Ночь и день - Вирджиния Вулф

Ее лицо странно изменилось; как будто притушили огонь, озарявший его изнутри. Она взглянула на него насмешливо — и с тем выражением, которое он раньше, не найдя лучшего определения, назвал грустью.

— Не понимаю, зачем вообще нужны идеалы, — сказала она.

— Но у вас же они есть! — горячо ответил он. — Почему это называют идеалами? Звучит глупо. Я имел в виду мечты…

Она слушала его с вниманием и даже заранее приготовилась ответить, как только он договорит. Но после слова «мечты» дверь гостиной распахнулась, да так и осталась открытой. Оба замерли на полуслове.

В прихожей послышался шелест юбок. Затем в дверях показалась их обладательница, почти заполнив дверной проем и загородив собой невысокую и более стройную спутницу.

— Мои тетушки! — недовольно пробормотала Кэтрин.

Прозвучало это довольно мрачно, но не более, подумал Ральф, чем того требовала ситуация. Полная дама была тетушкой Миллисент, вторая — тетушкой Селией — миссис Милвейн, которая взяла на себя труд женить Сирила на его жене. Обе дамы, но в особенности миссис Кошем (она же тетя Миллисент), выглядели румяными, холеными и цветущими, как и подобает лондонским дамам средних лет, наносящим визиты в пять часов пополудни. Они были похожи на портреты Ромни[50] под стеклом — такие же бело-розовые, безмятежные, исполненные цветущей нежности, ну точь-в-точь персики на фоне красной стены, налитые полуденным солнцем. Миссис Кошем была так увешана муфтами, цепочками и накидками, что в черно-коричневом ворохе, заполнившем кресло, невозможно было угадать человеческую фигуру. Миссис Милвейн выглядела много стройнее, но и относительно ее фигуры при ближайшем рассмотрении у Ральфа возникли такие же сомнения. Может ли вообще хоть что-то сказанное им достичь слуха этих нелепых сказочных персонажей? — потому что было нечто нереальное в том, как кивала головой и покачивалась миссис Кошем, словно в ее теле пряталась огромная пружина. Она говорила тонким голосом с воркующими интонациями, растягивала слова и затем резко обрывала их, так что в ее устах английский язык полностью утрачивал свое прямое назначение. Кэтрин, видимо от волнения, как предположил Ральф, непонятно зачем включила все электрические лампы. Но миссис Кошем уже изготовилась (вероятно, тому способствовали ее покачивания) к продолжительной речи — и теперь обращалась исключительно к Ральфу:

— Я сейчас из Уокинга, мистер Пофам. Возможно, вы спросите, почему Уокинг? На что я отвечу, наверное, уже в сотый раз, — из-за закатов. Когда-то мы ездили туда любоваться закатами, но с тех пор четверть века прошло. И где сейчас те закаты? Увы! Теперь не найти ни одного приличного заката ближе южного побережья.

Ее забавные романтические замечания сопровождались плавными жестами длинной белой руки, при каждом движении рассыпавшей вспышки бриллиантов, рубинов и изумрудов. Ральф задумался, на кого она больше похожа: на слона в усыпанной каменьями попоне или же на величественного какаду, балансирующего на жердочке и капризно выпрашивающего кусочек сахара.

— И где сегодня закаты? — повторила она. — Вы любуетесь закатами, мистер Пофам?

— Я живу в Хайгейте, — ответил он.

— Хайгейт? Да, Хайгейт по-своему очаровательное место. Твой дядя Джон там жил, — сообщила она Кэтрин. Затем склонила голову, словно в глубокой задумчивости, но через минуту продолжила: — В Хайгейте очень милые улочки. Помнится, мы с твоей матерью, Кэтрин, гуляли там среди цветущего боярышника. Но где теперь настоящий боярышник? Мистер Пофам, вы помните то прелестное описание у Де Куинси[51]? Впрочем, я забыла, что ваше поколение, при всей вашей активности и просвещенности, которой я могу лишь восхищаться, — тут она взмахнула белоснежными руками, — вы не читаете Де Куинси. У вас есть этот ваш Беллок[52], и Честертон, и Бернард Шоу — зачем вам Де Куинси?

— Но я читал Де Куинси, — возразил Ральф. — По крайней мере, больше, чем Беллока или Честертона.

— О, ну конечно! — воскликнула миссис Кошем удивленно и с облегчением. — Значит, вы в своем поколении rara avis[53]. Для меня подлинное наслаждение встретить человека, который читает Де Куинси.

Тут она обернулась к Кэтрин и, заговорщицки прикрывшись ладошкой, очень громким шепотом спросила:

— А твой друг пишет?

— Мистер Денем, — ответила Кэтрин громко и внятно, — пишет для «Обозрения». Он юрист.

— Ах да, чисто выбритый подбородок, подчеркивающий выразительность линии губ! Я сразу их узнаю, юристов. Они мне как родные. Мистер Денем…

— В прежние времена они часто к нам захаживали, — вставила миссис Милвейн. Ее звонкий, с серебристыми переливами интонаций голос звучал с мелодичностью старинного колокола.

— Вы говорили, что живете в Хайгейте, — продолжила миссис Милвейн. — Скажите, может, вы знаете: дом под названием «Прибежище в бурю» еще существует? Такой обветшалый белый особняк с садом.

Ральф покачал головой, и она вздохнула:

— Ох, нет. Наверное, его уже давно снесли, как и остальные старые дома. А когда-то там были такие милые улочки! Знаешь, именно там твой дядя встретил твою тетю Эмили, — сказала она Кэтрин. — Они вместе возвращались домой по тамошним улочкам.

— «И майский цвет на шляпке женской», — продекламировала миссис Кошем.

— А в следующую субботу у него в петлице были фиалки. Вот так мы и догадались.

Кэтрин засмеялась и посмотрела на Ральфа. Он, похоже, задумался. И что такого глубокомысленного он мог найти в этой давней сплетне? Ей стало даже жаль его немного.

— Вы всегда называли дядю Джона «бедняга Джон». А почему? — спросила она, подкидывая тетушкам тему для дальнейших разговоров, и те охотно за нее ухватились.

— Так его называл отец, сэр Ричард. «Бедняга Джон», или «наш дурачок», — поспешила сообщить миссис Милвейн. — Остальные мальчики были умницы, а он ни разу не смог выдержать экзамена — в результате его отправили в Индию, бедняжку. Тогда это было долгое путешествие. Вам давали комнату, и нужно было самому там прибирать. Правда, потом давали дворянство и пенсию, — добавила она, обращаясь к Ральфу, — но только уже не в Англии.

— Да, — подтвердила миссис Кошем, — это вам не Англия. Тогда мы думали, что быть судьей в Индии — все равно что быть судьей графства у нас. «Ваша честь» — весьма привлекательный титул, но, конечно, не самый блестящий. Как бы то ни было, — вздохнула она, — когда у человека жена и семеро детей, а имя его отца людям уже мало что говорит, — что ж, приходится мириться с тем, что есть.

— Как мне кажется, — произнесла миссис Милвейн доверительно, — Джон достиг бы большего, если б не его жена, твоя тетушка Эмили. Она добрая женщина и, разумеется, преданная, но совершенно не амбициозна, а если жена не питает амбиций в отношении мужа, особенно в судейской среде, то его клиенты очень скоро об этом узнают. В молодости, мистер Денем, мы говорили: хотите узнать, кто из ваших знакомых станет судьей? Тогда взгляните на его избранницу. Так оно было, и, полагаю, так будет всегда. Не думаю, — добавила она, подводя итог своим довольно сумбурным высказываниям, — что мужчина может быть счастлив, если не преуспеет в своей профессии.

Миссис Кошем одобрила эти рассуждения со своей стороны чайного столика — сперва величественным кивком, затем следующим замечанием:

— Да, мужчины устроены иначе, чем женщины. Думаю, Альфред Теннисон в этом был прав, как и во всем остальном. Как бы мне хотелось, чтобы он жил подольше и успел написать «Принца» в продолжение «Принцессы»! Признаюсь, «Принцесса» меня немного утомляет. Нужно, чтобы кто-то показал, каким может быть правильный мужчина. У нас есть Лаура и Беатриче, Антигона и Корделия, но нет мужчины-героя. Что вы об этом думаете, мистер Денем, — как поэт?

— Я не поэт, — ответил Ральф добродушно. — Я просто стряпчий.

— Но вы ведь и сочиняете тоже? — требовательно вопросила миссис Кошем, боясь лишиться бесценной находки — молодого человека, который действительно любит литературу.

— В свободное время, — заверил ее Денем.

— В свободное время! — повторила миссис Кошем. — Разумеется, это доказывает вашу любовь к литературе.

Она прикрыла глаза и представила себе пленительную картину: безработный стряпчий в съемной мансарде пишет бессмертные поэмы при свете огарка. Но романтика, которой овеяны образы великих писателей и их творения, для нее была не пустым звуком. Она всюду носила с собой карманный томик Шекспира и уверенно шествовала по жизни, вооруженная словом поэта. Насколько она вообще видела реального Денема, а не путала его с вымышленным литературным персонажем, судить трудно. Литература властвовала даже над ее воспоминаниями. Вероятно, она сравнивала его с какими-то героями старинных романов, потому что уже через минуту очнулась и произнесла: