Рапсодия гнева - Дмитрий Янковский

Хиросима, Ирак и Югославия были где-то очень далеко, действия американцев в пересказе средств массовой информации выглядели спорно. Некоторые их даже поддерживали, правда очень немногие. Но русские, видать, так устроены, что им надо положить кусок дерьма прямо под нос, чтоб они поняли – не повидло. Надо все пощупать, попробовать на зуб. Беда лишь в том, что с силой шутить не стоит, она под видом пробы может накормить этим дерьмом под завязку, даже не спрашивая, хочется или нет. «Это как свистеть на море, – вспомнил Владислав Петрович древнюю мудрость. – Можешь получить больше, чем хотел». Вот и дождались…

Он всегда старался относиться к чужой культуре со всей возможной объективностью, и, хотя американцы во многом его раздражали, он и думать не думал переносить гнев на всю нацию. Везде есть люди хорошие и не очень. Но этот проехавший бронированный джип что-то в нем надломил. Что-то очень важное, сидящее глубоко.

Этот образ прочно засел в голове – бронированная, мощная, почти неуязвимая Свобода и Справедливость, не соблюдающая никаких правил, попирающая грубым протектором колес чужую землю. Вот он, корень зла… В несоблюдении правил.

Странная аналогия пришла в голову… Европа ведь тоже небезгрешна – тоже воюет, тоже нарушает временами права человека. Но если уж сравнивать, то ее можно сравнить со старыми ворами в законе, имеющими хоть воровской, но все же кодекс чести, а Америка больше похожа на бандюков-беспредельщиков начала девяностых годов – ни чести, ни совести, только жажда наживы. Сегодня поддерживают какой-то режим, а завтра закидывают бомбами, если те мявкнули что-то не то.

Видимо, Фролов все же прав… Какой-то момент в американской истории сделал их такими. Чушь, конечно, что в Новый Свет приехали одни неучи да бездари, тут дело в другом. Есть ведь и Канада, и Австралия – вполне нормальные страны, сплошь состоящие из бывших европейских эмигрантов. Но разве можно сравнить трудолюбивых канадцев с наглыми американцами? Все дело в том, что Америка изначально формировалась как страна беззакония. Не было там никаких законов – только право сильного. Они впитали его с генами, с молоком матерей. А провозглашенная Конституция давала кучу прав и почти никаких обязанностей, вот и потянулись на новый континент толпы тех, кому европейский закон был в тягость. Да любой закон, по большому счету. У них ведь до сих пор нет единого Уголовного кодекса – каждый штат принимает свой. А это формирует чувство, что всякий человек сам себе закон. Нечто вроде эйфории величайших возможностей, переходящей в эйфорию величайшей вседозволенности.

Владислав Петрович вспомнил нашумевший в конце девяностых американский фильм о «Титанике». Там вполне нормальный, в какой-то мере даже положительный европейский бомж, которого играл Ди Каприо, кричал, раскинув руки над палубой: «Я властелин мира!!!» Вот она – эйфория. Что же тогда говорить о тех, кто бомжами не был? Кто ехал туда с огромными деньгами, накопленными дворянскими династиями? Ведь даже безработному, бездомному художнику запах беззакония и вседозволенности сладко щекотал ноздри! Он может стать, кем захочет, никто не назовет его бомжом, никто не спросит родословную… Он властелин мира, черт подери! Вот в чем корни «американской мечты».

На стоянку зарулил белый «рафик» экспертного отдела, приткнувшись возле черной «Волги», и следователь тяжело вздохнул – сейчас предстояли несколько очень неприятных минут. Труднее всего, наверное, будет посмотреть Саше в глаза…

А как можно иначе? Что можно сделать? Действительно, что? Наверное, то, что требует закон, а в глаза, на крайний случай, можно и не смотреть.

«Ладно, пусть Фролов действительно во многом прав насчет Америки. Не во всем, но во многом, тут уж ничего не попишешь… Допустим даже, что американцы только и думают над тем, как нам насолить и заграбастать наши ресурсы вместе с территорией. Хотя это чушь, скорее всего. Ладно. Но коль это допустить, то все равно нельзя убивать мирных граждан, пусть даже враждебного государства. Они не солдаты. Может быть, действительно против нас идет необъявленная война, но, во-первых, оборона – это дело государства и военных, а не одиночек с надорванной психикой, вроде Фролова, а во-вторых, сражаться надо с теми, кто сражается против тебя, а не с их соотечественниками. Иначе это уже банальный и ничем не оправданный терроризм. Все, надо идти проверять Сашины руки. И если стрелял именно он, то я посмотрю в его глаза… Так посмотрю, что он запомнит надолго».

– Здравствуйте, Владислав Петрович! – поздоровался выскочивший из «рафика» эксперт с чемоданчиком.

Следователь никак не смог припомнить его имени. Да и черт с ним. Ходили бы в форме, можно было бы называть по званию, а так хоть знакомься заново.

– Здравствуй… – неопределенно кивнул Владислав Петрович. – Сними парафиновый тест с обеих рук задержанного. Он в комнате для допросов. Результат мне устно, а потом составишь отчет и передашь дежурному по управе, скажешь, я направил.

– Ага… Что, поймали ночного стрелка? – У эксперта даже глаза загорелись.

– Вот и выясни. Я не сторонник навешивания ярлыков.

Эксперт скрылся за массивной райотделовской дверью, а следователь так и остался стоять, прислушиваясь к звукам просыпающегося города. Идти внутрь не хотелось, почему-то все происходящее слишком сильно задевало за живое, прямо рвало душу в болезненные клочья. Это потому, что связано с Сашей… А может, не связано?

Через пятнадцать минут все станет ясно.

Пока же мысли мечутся, как перепуганные мыши в клетке, мечутся бестолково, только сердце тревожат. А оно уже не то, что было двадцать лет назад. И силы уже не те. Надо уходить, к чертям собачьим, на пенсию, не морочить голову ни себе, ни другим.

Когда Владислав Петрович впервые познакомился с Сашей, жизнь тоже проходила не лучшую полосу. Слишком много всего навалилось разом, да к тому же не зарубцевалась застарелая душевная рана после смерти жены. Всё было плохо, все казалось пустым и никчемным. Тоже хотелось уйти со службы, запереться в квартирке и… Что «и», Владислав Петрович не знал, поэтому продолжал работать на совесть.

Наверное, жизнь любого следователя, несмотря на каждодневную рутину, не обходится без острых моментов. Владислав Петрович их не любил – напрыгался вдоволь, будучи оперативником. Разве что пулю не получал, а так и засады были, и погони. Но жизнь не спрашивает, что мы любим, а что нет. У нее собственные предпочтения.

В тот раз таким вот острым моментом явилась месть одного из преступников, решившего почему-то, что именно собравший материалы следователь виноват во всех его преступлениях. На путь праведного мщения стал небезызвестный Чака – бандит до мозга костей, беспредельщик, каких свет не видывал, главарь средненькой банды и мастер каких-то там тайных боевых искусств. Корейская внешность, острый взгляд и смуглая кожа здорово подчеркивали его колоритность – Чаку горожане откровенно боялись, а милиция относилась к нему с трепетным уважением, лихорадочно выискивая, за что же его можно, в конце концов, зацепить.

Нашли.

Но, как всегда в таких случаях, узких моментов в деле было столько, что Владислав Петрович корпел над папками показаний и результатами экспертиз чуть ли не сутками, временно позабыв про навалившееся уныние. Чаку он допрашивал дважды, и потом оба раза снились ему нехорошие сны, мелькавшие коварной улыбочкой раскосых корейских глаз. Были в тех снах и ножи, и яды, и пули… Даже бомбы были, а их Владислав Петрович боялся больше всего.

Чака действительно был опасен. Поэтому когда он сбежал из следственного изолятора, убив двух охранников, никто бы не назвал Владислава Петровича трусом за просьбу предоставить личную охрану. Никто и не назвал. Охрану Дед предоставил сразу же – прекрасно обученных и вооруженных бойцов СОБРа, а не каких-то там сержантов патрульной службы. Правда, не в черной форме, наводящей почти суеверный страх, а по гражданке, но даже в такой одежде они внушали уважение и уверенность в завтрашнем дне.

Ребята посменно дежурили в квартире, а один был рядом всегда, даже в магазин за покупками ходить приходилось вдвоем. Менялись посуточно – сегодня одна смена, завтра другая, послезавтра снова первая. Всего шесть человек, по три в смене – двое в квартире, один в качестве телохранителя.

Саше Фролову, видимо по молодости и за отменную флотскую подготовку, досталась роль телохранителя, поэтому времени познакомиться было достаточно. Следователь разве что в туалет и в ванную ходил без него.

Вообще-то Владислав Петрович особой общительностью не страдал, даже наоборот – его здорово угнетали всякие вечеринки, а уж пригласить гостей в дом для него вовсе было бы подвигом. На такой подвиг он шел не часто и, как правило, вынужденно.

Но Саша ему сразу понравился. Была в нем несвойственная молодости житейская мудрость, рано приходящая на войне вместе с прядями седых волос, а склонность к философским рассуждениям позволяла заменить бестолковое сидение у телевизора долгими спорами на самые разные темы. Второго телохранителя, приходившего на смену Фролову, следователь старался просто не замечать – нормальный парень, но говорить с ним было столь же увлекательно, как с замшелой скалой, и через неделю Владислав Петрович поймал себя на том, что ждет Сашиной смены, как ждут в гости старого доброго друга. Это было странно, но приятно. Даже в доме сделалось как будто теплей – затаившаяся в углах холодная тьма боялась чужого присутствия не меньше, чем солнечного света.