Суть дела - Эмили Гиффин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И написания благодарственных записок.
— И составления фотоальбомов, — говорит Рэйчел, закатывая глаза. — Прошло уже два года, а я застряла на середине младенческого альбома Джулии.
— Черт, забудь про альбомы. Кто бы мне наснимал эти самые фотографии, — жалуюсь я, вспоминая, как недавно сказала Нику, что, случись со мной беда, у детей не будет даже фотографии их матери. Он велел мне не сходить с ума, схватил фотокамеру и щелкнул меня с темными кругами под глазами и с намазанным клерасилом огромным прыщом на подбородке. Снимок этот я позже удалила, содрогаясь при мысли, что меня могут запомнить в таком жутком виде. Или, еще хуже, увидит другая женщина, вторая жена Ника, единственная мать, которую будут знать мои дети.
Затем, когда у меня появилось чувство, что наше игривое ворчание начинает смахивать на безудержное злословие, Рэйчел наклоняет голову набок и с улыбкой произносит:
— Ах. Да. Но как им повезло, что они такие невозможно красивые. Хоть и некомпетентные.
Я улыбаюсь, недоумевая, с чего ей пришло в голову назвать детей «некомпетентными», а потом до меня доходит, что Рэйчел говорит не о детях, а о Дексе и Нике.
— Да, — шире улыбаюсь я. — Это очень хорошо.
* * *
В тот вечер, уже проводив нашу компанию и уложив детей спать, мы с Ником в нашей комнате готовимся ко сну.
— Прекрасные были выходные, — говорю я, ополаскивая лицо. Я промокаю его насухо и щедро наношу на лицо и шею увлажняющий крем. — Я так люблю, когда наши дети собираются все вместе.
— Да, весело было, — откликается Ник, роясь в своем комоде и вытаскивая оттуда хлопчатобумажные пижамные штаны. — И твоя мама умудрилась вести себя хорошо.
Я с улыбкой лезу в свой комод и выбираю черную ночную рубашку. Она из хлопка со спандексом и не откровенно сексуальная, но покрой мне идет, я надеюсь вызвать искорку между Ником и мной. Я не столько настроена на секс, сколько хочу последующей интимности.
— Да. Но вчера утром она мне столько всего наговорила.
— Насчет чего?
— О, не знаю. Она все волнуется...
— О чем она волнуется теперь?
— Да все о том же. Как тяжело в семье с двумя маленькими детьми, что мне не следовало уходить с работы, — говорю я, внезапно понимая: ее тревоги кристаллизуются в моей голове, превращаясь и в мои. А может, они уже подспудно зрели и просто были извлечены на поверхность интуицией моей матери.
— Ты сказала ей, что у нас все отлично? — интересуется Ник, но отвлекается, проверяя свой блэкберри, затем быстро печатает ответ — его подвижные большие пальцы оба задействованы. Всякий раз, когда вижу вот так двигающиеся его руки, я вспоминаю, что он хирург с превосходнейшими навыками моторики, и чувствую нарастающую волну желания. Но все равно мне не нравится, что он употребил слово «отлично». Я хочу быть лучше, чем «отлично».
— Да, сказала.
Я наблюдаю за Ником, который, сдвинув брови, продолжает печатать, и могу сказать, что эта переписка связана с работой. Он резко заканчивает, натягивает пижамные штаны и завязывает шнурок-пояс. «Ты всегда спишь топлес?» — спросила я его однажды, когда мы только начали встречаться. Тут он засмеялся и поправил меня: «Это девушки носят топы, а про мужчин так не говорят». Я смотрю, как он бросает свою одежду якобы в сторону корзины для белья, но промахивается настолько очевидно, что мог бы и не пытаться. Такая случайность на него не похожа, и, глядя на груду одежды на полу, увенчанную его гарвардской бейсболкой густого красно-коричневого цвета, вывернутой наизнанку, я чувствую, как начинаю выходить из равновесия. Я мысленно считаю до десяти, желая услышать от Ника хоть какие-нибудь слова, любые, и, не дождавшись, говорю:
— Я распечатала заявку для «Лонгмера».
Данное заявление целиком задумано, чтобы задеть его чувства или хотя бы вовлечь в разговор. Мне чуточку стыдно за свои манипуляции, но до какой-то степени мои действия оправданны.
Он лишь издает возглас удивления, направляясь к раковине в ванной комнате. Я сижу на краю ванны и наблюдаю за игрой мускулов у него на спине, пока он чистит зубы, прикладывая, как мне всегда казалось, излишнюю силу. Одно время я напоминала ему о деснах, о том, как плохо сказывается на них его способ чистки зубов, но с годами оставила это.
— Думаю, нам следует запустить процесс, — говорю я.
— Да? — отзывается Ник тоном, полным скуки, словно говорит мне, что это относится к длинному списку вещей его не касающихся, также как перекус для всего класса и костюмы для Хеллоуина.
Я мысленно чертыхаюсь и думаю: «Моя мать права»
— Да. Я положу ее в твой кейс. Может, сделаешь первую попытку написать эссе? На этой неделе? Рэйчел и Декс свои написали...
Ник смотрит на меня в зеркало, а потом произносит с полным зубной пасты ртом:
— Серьезно?
Я смотрю на него пустым взглядом, пока он сплевывает в раковину, полощет рот и говорит:
— Ладно. Хорошо. Но мне предстоит просто сумасшедшая неделя. Завтра пересадка кожи у Чарли.
— Конечно, — говорю я; мое раздражение увеличивается еще на градус, когда Ник называет своего пациента по имени.
Мгновение спустя Ник ложится следом за мной в постель.
— Такие, значит, у нас дела? — со вздохом спрашивает Ник. — Мы решили подать заявление в «Лонгмер»?
— Это прекрасная школа. В ней учится Чарли.
Едва произнеся эти слова, я понимаю, что зашла слишком далеко.
— Что это должно означать? — спрашивает Ник.
— Ничего, — отвечаю я невинным взглядом широко раскрытых глаз и поправляю вокруг себя покрывало.
— Ладно. Что такое, Тесс? Ты злишься?
— Нет, — как можно более неубедительно отвечаю я, желая услышать ответ Ника, и тогда я смогла бы высказать ему все, что чувствую, ту досаду, за которой идет гнев. Гнев, отчасти, кажется оправданным, но с другой стороны — это паранойя и эгоизм.
Только вот он не делает этого ответного шага, не дает мне шанса, не задает вообще никаких вопросов, а просто говорит:
— Хорошо. Ну а теперь давай-ка спать.
— Конечно. Я понимаю. У тебя завтра операция, — отвечаю я.
Ник смотрит на меня и с едва заметной улыбкой кивает. Затем в последний раз рассеянно проверяет свой блэкберри и выключает прикроватный свет, явно не замечая ни моего сарказма, ни моей маленькой черной ночной рубашки.
ВЭЛЕРИ: глава двенадцатая
В понедельник утром, пока доктор Руссо с бригадой из пяти врачей и медсестер оперирует Чарли, Вэлери находится в комнате ожидания; она ожидает, и ничего больше. Она сидит одна, настояв на том, чтобы мать и брат пришли позже, когда все закончится. Вэлери никогда не требовалось разговаривать или отвлекаться в стрессовых ситуациях, и она не понимает психологию тех, кто ищет, как бы переключить свое внимание. Например, ее мать вяжет, будучи расстроена или взволнована. Поэтому она ни разу не поворачивается к вопящему в углу телевизору с плоским экраном, настроенному на канал Си-эн-эн, и не бросает взгляд на десятки женских журналов, валяющихся на столах по всей комнате. Она даже не слушает музыку на айподе Чарли, который пообещала поберечь для него, пока он будет в операционной. Она не желает никакого ухода от реальности. Наоборот, она хочет оставаться на страже, просто перетерпеть мучительные минуты, дождаться, пока кто-нибудь не появится в дверях и не проведет ее к сыну. Она надеется, что это будет Ник, по одной-единственной причине: по его лицу она сразу же поймет, все ли прошло гладко. Теперь она уже знает: он человек прямой, — и Вэлери тратит всю мысленную энергию, представляя миг, когда увидит его ободряющую улыбку, почти желая ответить ему тем же.