Рапсодия гнева - Дмитрий Янковский

С другой стороны, если бы правда оказалась на стороне омоновцев, то Саша никогда бы не воспринял отказ следователя от помощи как предательство. Может, было бы обидно, но вина лежала бы на нем самом. За несдержанность, за необдуманность поступков, за утрату контроля над рефлексами. Но Сейчас такой вины Фролов на себе не чувствовал, а потому отказ от помощи рубанул душу, будто остро отточенный меч.

Владислав Петрович вернулся и снова присел на стул в дальнем конце стола.

– Знаешь… – задумчиво вымолвил он. – Мне тут одна умная мысль пришла. Давай Марину подключим? Понимаешь, она твоя жена, никто ее в жизни не упрекнет за то, что тебе помогала, а журналистам без разницы, кто источник. Лишь бы информация была горячей.

– Она-то как узнает? – нахмурился Саша.

Ему эта затея совсем не понравилась. Марина расстроится, да и впутывать ее во всю эту грязь… Ох как не хочется!

– А я тебе помогу! – воодушевился следователь. – На бумажку, карандаш, пиши записку. Я передам Марине.

– Нет, Владислав Петрович. Не хочу я ее впутывать, веришь?

– Ну… Как сам-то выпутываться думаешь?

– Да никак, Пусть крутится эта ваша машинка, которая правосудием называется, а там поглядим. Может, она и впрямь правильно судит?

– Н-да… Ладно, ты подумай еще, а я завтра после обеда заскочу снова. Меня областная комиссия донимает, что-то раскопали они на нашего ночного стрелка. Вроде как есть конец, откуда могла появиться в городе такая винтовка.

– Интересно… – поднял глаза Фролов. – Шепнешь мне потом?

– А то! Только если ты журналистам говорить не станешь.

– За кого ты меня держишь?

– Шучу! – через силу улыбнулся Владислав Петрович и с наигранной бодростью встал.

Он еще раз глянул на друга, но оба уже поняли, что к этому доброму слову отныне придется прибавлять слово «бывший». Словно тень пролегла, словно трещина в сердцевине пространства.

Следователь подмигнул и вышел в коридор.

Вариация девятая

14 ИЮНЯ. ВЛАДИСЛАВ ПЕТРОВИЧ

Владислав Петрович уселся на переднее сиденье «Волги», захлопнул дверь и чуть заметно кивнул водителю:

– Домой.

Он бы с радостью прошелся пешком, но теперь этого сделать нельзя, даже если очень захочется. В кейсе на заднем сиденье лежали материалы, предоставленные областной комиссией, сам он эти материалы не добыл бы ни под каким предлогом. Даже думать нечего. И настолько секретными они были, что десяток расписок пришлось оставить, так что придется теперь ездить. Пока они на руках, не стоит подвергать себя случайностям улицы.

Вечерний город под резиной колес словно съежился, сократив знакомые расстояния, поэтому к дому подъехали быстро. Следователь отпустил машину и устало вошел в затхлый подъезд. Третий этаж типовой пятиэтажки – не высоко, не низко, просто день вывалил столько, что хотелось, в который уж раз, жить на первом или переехать в высотный дом с лифтом. Но куда уже сниматься с привычного места на старости лет?

Ключ в два щелчка повернулся в замке, рука толкнула обитую дерматином дверь. Не думая, будто совершая ритуал, который не в памяти, а в мышцах давно, закрыл за собой, поставил кейс у стены, скинул сандалим и зажег свет в прихожей.

Пусто, уныло…

Мелькнула мысль, что, когда умрет, его не сразу найдут. Кому он нужен? И смерть будет тихой, спокойной, скорее всего во сне. Так умирает большинство стариков – чуть не дожив до рассвета, в час Быка по восточному счету.

Почему же об этом думается с такой горечью? Может, древние были правы и смерть мужчины должна быть другой? В горниле битвы, на острие копья… Чушь какая! Давно уже отгремели настоящие битвы, только на телеэкранах остались да в светлых юношеских фантазиях.

Квартира, несмотря на душный вечер, казалась какой-то холодной, как труп на жаре. Солнце шпарит, а коснешься его – ледяной холод. Много общего у этой квартиры стало с трупом, после того как жена не вернулась домой из больницы. И в душе стало так же. Два десятка лет прошло, а ничего не изменилось.

Пусто, уныло…

Зажженный под чайником газ не добавил тепла, даже напротив, подчеркнул синим светом затаившийся в углах сумрак. Такой же точно в душе. Днем хоронится где-то, а вечером выползает, уже не боясь яркого солнца, начинает давить, отбирать силы. Почему-то подумалось, что сумрак, наверное, и есть родина безразличия. Но следователю нельзя быть безразличным. Бесстрастным – да, но ни в коем случае не равнодушным.

Надо бы выпить кофе, но за сегодня принял его уже столько, что сердце отзывалось дробным боем на любое изменение настроения. Достаточно будет чаю.

Владислав Петрович взял из прихожей кейс, зажег свет в комнате и присел за рабочий стол. Свет от люстры лился тоже желтый, унылый, больше пристойный в подвале, чем в людском жилище. Нигде, ни на стенах, ни на столе, не виднелось фото жены. Раньше было – убрал. Почему-то никак не мог смотреть в ее глаза, что-то мешало, будто виноват в чем-то. Хотя какая за ним вина? Никакой… Ни формально, ни по сути.

Рядом со столом, в стене, виднелась квадратная дверца вмурованного оружейного сейфа. Владислав Петрович выдвинул ящик стола, нашел ключи под бумагами и встал, скрипнув ножками стула по крашеному непокрытому полу.

Каждый вечер он так стоял – двадцать лет. После смерти жены две недели не прятал пистолет на место, все равно не выходил из дома, а потом, по вечерам, стал подходить к сейфу и думать – доставать или нет? Каждый раз доставал. Выложит на стол и глядит в ствол. Это стало каким-то ритуалом, заменой фотографии на столе. В те трудные дни тоже ведь не было фотографии… Только пистолет терпеливо смотрел в глаза черным срезом ствола. Он не спешил, почему-то был уверен, что когда-нибудь будет все по его, по-пистолетному. Но Владислав Петрович не спешил тоже – ждал своего часа Быка.

Но сейф отпирал каждый раз, как и сейчас. Пальцы нащупали ребристый пластик рукояти, холодную вороненую сталь, подхватили, вытянули на свет. Магазин с патронами остался на месте, закрытый в специальном отделении еще одной маленькой дверцей. Раньше следователь доставал и его, но сейчас не было надобности. Все это действительно превратилось в ритуал.

Пистолет грузно лег на стол, вычищенный и ухоженным, как всегда, щелкнули замки кейса, зашелестели бумаги. Чайник на кухне отозвался призывным бульканьем кипения.

Следователь прошел на кухню, тараканы разбежались от зажженного света, под пальцами звякнула фарфоровая крышка заварного чайника. В нем тоже почти пусто.

Уныло…

Может, все же кофе? Нет…

Долил кипятка – заново заваривать лень, достал чашку, высыпал в нее три ложечки сахару. Заварка, понятное дело, вышла жидкой – подсолнечное масло и то темнее. Пришлось вылить всю. Сойдет.

Вазочка с печеньем. Сколько ему? Неделя? Две? Какая разница… Забрал с собой в комнату вместе с чаем. Это ужин такой. Ничего не меняется…

Двадцать лет…

Из всего лежащего на столе пистолет бросился в глаза первым, хотя к нему как раз можно было бы и привыкнуть. Владислав Петрович почему-то вспомнил о патронах, но доставать не стал. Что за глупость?

Прежде чем разбираться в бумагах, надо упорядочить в голове все, что собрано за день. Собрано много, все разрозненное – друг другу противоречит, а тут еще Саша со своими рефлексами, будь он неладен.

Днем, после неприятного разговора с дедовским замом о задержании Фролова, пришлось вернуться к работе по утреннему делу – больше ничем заниматься не дали, прижимала областная комиссия, требовали работы на месте, даже помогали, на удивление. Поговорил с мальчиком, отчисленным из американской миссии, а потом с другим, которого не отчислили. Мальчиков он выбрал не случайно, боялся, что с девочками говорить будет труднее.

Хотя и с ними пришлось помучиться – четырнадцатилетние подростки не очень склонны делиться секретами со стариками. Хотя кто мог подумать, что будут какие-то секреты? Но вышло именно так.

Следователь вынул из кейса диктофон, чуть отмотал ленту, чтоб не слушать сначала. Это Кирилл, четырнадцать лет, отчисленный:

«– Нас еще в группу не собрали, а уже все было ясно. Кэролайн спрашивала, дружим ли мы с девочками в классе, и тон у нее был такой, словно мы младенцы безмозглые. Даже противно. Девки, конечно, почти у всех есть, только почти никто не сказал – постеснялись. Я тоже не стал говорить – не на исповеди. Но кто сказал, того сразу не стали вписывать в группу. Я тогда уже подумал, что тут какой-то особый прикол, с девками что-то связано. А со взрослыми о них лучше не говорить, только нарвешься. Станут поучать, умные советы давать. На себя бы посмотрели… Грызутся, как крысы, а нам советуют – с той дружи, а эта тебе не подходит. Идут они… Я и маме не стал говорить, что нас об этом спрашивали.

– Почему? – Это Владислав Петрович.

– Да ну ее! Сказала бы, что я опять отмазки леплю, чтоб не ходить на занятия. Она от этой миссии без ума, поспорила на работе, что я поеду учиться в Америку. Это у ней бзик такой. А нам обещали – мол, кто доучится хорошо, те поедут в ихние институты или университеты, что там у них. Ну а мне зачем? Школу бы закончить… Ходил в миссию, чтоб маму не расстраивать. А то она когда злая, ее перемыкает по полной. Не дает гулять, гитару забирает.