Мост в чужую мечту - Дмитрий Емец

– …на все… – продолжала она, вместе со щеткой ломая и ноготь, потому что пластик треснул совсем непонятно – узкой полосой.

– …плевать!!! – без слез выла она в ставший ненавистным потолок.

Алиса и Фреда подслушивали у дверей.

– Мне казалось, у нас в комнате главный псих я! – изумленно прошептала Алиса.

– Я тоже думала, что ты! – согласилась Фреда.

Рине было плохо. Все потеряно – худшие опасения оправдались. Жить она будет у Мамаси, это ясно. Но как быть с Гавром? Рина медленно шла по ШНыру, мысленно прощаясь с ним. И в этом коридоре она никогда больше не будет, и в тот не ступит, и никогда не увидит закрашенного крана на батарее и глиняной головы Горшени, который, скучая в заснеженном парке, вечно заглядывает в окна.

С рюкзаком она явилась в кабинет Кавалерии. Директриса ШНыра сидела в «ругательной» части кабинета. Над ней висела узкая картонка, на которой тушью было выведено:

«Жалость к себе скоро оборачивается безжалостностью к другим».

Рина застыла у дверей. Так они и стояли: две грозовые тучи – одна в дверях, другая за столом.

– Когда? – спросила Рина, глядя не на Кавалерию, а на висевший на стене портрет Митяя Желтоглазого.

Глаза у Митяя на портрете были не желтые, а скорее серые. Лицо молодое, с румянцем, и редкая бородка, как у двадцатилетнего иконописца.

– Чего когда? – подняла брови Кавалерия.

– Уходить. Но имейте в виду: я хочу попрощаться с пегами. Ясно?

Директриса посмотрела на ее рюкзак, лежащий у ноги. Потом на прыгающие губы.

– Мне-то ясно, – невозмутимо признала она.

– Чего вам ясно? – Рина не пыталась быть вежливой. Вежливость хороша для случаев, когда есть время размазывать кашу по тарелке.

– Наломала дров и уходить?

Подаренный Гамовым нож сорвался с пояса и упал. Рина даже не наклонилась его поднять.

– Так значит… вы меня не выгоняете?

Кавалерия покачала головой:

– Когда ребенок, расшалившись, разобьет одну тарелку – его можно прогнать в другую комнату. Но если он перебьет вообще всю посуду – мудрее дать ему веник и заставить убраться.

Рина расплакалась. Плакала она неумело, точно скулил щенок: не так призывно-громко, как Лара («Эй, мужское население Земли, ослепли? Девушка страдает!»), не так надрывно, как Алиса («Всех покрошу – одна останусь!»), и не с такой досадой, как Фреда («Опять не пустили в генералы, ну ничего: на коленях приползут, умолять будут!»).

Кавалерия не стала вскакивать и обнимать ее. Это было не в ее стиле. Все же она подошла и мягко коснулась плеча Рины.

– Иди распаковывайся! Гепард не первый уникум, оказавшийся у ведьмарей. Армию убивает не поражение, а бегство. Человека растаптывает не ошибка, а отчаяние, – негромко сказала она.

Рина больше не плакала. Но на нее напала икота.

– А… ик… закладка?

Кавалерия отошла к окну, озабоченно выглянула в него и, параллельно думая о чем-то другом, сказала:

– Что ты желаешь услышать? Будто ничего страшного? Увы, страшно. Закладка у ведьмарей. «Царевна-лебедь» потеряна. Внешний охранный периметр, образованный четырьмя точками, нарушен… Гиелы не боятся больше летать над нашими зарядными закладками. Раньше это их хоть как-то сдерживало… К сожалению, милая, простить кого-то и исправить последствия его действий – далеко не синонимы.

Рина уставилась в пол. Чувство вины вновь навалилось на нее. Ей казалось, внутри ее точат десять тысяч древесных жучков.

– А как быть с нерпью? – выдавила она.

– Нерпь тебе выдадут другую. Я понимаю, что Кузепыч будет не в восторге, но жизнь – не сладкий пирог, а строгий баланс радостей и гадостей. Но, когда разберешься, что все к лучшему, гадостей становится меньше, – Кавалерия усмехнулась.

Рина хотела поблагодарить, но опять икнула.

– Теперь тебе придется учиться ездить на Гавре без гепарда. Это сложнее, но и полезнее. Не забывай переодеваться, когда идешь после Гавра к пегам. Лучше заведи для каждого свою одежду… Кстати, кто тебе сказал? – внезапно спросила Кавалерия.

– О чем сказал? – не поняла Рина.

– Что тебя выгоняют.

Рина смущенно молчала. Ей не хотелось никого закладывать.

– Значит, Гоша. Он один был рядом, когда мы с Кузепычем спорили, как с тобой поступить, – безошибочно определила директриса.

– Нет, это не Гоша, но…

Кавалерия досадливо поморщилась и махнула рукой.

– Марш отсюда! Надоело слушать вранье! Найди Сашку и успокой его! Его страдающая тень надоела мне еще вчера!..

Вечером, когда шныры-первогодки укладывались спать, их потревожили ужасные скребущие звуки. Казалось, внизу кто-то пилит железную бочку. Все прильнули к стеклу. Под окнами с лопатой бродил непризнанный гений Гоша и с омерзением к физическому труду сгребал с дорожки снег.

До завтрака Рина заскочила к Сашке. На двери у мальчишек очень мелко, чтобы не бросалось в глаза Кузепычу, фломастером было написано: «Ферма по производству свиней неблагодарных». Почерк, кажется, Данин. Да и высота тоже его, потому что пишут обычно на уровне глаз, а тут надпись располагалась у дверной коробки.

– Привет! – сказала она Сашке.

Он ответил открытой и радостной улыбкой, которая сразу сделала ненужными все тяжелые объяснения.

Весь день они провели в пегасне. Рине казалось: Сашка просто чудо. Она любила и его, и ШНыр, и даже бездонную лужу, в которую, проломив лед, провалилась ботинком. Небольшая, но яркая радость: Ул великодушно позволил им то, чего не позволял никому, – проехаться на Азе.

Новички и средние шныры уже смотрели на Рину без досады и орали на нее, как на свою, когда она забыла запереть денник Митридата и он удрал в проход. Шныры не умеют дуться долго. Слишком хорошо всем известно, что любое затаенное раздражение легко может задержать в болоте.

«Ну что, былиин, отлегло от сердца? У нас всегда так. Если шныры не убили тебя сразу – считай, что ты прощен!» – улыбаясь, подытожил Ул, помогая Рине спрыгнуть с Азы.

Правда, существовало нечто, царапавшее совесть Рины. Сашке очень понравились ее новые ножи. Он в них буквально влюбился. Вышел на улицу и минут двадцать метал в деревянный щит у пегасни. Ножи летали как перышки. Мягкие, насосавшиеся влаги доски они пробивали насквозь. Рина выжимала улыбку и понимала, что не может сказать Сашке, откуда эти ножи у нее взялись. Одна ложь прицепом потянула за собой другую. На вопрос Сашки, где ее прежняя выкидушка, Рина брякнула, что потеряла.

Вечером после разговора с Кузепычем Макс умчался куда-то, прихватив с собой трех средних шныров, Оксу и решительную барышню Штопочку. Произошло это в столовой, и там же всезнающий Гоша сообщил Рине, что Макса послали отдавать лошадей.