о случайной встрече. Хотя бы где-нибудь в толпе. И как счастлива была, когда он нашел меня. Так неожиданно. И был так решителен. Я вспомнила: он захлопнул за собой дверь, погасил в прихожей свет, и мы целый век не отрывались друг от друга. А потом он прошел в комнату и спокойно сказал:

      - Постели постель. Я не хочу, что бы мы, как мелкие шкодники, жались в коридоре. Это слишком серьезно. И пусть у нас все будет по-настоящему.

      У нас и было все по-настоящему. Мы никуда не торопились. Ничего не стеснялись. И ни о чем другом не думали. Помню, мы стояли в темноте возле постеленного на ночь широкого отцовского дивана. Раздетые. И молчали. Готовились к чему-то неизвестному. Помню первые робкие прикосновения и ласки. Помню все слова, которые мы сказали друг другу в ту нашу первую ночь.

      Мишка взял в ладони мое лицо:

      - Алька! Мы с тобой натуральные дураки! Только последние дураки могут так запутаться.

      - Ага, - вдруг всхлипнула я, неожиданно даже для самой себя.

      Вот они - слезы. Пришли, наконец. Главное, вовремя. Только их нам с Рыжим теперь и не хватало.

      - Алька! Давай сначала? Я только сегодня вернулся из армии. И ничего у нас еще не было: ни ссор, ни обид...

      - Давай, - робко согласилась я.

      Глаза у Мишки потеплели. В них запрыгали знакомые чертики.