Англичанка - Дэниел Силва

— Этот разговор затянулся. Повесь трубку и жди, когда перезвоним.

Габриель послушно нажал «отбой». Через минуту ему перезвонили — с другого аппарата. Голос дал подробные указания, которые Габриель записал на листке почтовой бумаги.

— Когда? — спросил он.

— Через час, — ответил голос.

Когда в трубке раздались гудки, Габриель убрал телефон и перечитал нацарапанные на бумажке строчки — убедиться, что записал указания правильно. Оставалась одна проблема.

Деньги.

В следующие пять минут Габриель сделал три быстрых телефонных звонка. Первые два с телефона в номере: в соседнюю комнату (ему не ответили) и заспанному ночному портье, который подтвердил, что смежный номер не занят. Габриель забронировал его для себя на ночь, пообещав заплатить полную стоимость через час. Потом, с личного мобильника, позвонил Кристоферу Келлеру.

— Где вы? — спросил он.

— В Булони, — ответил Англичанин.

— Через пятьдесят пять минут вы должный войти в парадную дверь отеля «Де ла Мер» в Гран-Фор-Филиппе.

— Зачем?

— У меня есть срочное дело, а багаж без присмотра я бросить не могу.

— Где багаж?

— Под кроватью в соседнем номере.

— А сами вы куда?

— Понятия не имею.

Прошел еще час в ожидании. За это время Габриель прибрался в номере и заварил себе крепчайшего «Нескафе». Ему предстояла третья ночь без сна: сперва Люберон, потом Даунинг-стрит, теперь Гран-Фор-Филипп. Он подобрался совсем близко к цели и чувствовал это. Еще несколько часов, думал Габриель, вливая в себя горький напиток. А после — после он проспит, наверное, целый месяц.

В десять минут одиннадцатого Габриель спустился на первый этаж и сообщил портье, что скоро прибудет мсье Дюваль, для которого, расплатившись за оба номера, он оставил конверт. Потом Габриель вышел на улицу, сел за руль «пассата». Отъезжая от гостиницы, в зеркало заднего вида он заметил, как в «Де ла Мер» входит Келлер, точно по расписанию.

На этот раз ему сообщили не просто пункт назначения, но и конкретный маршрут, которым следовало добираться до места: через поля, утыканные мельницами, до газовых заводов, факелов и железнодорожных депо в Западном Дюнкерке. Перед ним выросла целая горная гряда гравия, будто миниатюрная копия Альп. Габриель промчался мимо в облаке пыли и свернул на узкую дорогу на гребне длинного волнолома. Справа высились портовые краны, слева простиралось море. В начале дороги Габриель обнулил путевой одометр, потом — ровно через полтора километра — свернул на обочину и заглушил мотор. Под порывами сильного влажного ветра машина чуть подрагивала. Габриель вышел и, подняв воротник куртки, пошел пешком по гладкому и плотному, словно асфальт, песку. Было время отлива. У кромки воды он остановился и бросил «беретту» в море. Возвращаясь к машине, подумал: морское дно у побережья Дюнкерка — отличная могила для солдатского пистолета.

Вернувшись на дорогу, Габриель осмотрелся: ни людей, ни машин, только горели огни портовых кранов, да мерцало вдали пламя на вершинах факелов. Затем он спрятал ключи в диске заднего левого колеса и забрался в багажник. Устроившись там в позе эмбриона, закрыл крышку. Через несколько секунд зазвонил телефон.

— Ты внутри? — спросил голос.

— Да.

— Пять минут.

Ждать пришлось все десять. Наконец снаружи подъехала машина. Хлопнула дверца, зацокали по асфальту каблуки сапожков. Пришла та самая женщина, что проверяла банкноты, в этом Габриель не сомневался.

«Пассат» тронулся с места.

Покинув пределы Дюнкерка, женщина повела машину очень быстро, ехала где-то с час и лишь два раза останавливалась. Затем свернула на тряскую дорогу и продолжила ехать, не снижая скорости, — она будто наказывала Габриеля за дерзость просить доказательства жизни заложницы. В какой-то момент машина провалилась в особенно глубокую выбоину, заскрежетав днищем по дороге. Будто врезалась в айсберг.

Неровная дорога вскоре сменилась толстым слоем гравия, а тот, в свою очередь, — бетонным полом гаража. Про гараж Габриель догадался по тому, как изменился звук работающего двигателя. Машина остановилась в замкнутом пространстве. Наконец женщина заглушила мотор, выбралась из салона и, цокая каблуками, обошла «пассат» кругом. Чуть приоткрыла крышку багажника и сунула Габриелю кусок черной ткани. Габриель сразу же натянул его на голову.

— Готов? — спросила женщина.

— Да.

— Знаешь, что будет, если снимешь мешок?

— Заложница умрет.

Крышка багажника открылась, и две пары мужских рук вытащили Габриеля за плечи и за ноги. На удивление бережно поставили его на пол, завели руки за спину и связали запястья пластиковыми ремешками. Потом взяли за локти и, подталкивая в спину, вывели из гаража. Замедлились только у кирпичного крыльца и порога.

Половицы оказались неровные, как в старом деревенском доме. Мысленно считая повороты, Габриель решил, что его ведет не последний человек в шайке. Они спустились по лестнице в прохладу подвала, где пахло известняком и сыростью. Руки ведущего подтолкнули Габриеля еще на пару шагов вперед и, рывком остановив, усадили на край койки. Габриель прислушался, как шантажисты выходят из комнаты, попытался определить их число. Захлопнулась, будто крышка гроба, тяжелая дверь, и настала полная тишина. Габриель ощутил запах — плотный, приторный. Запах человека, которого держат в заложниках.

Габриель, уверенный, что его заперли в комнате одного, сидел неподвижно, однако через несколько мгновений мешок у него с головы сняла молодая женщина: худая, бледная как фарфор, однако по-прежнему утонченно-прекрасная.

— Меня зовут Мадлен Хэрт, — представилась она. — А вы кто?

26

Северная Франция

Девять дней Габриель мысленно пытался написать портрет этой девушки. Она была у́гольным наброском, именем из впечатляющего досье, одолжением старому другу, и вот, спустя долгое время, пленница сидела перед ним. Та, ради которой он пытал и убивал, словно позировала ему для портрета. На ней был темно-синий спортивный костюм, парусиновые чешки; Мадлен заметно похудела — после того, как сделала признание на видео, и даже после того, как ее последний раз сфотографировали для доказательства жизни. Волосы у нее отросли где-то на дюйм, Мадлен собрала их в жидкий хвостик. Скулы проступали из-под кожи острыми гранями, под серо-голубыми глазами залегли темные круги. Руки Мадлен осторожно сложила на коленях; на запястьях практически не осталось мяса — кожа да кости; ногти она обкусала. Впрочем, даже в таком виде Мадлен умудрялась сохранять ореол достоинства и властности. Теперь ясно, почему Джереми Фэллон прочил ей место в парламенте и почему Ланкастер рискнул всем ради связи с ней. Да ведь и сам Габриель рисковал ради нее жизнью.

— Я пришел, чтобы спасти вас, Мадлен, — ответил наконец Габриель. — Конец уже близок.

— Вы хотели убедиться, что я все еще жива?

Помедлив немного, Габриель кивнул.

— Ну, вот она я, живая, — сказала Мадлен. — По крайней мере, так кажется. Порой я в этом не уверена. Не знаю даже, который час, какой сегодня день недели, число месяца. Не знаю, где я.

— Думаю, мы во Франции. Где-то на севере.

— Думаете?

— Меня привезли сюда в багажнике.

— Меня тоже долго возили в багажнике, — сочувственно призналась Мадлен. — Еще я помню, как меня перевозили на лодке, через несколько часов после похищения. Правда, я не уверена. Мне что-то вкололи, потом в голове все перемешалось.

Габриель решил, что за ними следят, и потому не стал сообщать Мадлен, что с Корсики на материк, на моторной яхте «Лунный танец» с помощью контрабандиста Марселя Лакруа, ее увез тот самый друг, с которым несколькими часами ранее она обедала в «Ле Пальмье». Габриелю о многом хотелось расспросить Мадлен: о человеке по имени Поль, где она с ним повстречалась, в каких отношениях с ним состояла?.. Вместо этого он спросил, помнит ли Мадлен обстоятельства похищения.

— Меня схватили по дороге из Пьяны в Кальви. — Мадлен замолчала. — Вы были там?

— На Корсике?

— Да.

— Ни разу.

— Там очень мило, поверьте, — сказала она как настоящая англичанка. — В общем, я гнала по дороге, как обычно, превышая скорость. После слепого поворота мне наперерез выехала машина. Я успела затормозить и все равно врезалась в нее очень сильно. Синяки и царапины еле зажили. — Она потерла тыльную сторону ладони. — Сколько прошло? — спросила она. — Давно я в заложницах?

— Пять недель.

— И только? Казалось, дольше.

— С вами хорошо обращаются?

— Разве по мне видно, что со мной хорошо обращаются?

Габриель не ответил.

— Кормили всегда хлебом, сыром и консервированными овощами. Как-то дали кусочки цыпленка, — добавила она, — и меня стошнило. Больше мяса не приносили. Я попросила приемник, но мне отказали. Просила книги или газеты, чтобы следить за событиями в мире, — мне и этого не дали.