Преданный друг (СИ) - Леру Юлия

— А твоя мама кем работает, знаешь? Или у вас работает только папа? — Олежка молчал, глядя на нее, как кролик на удава. — И игрушки, наверное, тебе только папа покупает... скучаешь по папе, да? Далеко вы от него уехали.

Мои руки лежали на столе, и только поэтому я не вцепилась сейчас ногтями в собственные ладони или в воротник блузки Ульяны Алексеевны. Жаркое удушливое пламя, поднявшееся внутри и на мгновение лишившее меня дара речи, было пламенем чистой ярости...ох, был бы на моем месте Лаврик, он бы уже взорвался и послал ее ко всем чертям.

— Вы, кажется, куда-то шли, — проговорила я, точно зная, что она понимает, чего стоит мне попытка дать ей отпор, слышит, как звенит мой голос, видит, как дрожат мои руки.

— Я слышала, ты уезжаешь, Ника.— Ульяна Алексеевна улыбнулась улыбкой, об которую можно было порезаться до крови, и краска бросилась мне в лицо. — Счастливого пути вам обоим. Кстати, мальчик так похож на Лаврика!.. Просто живой портрет, любой скажет.

Она доставила себе удовольствие еще немного насладиться своим триумфом, прежде чем все-таки кивнула и подошла к прилавку, где ее уже ждала тетя Валя.

Мне потребовалась пара минут, чтобы взять себя в руки и остыть. Стало чуточку легче, когда Ульяна Алексеевна прошла на обратном пути мимо нас и мягко и бесшумно прикрыла за собой дверь. Только тогда и Олежка мой наконец отмер: потянулся за остатками кекса, отхлебнул чай.

— Ну что, сладкоежка, — сказала я, все еще чуточку дрожа внутри, но внешне ласково и даже весело. — На чем остановимся?

Мы выбрали торт: бисквит со взбитыми сливками и шоколадками сверху; и я оставила Олежку допивать чай и подошла к прилавку, чтобы рассчитаться заранее и напомнить, что торт мне нужен к воскресенью.

— Я сама заберу, теть Валь, — сказала, сгребая с прилавка в кошелек сдачу и уже замечая, что Олежка слез со стула и тоже подошел к витрине, разглядывая стоящие за стеклом блюда и корзинки с выпечкой. — Прибегу до обеда... придешь со мной торт забирать, сынок?

— Тому, кто забирает торт, полагается приз в виде кекса, — сказала тетя Валя, видимо, все еще не оставляя надежды расположить к себе моего застенчивого ребенка. — Придешь?

Судя по виду, в Олежке явно боролись смущение и осознание того, что если он не хочет остаться без сладкого, то ответить точно надо.

— Приду, — наконец, сказал он. Помялся. — А кекс с порошком?

Тетя Валя засмеялась.

— С пудрой, с пудрой будет. Какой же кекс без пудры?.. — Она вдруг спохватилась. — Ой, Ника, пока не забыла: ты позвонила бы Маришке насчет садика-то. Ей до декрета две недели осталось всего, и все. Ты бы пришла, посмотрела, что да как, пока она работает.

Маришка была ее дочерью и вот-вот должна была уйти в отпуск по беременности и родам. Именно на ее место, хотя временно, но все же, меня хотели взять в детский сад, когда я решила — твердо решила, сразу же, как приехала домой, — найти себе работу.

Я должна была позвонить ей уже давно. Чего тянула — не знала сама.

— Хорошо, теть Валь, — сказала я, кивая и отводя Олежку прочь от прилавка за руку. — Я позвоню. Номер домашний есть.

Уже вечером, когда мы ложились спать, и я поправляла одеяло, под которое забрался мой сонный сын, он вдруг вспомнил тот разговор и те брошенные камнями прямо в мой огород — пусть Олежка этого и не понимал — вопросы и задал свой:

— Мам, а почему ты не работаешь? Папка работает...

— Потому что я учусь, сынок, — сказала я, — вот выучусь, стану воспитателем, как ваша Анна Анатольевна, и буду работать в детском саду.

— В моем? — тут же спросил сын.

Я засмеялась.

— Нет, не в твоем. А может, и в твоем, если там будут нужны воспитатели. Только ты к тому времени большой уже будешь. В школу уже начнешь ходить.

Олежка поворочался, укладываясь поудобнее, но вопросы еще не кончились.

— А в садик я больше совсем не буду ходить?

— Ну почему, — сказала я, погладив его по голове, — вот, поедем в Оренбург, вернешься в свой старый садик.

— А сюда еще приедем?

— Приедем, конечно! К бабушке в гости приедем. Она же тут одна совсем останется. — Я поцеловала сына в лоб и встала, чтобы выключить свет. — Спи. Я сейчас с бабушкой немного посижу и тоже приду.

И все-таки заставлю себя позвонить Маришке и сказать ей, что я передумала.

— Мам! — донеслось уже, когда я добралась до порога и щелкнула выключателем, погрузив комнату во тьму. — Мам, а, может, мы бабушку возьмем с собой? Она старенькая.

Старенькой бабушке было сорок пять.

— Ну нет, бабуля не поедет с нами, — сказала я, все же обернувшись и глядя на лежащего в постели сына. — Здесь же ее дом. Она же не заберет с собой корову и кур. Куда мы их поселим, на балкон? И будут нам с утра концерты устраивать. Му-у! Ку-ка-ре-ку!

Олежка захихикал, заболтал ногами под одеялом.

— Му-у! Ку-ка-ре-ку!

— Кукарекает он, — сказала я строго. — А ну спи немедленно, а то приду щекотать.

Сын захихикал еще сильнее,

Я закрыла дверь и прошла по коридору мимо кухни, где мама смотрела телевизор в компании закипающего чайника, к тумбочке с телефоном. Я стояла возле телефона минут пятнадцать: открыла справочник, отыскала номер и успела заучить его наизусть — но так и не нашла в себе смелости позвонить Марине и сказать, что я передумала и на работу не собираюсь.

Я не позвонила и в четверг: мне было некогда — я стирала, в пятницу — я делала уборку, а потом была суббота, и мы с Олежкой ходили в магазин за продуктами для дня рождения, а потом настало воскресенье, и мы забирали торт и праздновали этот самый день рождения нашей маленькой семьей...

Я не смогла.

Зато все эти дни я с отчаянным упорством пыталась поговорить с Лавриком, но он ответил мне только раз, откуда-то из ресторана, сказав, что занят с партнером и перезвонит мне сам. Я была почти в панике после разговора, но на сей раз не из-за его криминальных дел, а из-за мыслей, которые мне было тяжело думать тогда, но которые атаковали меня сейчас: когда я узнала, что Егор меня любит, когда день отъезда был все ближе, когда меня вроде бы даже ждали на работу, когда, как назло, всплыли в памяти слова Теркиной о том, что ребенок должен жить с матерью, когда Ульяна Алексеевна так ясно дала мне понять, что здесь, с ее сыном мне больше не место...

Лаврик мог бы спасти меня от этих мыслей.

А, может быть, и нет, потому что в понедельник я стояла рядом с Маришкой перед десятком детей средней группы нашего детского сада, улыбалась им и говорила, что меня зовут Вероника Павловна, и я очень рада с ними познакомиться.

ГЛАВА 22. НИКА

Лаврик все-таки перезвонил мне. Видимо, посчитал количество пропущенных, понял, что что-то не так, и в понедельник вечером, когда мы с Олежкой и мамой смотрели телевизор, набрал мой номер.

— Я вылетаю в четверг, — сообщил он, когда я неубедительно даже для себя самой сказала ему, что просто волновалась. — Мне нужен будет день на уладить дела, а там я займусь квартирой. Вы можете уже приезжать; поживете пока дома, к маме сходите. Только скажешь мне, когда вас встречать.

Мне совсем не хотелосьжить покадома, потому что квартира Лаврика была уже не мой дом, и даже уже не совсем Олежкин, хоть он и был все еще там прописан, как была прописана я, но развивать тему я не стала. И дату тоже не назвала, отделавшись коротким:

— Скажу, — и оглянулась на засыпающего у мамы на руках сына.

— Ну, договорились тогда. Это... — Лаврик вдруг замялся, что с ним случалось нечасто. — Никанор Палыч, у тебя там правда все хорошо? Голос какой-то не такой.

— Самый что ни на есть нормальный голос, — сказала я бодро, стиснув трубку в руке. — Спали плохо, может, поэтому. Лисы к деревне пришли, так собаки всю ночь лаяли, как оглашенные.

— Ну ладно, — сказал он после паузы, будто бы принимая такое объяснение. — Матери привет. Пойду работать.

Лаврик прилетал в четверг, и приехать нам можно было уже в пятницу. Так что утром в среду, в базарный день, оставив Олежку на маму, я упала дяде Боре Туманову на хвост и поехала с ним в Бузулук — за билетами.